он видел, засыпая по ночам, был свет уличного фонаря,
который проникал сквозь шторы гостиничного номера и падал на
металлическое плечо его тюремщика. Без конца пробуждаясь от
тревожного забытья в течение всей долгой ночи, он слышал
легкое, едва различимое поскрипывание механизма, работающего
под стальной броней. И каждый раз он задавал себе вопрос,
удастся ли ему проснуться снова и не настигнет ли его
разящий удар во время сна. Каким будет этот удар? Как
"фурии" расправляются со своими жертвами? Он всегда
испытывал некоторое облегчение, встречая лучи раннего утра,
отражающиеся от стального одеяния стража, бодрствующего у
его постели. Ну вот и эта ночь прожита. Хотя можно ли
назвать это жизнью! И стоит ли жить в таком аду?
Он продолжал занимать гостиничный номер. Возможно,
администрация была бы не прочь выселить его. Но никто
ничего ему не говорил. А может, просто никто не
осмеливался. Жизнь становилась какой-то странной,
призрачной - словно нечто видимое сквозь невидимую стену.
Дэннер не мог думать ни о чем другом, кроме того, как
связаться с Гарцем. Его прежние желания - жажда роскоши,
развлечений, путешествий - растаяли как дым. Ему уже больше
не суждено путешествовать в одиночестве.
Теперь он много времени проводил в публичной библиотеке,
читая все, что там было о роботах. И именно там он впервые
натолкнулся на две памятные, внушающие трепетный ужас
строчки, написанные Мильтоном, когда мир еще был маленьким и
простым, - мистические строки, смысл которых не мог понять
ни один человек, пока люди не создали по своему образу и
подобию стальных "фурий".
И эта двурукая машина у дверей
Стоит, готовая, чтоб нанести
удар,
Один-единственный - второго
уж не надо.
Дэннер поднял глаза на двурукую машину, недвижно
застывшую рядом с ним, и стал думать о Мильтоне, о давно
минувших днях, когда жизнь была простой и беззаботной. Он
попытался нарисовать это прошлое в своем воображении.
Люди были... не такими, что ли. Но какими? Это было
очень давно, и потому совершенно непонятно, какими были люди
в те времена. Он так и не смог представить себе время до
появления компьютеров.
Однако впервые он узнал, что действительно произошло
тогда, в его молодые годы, когда блистающий всеми красками
мир ярко вспыхнул в последний раз и погас и начались
скучные, серые будни. Тогда-то впервые и появились
человекоподобные "фурии".
До начала воин техника так далеко шагнула вперед, что
компьютеры, словно живые существа, стали производить себе
подобных, и на Земле вполне бы мог воцариться рай, где
желания каждого были бы полностью удовлетворены. Правда, к
тому времени социальные науки заметно отставали от точных.
Когда же начались войны, разражавшиеся одна за другой,
машины и люди вынуждены были сражаться бок о бок, сталь -
против стали, люди - против людей. И люди оказались менее
прочными. Войны закончились только тогда, когда исчезли
последние общественные системы: некому стало воевать. И
общество стало распадаться, пока не пришло в состояние,
близкое к анархии.
А тем временем машины принялись зализывать свои раны и
лечить друг друга, как это было заложено в их программы, и
никаких социальных наук им не требовалось. Они спокойно
воспроизводили себе подобных и создавали для людей новые
материальные ценности, то есть делали то, для чего,
собственно, они и предназначались в Золотой Век. Конечно,
не все было идеально. Далеко не идеально, ибо некоторые из
самовоспроизводящихся машин исчезли с лица земли. Однако
большинство из них продолжало добывать в шахтах сырье,
обогащать его, отливать из металла необходимые детали,
добывать для себя горючее, залечивать свои раны и сохранять
на Земле свое потомство с такой эффективностью, какая
человеку и не спилась.
