-- сказал он. "Брось! -- сказал К. -- Ты всех считаешь могущественными.
Наверно, и меня тоже?" "Тебя? -- сказал тот робко, но решительно. -- Нет,
тебя я могущественным не считаю". "Однако ты неплохо все подмечаешь, --
сказал К. -- Откровенно говоря, никакого могущества у меня действительно
нет. Должно быть, оттого я не меньше тебя уважаю всякую власть, только я не
так откровенен, как ты, и не всегда желаю в этом сознаваться". И К. слегка
похлопал хозяина по щеке -- хотелось и утешить его, и снискать больше
доверия к себе. Тот смущенно улыбнулся. Он и вправду был похож на мальчишку
-- лицо мягкое, почти безбородое. И как это ему досталась такая толстая,
немолодая жена -- через оконце в стене было видно, как она, широко расставив
локти, хозяйничает на кухне. Но К. не хотел сейчас расспрашивать хозяина,
боясь прогнать эту улыбку, вызванную с таким трудом. Он только кивком
попросил открыть ему двери и вышел в погожее зимнее утро.
Теперь весь Замок ясно вырисовывался в прозрачном воздухе, и от тонкого
снежного покрова, целиком одевавшего его, все формы и линии выступали еще
отчетливее. Вообще же там, на горе, снега как будто было меньше, чем тут, в
Деревне, где К. пробирался с не меньшим трудом, чем вчера по дороге. Тут
снег подступал к самым окнам избушек, навстречу тяжело нависали с низких
крыш сугробы, а там, на горе, все высилось свободно и легко -- так по
крайней мере казалось снизу.
Весь Замок, каким он виделся издалека, вполне соответствовал ожиданиям
К. Это была и не старинная рыцарская крепость, и не роскошный новый дворец,
а целый ряд строений, состоящий из нескольких двухэтажных и множества тесно
прижавшихся друг к другу низких зданий, и, если бы не знать, что это Замок,
можно было бы принять его за городок. К. увидел только одну башню, то ли над
жилым помещением, то ли над церковью -- разобрать было нельзя. Стаи ворон
кружились над башней.
К. шел вперед, не сводя глаз с Замка, -- ничто другое его не
интересовало. Но чем ближе он подходил, тем больше разочаровывал его Замок,
уже казавшийся просто жалким городком, чьи домишки отличались от изб только
тем, что были построены из камня, да и то штукатурка на них давно
отлепилась, а каменная кладка явно крошилась. Мельком припомнил К. свой
родной городок; он был ничуть не хуже этого так называемого Замка. Если бы
К. приехал лишь для его осмотра, то жалко было бы проделанного пути, и куда
умнее было бы снова навестить далекий родной край, где он так давно не
бывал. И К. мысленно сравнил церковную башню родного города с этой башней
наверху. Та башня четкая, бестрепетно идущая кверху, с широкой кровлей,
крытой красной черепицей, вся земная -- разве можем мы строить иначе? -- но
устремленная выше, чем приземистые домишки, более праздничная, чем их
тусклые будни. А эта башня наверху -- единственная, какую он заметил, башня
жилого дома, как теперь оказалось, а быть может, и главная башня Замка --
представляла собой однообразное круглое строение, кое-где словно из жалости
прикрытое плющом, с маленькими окнами, посверкивающими сейчас на солнце -- в
этом было что-то безумное -- и с выступающим карнизом, чьи зубцы,
неустойчивые, неровные и ломкие, словно нарисованные пугливой или небрежной
детской рукой, врезались в синее небо. Казалось, будто какой-то унылый
жилец, которому лучше всего было бы запереться в самом дальнем углу дома,
вдруг пробил крышу и высунулся наружу, чтобы показаться всему свету.
К. снова остановился, как будто так, не на ходу, ему было легче судить
о том, что он видел. Но ему помешали. За сельской церковью, где он
остановился, -- в сущности, это была, скорее, часовня с пристройкой вроде
амбара, где можно было вместить всех прихожан, -- стояла школа. Длинный
низкий дом -- странное сочетание чего-то наспех сколоченного и вместе с тем
древнего -- стоял в саду, обнесенном решеткой и утонувшем в снегу. Оттуда
как раз выходили дети с учителем. Окружив его тесной толпой и глядя ему в
глаза, ребята без умолку болтали наперебой, и К. ничего не понимал в их
быстрой речи. Учитель, маленький, узкоплечий человечек, держался очень
прямо, но не производил смешного впечатления. Он уже издали заметил К. --
впрочем, никого, кроме его учеников и К., вокруг не было. Как приезжий, К.
