-- сидите у нас в Деревне, тут, на мягкой постели, в тепле и довольстве".
"Как это?" -- спросил К., очнувшись от некоторой рассеянности и волнуясь
скорее от любопытства, чем от раздражения. "Да, только благодаря его
ротозейству!" -- снова повторила хозяйка, тыча в К. пальцем. Фрида
попыталась ее успокоить. "Чего тебе? -- сказала хозяйка, повернувшись к ней
всем телом. -- Господин землемер меня спросил, и я должна ему ответить.
Иначе ему не понять то, что нам понятно само собой: господин Кламм никогда
не будет с ним разговаривать, да что я говорю "не будет", -- он не может с
ним разговаривать. Слушайте, господин землемер! Господин Кламм -- человек из
Замка, и это уже само по себе, независимо от места, какое Кламм занимает,
очень высокое звание. А что такое вы, от которого мы так униженно добиваемся
согласия на брак? Вы не из Замка, вы не из Деревни. Вы ничто. Но, к
несчастью, вы все же кто-то, вы чужой, вы всюду лишний, всюду мешаете, из-за
вас у всех постоянные неприятности, из-за вас пришлось выселять служанок,
нам ваши намерения неизвестны, вы соблазнили нашу дорогую крошку, нашу
Фриду, -- и теперь ей, к сожалению, придется выйти за вас замуж. Но я вовсе
вас не упрекаю. Вы такой, какой вы есть; достаточно я в жизни всего
насмотрелась, выдержу и это. А теперь, представьте себе, чего вы, в
сущности, требуете. Такой человек, как Кламм, -- и вдруг должен с вами
разговаривать! Мне и то больно было слышать, что Фрида разрешила вам
подсмотреть в глазок, видно, раз она на это пошла, вы ее уже соблазнили. А
вы мне скажите, как вы вообще выдержали вид Кламма? Можете не отвечать, знаю
-- прекрасно выдержали. А это потому, что вы и не можете видеть Кламма как
следует, нет, я вовсе не преувеличиваю, я тоже не могу. Хотите, чтобы Кламм
с вами разговаривал, -- да он даже с местными людьми из Деревни и то не
разговаривает, никогда он сам еще не заговаривал ни с одним жителем Деревни.
Для Фриды было большой честью -- и я буду гордиться за нее до самой смерти,
-- что он окликал ее по имени и что она когда угодно могла к нему обращаться
и даже получила разрешение пользоваться глазком, но разговаривать он с ней
никогда не разговаривал. А то, что он иногда звал Фриду, вовсе не имеет того
значения, какое люди хотели бы этому придать, просто он окликал ее: "Фрида",
а зачем -- кто его знает? И то, что Фрида тут же к нему бежала, -- это ее
дело; а то, что ее к нему допускали без возражений, -- это уж добрая воля
господина Кламма, никак нельзя утверждать, что он звал ее к себе. Правда,
теперь и то, что было, кончено навсегда. Может случиться, что Кламм
когда-нибудь и скажет: "Фрида!" Это возможно, но уж пустить ее, девчонку,
которая с вами путается, к нему никто не пустит. И только одно, только одно
не понять бедной моей голове -- как девушка, о которой говорили, что она
любовница Кламма -- хотя я считаю, что это сильно преувеличено, -- как она
позволила вам дотронуться до себя?"
"Да, удивительное дело, -- сказал К. и посадил Фриду к себе на колени,
чему она не сопротивлялась, хотя и опустила голову, -- но это, по-моему,
только доказывает, что все обстоит совсем не так, как вы себе представляете.
С одной стороны, вы, конечно, правы, утверждая, будто я перед Кламмом ничто;
но если я теперь и требую разговора с Кламмом и даже все ваши объяснения
меня не отпугивают, то этим еще не сказано, что я смогу выдержать вид
Кламма, когда между нами не будет двери, вполне возможно, что при одном его
появлении я выскочу из комнаты. Но такие, хотя и вполне оправданные,
опасения еще не основание для отказа от попытки добиться своего. И если мне
удастся не оробеть перед ним, тогда вовсе не надо, чтобы он со мной
разговаривал, достаточно будет и того, что я увижу, какое впечатление на
него производят мои слова, а если никакого или он меня совсем не станет
слушать, так я по крайней мере выиграю одно -- то, что я без стеснения,
свободно высказался перед одним из сильных мира сего. А вы, хозяйка, при
вашем большом знании людей, при вашем жизненном опыте, и Фрида, которая еще
вчера была любовницей Кламма -- я не вижу никаких оснований избегать этого
слова, вы обе, несомненно, можете легко найти для меня возможность
встретиться с Кламмом, и если никак нельзя иначе, то надо пойти в гостиницу:
может быть, он и сейчас еще там".