А человечество продолжало дробиться и дробиться,
распадаясь на все более мелкие группы. Собственно групп
больше не существовало, не осталось даже семей. Люди не
очень-то нуждались друг в друге. Эмоциональные
привязанности утратили всякий смысл. Люди оказались в
условиях, когда они вынуждены были принимать суррогаты
отношений за истинные, бегство от жизни стало почти
естественным. Люди обратили все свои эмоции на спасительные
машины, обогащающие их жизни веселыми и невероятными
приключениями, по сравнению с которыми окружающий мир
казался таким невыносимо скучным, что о нем и думать не
хотелось. Рождаемость падала. Это был очень странный
период. Роскошь и хаос мирно уживались друг с другом. Так
же как анархия и инертность. А рождаемость все сокращалась.
В конце концов стало совершенно очевидно, что род
человеческий вырождается и ничто не в силах остановить этот
процесс. Но в подчинении у человека оставался всесильный
слуга. И вот тогда некий неведомый гений понял, что нужно
делать. Нашелся человек, трезво оценивший ситуацию и
заложивший новую программу в самую большую из уцелевших
электронно-вычислительных машин. Он поставил перед нею
следующую задачу:
"Человечество должно снова встать на собственные ноги. И
пусть это станет единственной целью до тех пор, пока она не
будет достигнута".
Все было бы достижимо, если бы изменения, которые
произошли, не носили глобального характера, жизнь людей на
всей планете уже коренным образом изменилась. В отличие от
людей машины представляли собой интегрированное общество.
Получив одинаковые приказы, они мгновенно
переориентировались, чтобы их исполнить.
Роскошной жизни для всех пришел конец. Эскапистские
машины прекратили свое существование. Чтобы выжить, людям
пришлось объединяться в группы, взяться за те виды работ,
которые раньше выполняли машины, и медленно, очень медленно
их общие нужды и интересы вновь вызвали к жизни почти
утраченное чувство человеческой общности.
Процесс этот шел очень медленно. Ни одна машина не могла
вернуть человеку то, что он утратил, - моральные категории.
Индивидуализм достиг такой стадии, что в течение долгого
времени не было никаких средств, способных удержать людей от
преступлений. После ликвидации родственных отношений не
осталось даже понятия кровной мести. Совесть, как одна из
категорий морали, улетучилась, поскольку человек больше не
отождествлял себя с другими людьми.
На этом этапе основная задача, стоявшая перед машинами,
заключалась в том, чтобы возродить в человеке чувство
собственного достоинства и тем самым снасти людей от
исчезновения. Несущее ответственность только перед самим
собой общество станет взаимозависимо - лидеры окажутся
связанными со своей общественной группировкой и реально
существующее общественное сознание будет объявлять вне
закона и наказывать "преступление", то есть реально наносить
ущерб группе людей, с которой связан тот или иной
индивидуум.
Именно тогда-то и появились "фурии".
Компьютеры вынесли решение, что при любых обстоятельствах
убийство является самым тяжким преступлением против
человечества. Такое решение было единственно верным,
поскольку убийство представляло собою действие, которое
могло невосполнимо разрушить или уничтожить ячейку общества.
"Фурии" не в силах предотвратить преступление. Наказание
не способно излечить преступника. Но оно может отвратить
других от совершения преступления, внушив им страх, - люди
воочию увидят, как карается преступление. "Фурии" стали
символом возмездия. Они открыто шествовали по улицам,
неотступно преследуя свои жертвы, словно убедительное
доказательство того, что убийство всегда наказуемо и что
наказание это всегда будет публичным и неотвратимым.
"Фурии" действовали безупречно. Они никогда не ошибались,
по крайней мере теоретически. А если учесть огромное
количество информации, накопленное к тому времени
аналоговыми компьютерами, казалось, машины способны выносить
гораздо более справедливые решения, нежели человек.
Настанет время, когда человек вновь откроет для себя
понятие преступления. Ведь лишившись этого понятия,
человечество поставило под угрозу собственное существование
и было уже на грани исчезновения. Если же возродится
понятие преступления, человек сможет вновь обрести былую
власть над себе подобными, не говоря уже о целом поколении
его механических слуг, которые помогли человечеству
сохраниться. Но пока не наступил этот день, "фурии", эти
созданные из металла символы человеческой совести,
навязанные человечеству машинами, также созданные в свое
время руками людей, будут вышагивать по улицам.
