будто относитесь с уважением?"
"Это недоразумение, -- сказал староста. -- Я вовсе не умаляю значения
письма и своими объяснениями ничуть его не снижаю, напротив! Частное письмо
Кламма, несомненно, имеет гораздо большее значение, чем официальный
документ, только значение у него не то, какое вы ему приписываете".
"Вы знаете Шварцера?" -- спросил К.
"Нет, -- ответил староста, -- может, ты знаешь, Мицци? Тоже нет? Нет,
мы его не знаем".
"Вот это странно, -- сказал К., -- ведь он сын помощника кастеляна".
"Милый мой господин землемер, -- сказал староста, -- ну как я могу
знать всех сыновей всех помощников кастеляна?"
"Хорошо, -- сказал К., -- тогда вам придется поверить мне на слово. Так
вот, с этим Шварцером у меня вышел неприятный разговор в самый день моего
приезда. Но потом он справился по телефону у помощника кастеляна по имени
Фриц и получил подтверждение, что меня пригласили в качестве землемера. Как
вы это объясните, господин староста?"
"Очень просто, -- сказал староста. -- Вам, видно, никогда еще не
приходилось вступать в контакт с нашими канцеляриями. Всякий такой контакт
бывает только кажущимся. Вам же из-за незнания всех наших дел он
представляется чем-то настоящим. Да, еще про телефон: видите, у меня
никакого телефона нет, хотя мне-то уж немало приходится иметь дел с
канцеляриями. В пивных и всяких таких местах телефоны еще могут пригодиться
хотя бы вроде музыкальных ящиков, а больше они ни на что не нужны. А вы
когда-нибудь уже отсюда звонили? Да? Ну, тогда вы меня, может быть, поймете.
В Замке, как мне рассказывали, телефон как будто работает отлично, там
звонят непрестанно, что, конечно, очень ускоряет работу. Эти беспрестанные
телефонные переговоры доходят до нас по здешним аппаратам в виде шума и
пения, вы, наверно, тоже это слыхали. Так вот, единственное, чему можно
верить, -- это шуму и пению, они настоящие, а все остальное -- обман.
Никакой постоянной телефонной связи с Замком тут нет, никакой центральной
станции, которая переключала бы наши вызовы туда, не существует; если мы
отсюда вызываем кого-нибудь из Замка, там звонят все аппараты во всех самых
низших отделах, вернее, звонили бы, если бы, как я точно знаю, почти повсюду
там звонки не были бы выключены. Правда, иногда какой-нибудь чиновник,
переутомленный работой, испытывает потребность немного отвлечься -- особенно
ночью или поздно вечером -- и включает телефон, тогда, конечно, мы оттуда
получаем ответ, но, разумеется, только в шутку. И это вполне понятно. Да и у
кого хватит смелости звонить среди ночи по каким-то своим личным мелким
делишкам туда, где идет такая бешеная работа? Я не понимаю, как даже чужой
человек может поверить, что если он позвонит Сордини, то ему и в самом деле
ответит сам Сордини? Скорее всего, ответит какой-нибудь мелкий регистратор
совсем из другого отдела. Напротив, может выпасть и такая редкость, что,
вызывая какого-нибудь регистратора, вдруг услышишь ответ самого Сордини.
Самое лучшее -- сразу бежать прочь от телефона, как только раздастся первое
слово".
"Да, так я на это, конечно, не смотрел, -- сказал К., -- такие
подробности я знать не мог, но и особого доверия к телефонным разговорам у
меня тоже не было, я всегда сознавал, что значение имеет только то, о чем
узнаешь или чего добьешься непосредственно в самом Замке".
"Нет, -- сказал староста, уцепившись за слова К., -- телефонные
разговоры тоже имеют значение, как же иначе? Почему это справка, которую
дает чиновник из Замка, не имеет значения? Я ведь вам уже объяснил в связи с
письмом Кламма: все эти высказывания прямого служебного значения не имеют,
и, приписывая им такое служебное значение, вы заблуждаетесь; однако их
частное, личное значение, в смысле дружеском или враждебном, очень велико,
по большей части оно даже куда значительней любых служебных отношений".