"Нет, это невозможно, -- сказала хозяйка, -- вижу, что вам просто
соображения не хватает, никак не можете понять. Вы хоть скажите: о чем вы
собираетесь говорить с Кламмом?" "О Фриде, конечно", -- сказал К.
"О Фриде? -- непонимающе повторила хозяйка и обратилась к Фриде: -- Ты
слышишь, Фрида? Он хочет о тебе говорить с Кламмом? С самим Кламмом?"
"Ах, -- сказал К., -- вы такая умная, достойная уважения женщина, и
вдруг вас пугает всякий пустяк. Ну да, я хочу поговорить с ним о Фриде, и
ничего в этом чудовищного нет, наоборот, это само собой разумеется. Ведь вы
и тут ошибаетесь, думая, что Фрида, с тех пор как я появился, потеряла для
Кламма всякий интерес. Думать так -- значит недооценивать его. Я отлично
знаю, что с моей стороны большая дерзость -- поучать вас, но все же
приходится. Из-за меня отношения Кламма с Фридой никак измениться не могут.
Либо между ними вообще никаких близких отношений не было -- так, в сущности,
считают те, которые отнимают у Фриды право на звание любовницы Кламма, --
тогда и сейчас никаких отношений нет, или же, если такие отношения
существовали, то можно ли думать, что из-за меня, из-за такого, как вы
правильно выразились, ничтожества в глазах Кламма, они могли нарушиться?
Только с перепугу, в первую минуту в это можно поверить, но стоит только
поразмыслить, и все становится на место. Впрочем, дадим и Фриде высказать
свое мнение".
Задумчиво глядя вдаль и прижавшись щекой к груди К., Фрида сказала:
"Матушка, конечно, во всем права. Кламм обо мне больше и знать не желает. Но
вовсе не из-за тебя, миленький мой, -- такие вещи на него не действуют. Мне
даже кажется, что только благодаря ему мы с тобой нашли друг друга, тогда,
под стойкой, и я не проклинаю, а благословляю этот час". "Ну, если так, --
медленно проговорил К. (ему сладко было слушать эти слова, и он даже прикрыл
глаза, чтобы они проникли в самую душу), -- ну, если так, значит, тем меньше
у меня оснований бояться разговора с Кламмом".
"Ей-богу, -- сказала хозяйка и посмотрела на К. сверху вниз, -- иногда
вы напоминаете моего мужа -- такое же упрямство, такое же ребячество. Вы тут
всего несколько суток, а уже хотите все знать лучше нас, местных, лучше
меня, старой женщины, лучше Фриды, которая столько видела и слышала там, в
гостинице. Не отрицаю, может быть, иногда и можно чего-то добиться, несмотря
на все законы, на все старые обычаи; сама я никогда в жизни такого не
видела, но говорят, есть примеры, всякое бывает; но уж конечно, добиваться
этого надо не так, как вы, не тем, чтобы все время только и твердить: "Нет,
нет, нет!" -- только и пытаться жить своим умом и никаких добрых советов не
слушать. Думаете, я о вас забочусь! Разве мне было до вас дело, когда вы
были один? Кстати, лучше бы я тогда вмешалась, может быть, многого можно
было бы избежать. Одно только я уже тогда сказала про вас своему мужу:
"Держись от него подальше!" Я бы и сама вас избегала, если бы вы не связали
судьбу Фриды со своей судьбой. Только ей вы должны быть благодарны -- хотите
или не хотите -- за мою заботу, даже за мое уважение к вам. И вы не имеете
права так просто отстранять меня, потому что передо мной, перед единственным
человеком, который по-матерински заботится о маленькой Фриде, вы несете
самую серьезную ответственность. Возможно, что Фрида права и что все
совершилось по воле Кламма, но о Кламме я сейчас ничего не знаю, никогда мне
с ним говорить не придется, это для меня совершенно недоступно. А вы сидите
тут, обнимаете мою Фриду, а вас самих -- зачем скрывать? -- держу тут я. Да,
я вас держу, попробовали бы вы, молодой человек, если я вас выставлю из
своего дома, найти пристанище где-нибудь в Деревне, хоть в собачьей будке".