Дэннер с трудом понимал, что с ним происходит. Он
постоянно возвращался мыслью к прошедшим временам - временам
эскапистских машин когда еще не нормировали материальные
блага. Он думал об этом с мрачной злобой, ибо просто не мог
понять смысла эксперимента, начатого человечеством. Ему
гораздо больше нравились старые времена. И особенно потому,
что никаких "фурий" тогда не существовало.
Он много пил. Однажды опустошил свои карманы, бросив все
деньги, что у нею были, в шляпу безногого нищего, потому что
этот человек, как и он сам, в силу роковых обстоятельств
оказался вне общества. Для Дэннера таким роком была
"фурия". Для нищего - сама жизнь. Лет тридцать назад он бы
и жил, и умер незамеченным, все жизненные блага ему
обеспечивали бы машины. А сейчас этот нищий сумел выжить
только благодаря попрошайничеству - верный признак того, что
люди начинают испытывать угрызения совести и в них
пробуждается чувство сострадания к себе подобным. Однако
для Дэннера это ровным счетом ничего не меняло. Он даже не
узнает, чем закончится эта история, ибо не доживет до ее
конца.
Ему захотелось поговорить с нищим, хотя тот явно пытался
поскорее укатить от него на своей тележке.
- Послушай, - бормотал Дэннер, упорно шагая за нищим и
роясь в карманах. - Я хочу кое-что тебе рассказать. Все не
совсем так, как тебе кажется. Это...
В тот вечер он был здорово пьян и упрямо плелся за нищим
до тех пор, пока тот не швырнул ему назад все деньги и не
бросился от него наутек на своей тележке, а Дэннер всем
телом привалился к стене дома, словно испытывая ее
прочность, и только тень "фурии" в свете уличного фонаря
возвратила его к реальности.
Поздней ночью, дождавшись абсолютной темноты, он
попытался избавиться от "фурии". Дэннер с трудом припомнил,
как отыскал где-то кусок трубы и с размаху саданул по плечу
гиганта, маячившего рядом с ним, но увидел лишь яркий сноп
искр. Он бросился бежать и долго петлял по переулкам, а
потом спрятался в подъезде и затаился, пока вновь не услышал
размеренные шаги, громким эхом отдававшиеся в ночи. Вконец
измученный, Дэннер уснул. Только на следующий день он
добрался до Гарца.
- Что произошло? - спросил Дэннер. За эту неделю он
неузнаваемо изменился. В его лице появилась одутловатость,
и какое-то новое выражение обнаружило странное сходство с
лишенной черт гладкой маской робота.
Гарц в сердцах ударил рукой по краю стола, так что лицо
его исказила гримаса боли. Казалось, пол кабинета вибрирует
не только от гула работающих внизу машин, но и от нервного
возбуждения хозяина.
- Что-то не сработало в машине, - сказал он. - И я пока
еще не знаю, что именно.
- Ты и не узнаешь! - Дэннер почувствовал, что теряет
терпение.
- Подожди немножко. - Гарц сделал успокаивающий жест. -
Еще чуть-чуть потерпи, и все будет в порядке. Ты можешь...
- Сколько времени мне еще осталось? - спросил Дэннер,
оглянувшись назад, словно обращая вопрос не к Гарцу, а к
безмолвному роботу, возвышающемуся за его спиной. Он задал
вопрос уже не первый раз, так же напряженно всматриваясь в
неподвижный стальной лик. Казалось, он будет с безнадежным
отчаянием повторять его до тех пор, пока наконец не получит
ответ. И не на словах...
- Никак не могу понять, что не сработало, - сказал Гарц.
- Но, черт побери, Дэннер, ты же знал, что мы шли на риск.
- Однако ты уверял, что можешь контролировать компьютер.
Я сам видел, как ты это делаешь. Так почему ты не выполнил
своего обещания?