поздоровался первым, к тому же у маленького учителя был весьма внушительный
вид. "Добрый день, господин учитель", -- сказал К. Словно по команде, дети
сразу замолчали, и эта внезапная тишина в ожидании его слов как-то
расположила учителя. "Рассматриваете Замок?" -- спросил он мягче, чем ожидал
К., однако таким тоном, словно он не одобрял поведения К. "Да, -- сказал К.
-- Я приезжий, только со вчерашнего вечера тут". "Вам Замок не нравится?" --
быстро спросил учитель. "Как вы сказали? -- переспросил К. немного
растерянно и повторил вопрос учителя, смягчив его: -- Нравится ли мне Замок?
А почему вы решили, что он мне не понравится?" "Никому из приезжих не
нравится", -- сказал учитель. И К., чтобы не сказать лишнего, перевел
разговор и спросил: "Вы, наверно, знаете графа?" "Нет", -- ответил учитель и
хотел отойти, но К. не уступал и повторил вопрос: "Как, вы не знаете графа?"
"Откуда мне его знать? -- тихо сказал учитель и добавил громко
по-французски: -- Будьте осторожней в присутствии невинных детей". К. решил,
что после этих слов ему можно спросить: "Вы разрешите как-нибудь зайти к
вам, господин учитель? Я приехал сюда надолго и уже чувствую себя несколько
одиноким; с крестьянами у меня мало общего, и с Замком, очевидно, тоже".
"Между Замком и крестьянами особой разницы нет", -- сказал учитель.
"Возможно, -- согласился К. -- Но в моем положении это ничего не меняет.
Можно мне как-нибудь зайти к вам?" "Я живу на Шваненгассе, у мясника", --
сказал учитель. И хотя он скорее просто сообщил свой адрес, чем пригласил к
себе, но К. все же сказал: "Хорошо, я приду". Учитель кивнул головой и
отошел, а дети сразу загалдели. Вскоре они скрылись в круто спускавшемся
переулке.
К. не мог сосредоточиться -- его расстроил этот разговор. Впервые после
приезда он почувствовал настоящую усталость. Дальняя дорога его совсем не
утомила, он шел себе и шел, изо дня в день, спокойно, шаг за шагом. А сейчас
сказывались последствия сильнейшего переутомления -- и очень некстати. Его
неудержимо тянуло к новым знакомствам, но каждая новая встреча усугубляла
усталость. Нет, будет вполне достаточно, если он в своем теперешнем
состоянии заставит себя прогуляться хотя бы до входа в Замок.
Он снова зашагал вперед, но дорога была длинной. Оказалось, что улица
-- главная улица Деревни -- вела не к замковой горе, а только приближалась к
ней, но потом, словно нарочно, сворачивала вбок и, не удаляясь от Замка, все
же к нему и не приближалась. К. все время ждал, что наконец дорога повернет
к Замку, и только из-за этого шел дальше, от усталости он явно боялся
сбиться с пути, да к тому же его удивляла величина Деревни: она тянулась без
конца -- все те же маленькие домишки, заиндевевшие окна, и снег, и безлюдье,
-- тут он внезапно оторвался от цепко державшей его дороги, и его принял
узкий переулочек, где снег лежал еще глубже и только с трудом можно было
вытаскивать вязнувшие ноги. Пот выступил на лбу у К., и он остановился в
изнеможении.
Да, но ведь он был не один, справа и слева стояли крестьянские избы. Он
слепил снежок и бросил его в окошко. Тотчас же отворилась дверь -- первая
открывшаяся дверь за всю дорогу по Деревне, -- и старый крестьянин в
коричневом кожухе, приветливо и робко склонив голову к плечу, вышел ему
навстречу. "Можно мне ненадолго зайти к вам? -- сказал К. --Я очень устал".