"Спасибо, -- сказал К. -- Вы очень откровенны, и я верю каждому вашему
слову. Значит, вот до чего непрочное у меня положение, и, значит, положение
Фриды тоже".
"Нет! -- сердито закричала на него хозяйка. -- У Фриды совсем другое
положение, ничего общего с вами тут у нее нет. Фрида -- член моей семьи, и
никто не смеет называть ее положение непрочным".
"Хорошо, хорошо, -- сказал К. -- Пусть вы и тут правы, особенно потому,
что Фрида по неизвестной мне причине слишком вас боится и вмешиваться не
хочет. Давайте поговорим только обо мне. Мое положение чрезвычайно непрочно,
этого вы не отрицаете, наоборот, всячески стараетесь доказать. Вы и тут, как
и во всем, что вы сказали, по большей части правы, однако с оговорками.
Например, я знаю место, где я мог бы отлично переночевать".
"Где это? Где?" -- в один голос закричали Фрида и хозяйка с таким
пылом, словно у обеих была одинаковая причина для любопытства.
"У Варнавы!" -- сказал К.
"У этих нищих! -- крикнула хозяйка. -- У этих опозоренных нищих! У
Варнавы! Вы слышали? -- И она обернулась к углу, но помощники уже вылезли
оттуда и, обнявшись, стояли за хозяйкой, и та, словно ища поддержки,
схватила одного из них за руку. -- Слышали, с кем водится этот господин? С
семьей Варнавы! Ну конечно, там ему устроят ночевку, ах, да лучше бы он там
ночевал, чем в гостинице! А вы-то где были?"
"Хозяйка, -- сказал К., не дав помощникам ответить, -- это мои
помощники, а вы с ними обращаетесь, будто они вам помощники, а мне сторожа.
В остальном я готов самым вежливым образом обсуждать все ваши мнения, но это
никак не касается моих помощников, тут все слишком ясно. Поэтому попрошу вас
с моими помощниками не разговаривать, а если моей просьбы мало, то я
запрещаю моим помощникам отвечать вам".
"Значит, мне с вами нельзя разговаривать!" -- сказала хозяйка,
обращаясь к помощникам, и все трое засмеялись: хозяйка -- ехидно, но гораздо
снисходительней, чем мог ожидать К., а помощники -- с обычным своим
выражением, которое было и многозначительным, и вместе с тем ничего не
значащим и показывало, что они снимают с себя всякую ответственность.
"Только не сердись, -- сказала Фрида, -- и пойми правильно, почему мы
так взволнованы. Если угодно, мы с тобой только благодаря Варнаве и нашли
друг друга. Когда я тебя первый раз увидела в буфете -- ты вошел под ручку с
Ольгой, -- то хотя я кое-что о тебе уже знала, но ты мне был совершенно
безразличен. Вернее, не только ты мне был совершенно безразличен, почти все,
да все на свете мне было безразлично. Правда, я и тогда многим была
недовольна, многое вызывало злобу, но какое же это было недовольство, какая
злоба! Например, меня мог обидеть какой-нибудь посетитель в буфете -- они
вечно ко мне приставали, ты сам видел этих парней, но приводили и похуже,
Кламмовы слуги были не самые плохие, ну и обижал меня кто-нибудь, а мне-то
что? Мне казалось, что это случилось сто лет назад, или случилось вовсе не
со мной, а кто-то мне об этом рассказывал, или я сама уже все позабыла. Нет,
не могу описать, даже не могу сейчас представить себе, как оно было, --
настолько все переменилось с тех пор, как Кламм меня бросил".
Тут Фрида оборвала свой рассказ, печально склонила голову и сложила
руки на коленях.
"Вот видите, -- сказала хозяйка с таким выражением, будто говорит не от
себя, а подает голос вместо Фриды; она пододвинулась поближе и села вплотную