"Прекрасно, -- сказал К., -- допустим, что все обстоит именно так. Но
тогда у меня в Замке уйма добрых друзей: если смотреть в корень, то
возникшую много лет назад в одном из отделов идею -- почему бы не вызвать
сюда землемера? -- можно считать дружественным поступком по отношению ко
мне, впоследствии все уже пошло одно за другим, пока наконец -- правда, не к
добру -- меня не заманили сюда, а теперь грозятся выкинуть".
"Некоторая правда в ваших словах, конечно, есть, -- сказал староста, --
вы правы, что никакие указания, идущие из Замка, нельзя принимать буквально.
Но осторожность нужна везде, не только тут, и чем важнее указание, тем
осторожнее надо к нему подходить. Но мне непонятны ваши слова, будто вас
сюда заманили. Если бы вы внимательнее слушали мои объяснения, вы бы поняли,
что вопрос о вашем вызове слишком сложен, чтобы в нем разобраться нам с вами
в такой короткой беседе".
"Значит, остается один вывод, -- сказал К., -- все очень неясно и
неразрешимо, кроме того, что меня выкидывают".
"Да кто осмелится вас выкинуть, господин землемер? -- сказал староста.
-- Именно неясность всего предыдущего обеспечивает вам самое вежливое
обращение; по-видимому, вы слишком обидчивы. Никто вас тут не удерживает, но
ведь это еще не значит, что вас выгоняют".
"Знаете, господин староста, -- сказал К., -- теперь вам все кажется
слишком ясным. А я вам сейчас перечислю, что меня тут удерживает: те жертвы,
которые я принес, чтобы уехать из дому, долгий трудный путь, вполне
обоснованные надежды, которые я питал в отношении того, как меня тут примут,
мое полное безденежье, невозможность снова найти работу у себя дома и,
наконец, не меньше, чем все остальное, моя невеста, живущая здесь".
"Ах, Фрида, -- сказал староста без всякого удивления. -- Знаю, знаю. Но
Фрида пойдет за вами куда угодно. Что же касается всего остального, то тут,
несомненно, надо будет кое-что взвесить, я сообщу об этом в Замок. Если
придет решение или если придется перед этим еще раз вас выслушать, я за вами
пошлю. Вы согласны?"
"Нет, ничуть, -- сказал К., -- не нужны мне подачки из Замка, я хочу
получить все по праву".
"Мицци, -- сказал староста жене, которая все еще сидела, прижавшись к
нему, и рассеянно играла с письмом Кламма, из которого она сложила кораблик;
К. в перепуге отнял у нее письмо, -- Мицци, у меня опять заболела нога,
придется сменить компресс".
К. встал. "Тогда разрешите откланяться?" -- сказал он. "Конечно! --
сказала Мицци, готовя мазь. -- Да и сквозняк слишком сильный". К. обернулся:
его помощники с неуместным, как всегда, служебным рвением сразу после слов
К. распахнули настежь обе половинки дверей. К. успел только кивнуть старосте
-- он хотел поскорее избавить больного от ворвавшегося в комнату холода. И,
увлекая за собой помощников, он выбежал из дома, торопливо захлопнув двери.
--------
6. Второй разговор с хозяйкой
У постоялого двора его ждал хозяин. Он сам не решался заговорить
первым, поэтому К. спросил, что ему нужно. "Ты нашел новую квартиру?" --
спросил хозяин, уставившись в землю. "Это тебе жена велела узнать? -- сказал
К. -- Наверно, ты очень от нее зависишь?" "Нет, -- сказал хозяин, --
спрашиваю я от себя. Но она очень волнуется и расстраивается из-за тебя, не
может работать, все лежит в постели, вздыхает и без конца жалуется". "Пойти
мне к ней, что ли?" -- спросил К. "Очень тебя прошу, -- сказал хозяин, -- я
уже хотел было зайти за тобой к старосте, постоял у него под дверью,
послушал, но вы все разговаривали, и я не хотел вам мешать, да и беспокоился
за жену, побежал домой, а она меня к себе не пустила, вот и пришлось тебя
тут дожидаться". "Тогда пойдем к ней скорее, -- сказал К., -- я ее быстро
успокою". "Хорошо, если бы удалось", -- сказал хозяин.
Они прошли через светлую кухню, где три или четыре служанки в отдалении
друг от друга, занятые каждая своей работой, буквально оцепенели при виде К.