Он не расслышал, что ответил старик, но с благодарностью увидел, что тот
подложил доску, чтобы он мог выбраться из глубокого снега, и, шагнув по ней,
К. очутился в горнице.
Большая сумрачная комната. Войдя со свету, сразу ничего нельзя было
увидеть. К. наткнулся на корыто, женская рука отвела его. В одном углу
громко кричали дети. Из другого валил густой пар, от которого полутьма
сгущалась в полную темноту. К. стоял, словно окутанный облаками. "Да он
пьян", -- сказал кто-то. "Вы кто такой? -- властно крикнул чей-то голос и,
обращаясь, как видно, к старику, добавил: -- Зачем ты его впустил? Всех, что
ли, впускать, кто шляется по дороге?" "Я графский землемер", -- сказал К.,
как бы пытаясь оправдаться перед тем, кого он все еще не видел. "Ах, это
землемер", -- сказал женский голос, и сразу наступила полнейшая тишина. "Вы
меня знаете?" -- спросил К. "Конечно", -- коротко бросил тот же голос. Но
то, что они знали К., как видно, не шло ему на пользу.
Наконец пар немного рассеялся, и К. стал постепенно присматриваться.
Очевидно, у них был банный день. У дверей стирали. Но пар шел из другого
угла, где в огромной деревянной лохани -- таких К. не видел, она была
величиной с двуспальную кровать -- в горячей воде мылись двое мужчин. Но еще
неожиданнее -- хотя трудно было сказать, в чем заключалась эта
неожиданность, -- оказалось то, что виднелось в правом углу. Из большого
окна -- единственного в задней стене горницы -- со двора падал бледный
нежный свет, придавая шелковистый отблеск платью женщины, устало
полулежавшей в высоком кресле. К ее груди прильнул младенец. Около нее
играли дети, явно крестьянские ребята, но она как будто была не из этой
среды. Правда, от болезни и усталости даже крестьянские лица становятся
утонченней.
"Садитесь!" -- сказал один из мужчин, круглобородый, да еще с нависшими
усами -- он все время отдувал их с губ, пыхтя и разевая рот, -- и, нелепым
жестом выбросив руку из лохани, он указал К. на сундук, обдав ему все лицо
теплой водой. На сундуке в сумрачном раздумье уже сидел старик, впустивший
К., и К. обрадовался, что наконец можно сесть. Больше на него никто не
обращал внимания. Молодая женщина, стиравшая у корыта, светловолосая, в
расцвете молодости, тихо напевала, мужчины крутились и вертелись в лохани;
ребята все время лезли к ним, но их отгоняли, свирепо брызгая в них водой,
попадавшей и на К.; женщина в кресле замерла, как неживая, и смотрела не на
младенца у груди, а куда-то вверх.
Верно, К. долго глядел на эту неподвижную, грустную и прекрасную
картину, но потом, должно быть, заснул, потому что, встрепенувшись от
громкого окрика, он почувствовал, что лежит головой на плече у старика,
сидевшего рядом. Мужчины уже вымылись и стояли одетые около К., а в лохани
теперь плескались ребята под присмотром белокурой женщины. Выяснилось, что
крикливый бородач не самый главный из двоих. Второй, хоть и ростом не выше и
с гораздо менее густой бородой, оказался тихим, медлительным, широкоплечим
человеком со скуластым лицом; он стоял опустив голову. "Господин землемер,
-- сказал он, -- вам тут оставаться нельзя. Простите за невежливость". "Я и
не думал оставаться, -- сказал К. -- Хотел только передохнуть немного.
Теперь отдохнул и могу уйти". "Наверно, вас удивляет негостеприимство, --
сказал тот, -- но гостеприимство у нас не в обычае, нам гостей не надо".
Освеженный недолгим сном и снова сосредоточившись, К. обрадовался
откровенным словам. Он двигался свободнее, прошелся, опираясь на свою палку,
взад и вперед, даже подошел к женщине в кресле, ощущая, что он ростом выше
всех остальных.
"Правильно, -- сказал К. -- Зачем вам гости? Но изредка человек может и
понадобиться, например землемер, такой, как я". "Мне это неизвестно, --
медленно сказал тот. -- Если вас вызвали, значит, вы понадобились; наверно,