Уже из кухни слышались вздохи хозяйки. Она лежала в тесном закутке без окна,
отделенном от кухни тонкой фанерной перегородкой. Там помещались только
большая двуспальная кровать и шкаф. Кровать стояла так, что с нее можно было
наблюдать за всей кухней и за теми, кто там работал. Зато из кухни почти
ничего нельзя было разглядеть в закутке. Там было совсем темно, только белые
с красным одеяла чуть выделялись во мраке. Лишь войдя туда и дав глазам
немного привыкнуть, можно было разглядеть подробности.
"Наконец-то вы пришли", -- слабым голосом сказала хозяйка. Она лежала
на спине, вытянувшись, дышать ей, как видно, удавалось с трудом, и она
откинула перину. В постели она выглядела гораздо моложе, чем в платье, но ее
осунувшееся лицо вызывало жалость, особенно из-за ночного чепчика с тонким
кружевцем, который она надела, хотя он был ей мал и плохо держался на
прическе. "Как же я мог прийти, -- сказал К. мягко, -- вы ведь не велели
меня звать". "Вы не должны были заставлять меня ждать так долго, -- сказала
хозяйка с упрямством, свойственным всем больным. -- Садитесь, -- и она
указала ему на край постели, -- а вы все уходите!" Кроме помощников в
закуток проникли и служанки. "Я тоже уйду, Гардена", -- сказал хозяин, и К.
впервые услыхал имя хозяйки. "Ну конечно, -- медленно проговорила она и,
словно думая о чем-то другом, рассеянно добавила: -- Зачем тебе оставаться?"
Но когда все вышли на кухню -- даже помощники сразу послушались, впрочем,
они приставали к одной из служанок, -- Гардена все же вовремя сообразила,
что из кухни слышно все, о чем говорится за перегородкой -- дверей тут не
было, -- и потому она всем велела выйти из кухни. Что и произошло тотчас же.
"Прошу вас, господин землемер, -- сказала Гардена, -- там, в шкафу,
поблизости висит платок, подайте его мне, пожалуйста, я укроюсь, перину я не
выношу, под ней дышать тяжело". А когда К. подал ей платок, она сказала:
"Взгляните, правда, красивый платок?" Похоже, что это был обыкновенный
шерстяной платок, К. только из вежливости потрогал его еще раз, но ничего не
сказал. "Да, платок очень красивый", -- сказала Гардена, кутаясь в него.
Теперь она лежала спокойно, казалось, все боли прошли, более того, она даже
заметила, что у нее растрепались волосы от лежания, и, сев на минуту в
постели, поправила прическу под чепчиком. Волосы у нее были пышные.
К. вышел из терпения: "Вы, хозяйка, велели узнать, нашел ли я себе
новую квартиру?" -- "Я велела? Нет-нет, это ошибка". -- "Но ваш муж только
что меня об этом спросил". "Верю, верю, -- сказала хозяйка, -- у нас вечно
стычки. Когда я не хотела вас принять, он вас удерживал, а когда я
счастлива, что вы тут живете, он вас гонит. Он всегда так делает. Вечно он
выкидывает такие штуки". "Значит, -- сказал К., -- вы настолько изменили
свое мнение обо мне? И всего за час-другой?" "Мнение свое я не изменила, --
сказала хозяйка ослабевшим голосом, -- дайте мне руку. Так. А теперь
обещайте, что будете говорить со мной совершенно откровенно, тогда и я с
вами буду откровенна". "Хорошо, -- сказал К., -- кто же начнет?" "Я!" --
сказала хозяйка. Видно было, что она не просто хочет пойти К. навстречу, но
что ей не терпится заговорить первой.
Она вынула из-под одеяла фотографию и протянула ее К. "Взгляните на эту
карточку", -- попросила она. Чтобы лучше видеть, К. шагнул на кухню, но и
там было нелегко разглядеть что-нибудь на фотографии -- от времени она
выцвела, пошла трещинами и пятнами и вся измялась. "Не очень-то она
сохранилась", -- сказал К. "Да, жаль, -- сказала хозяйка, -- носишь при себе
годами, вот и портится. Но если вы хорошенько вглядитесь, вы все разберете.
