знал тебя долгое время, ты должен их бросить, и быстро.
Я подумал, что он сумасшедший, и его настойчивость - это идиотизм, но
ничего не сказал. Он пристально посмотрел на меня и стал смеяться.
После долгой прогулки мы, наконец, остановились. Я уже собирался
сесть и отдохнуть, но он сказал, чтобы я еще прошел 50 метров и поговорил
с полянкой растений громким и ясным голосом. Я чувствовал в себе
неловкость и сопротивление. Его чудные требования были более, чем я мог
вынести, и я сказал ему еще раз, что я не могу говорить с растениями,
потому что я чувствую себя смешным. Его единственным замечанием было то,
что мое чувство важности самого себя безгранично. Он, казалось, внезапно
что-то решил и сказал, что мне не надо разговаривать с растениями до тех
пор, пока я не почувствую, что для меня это легко и естественно.
- Ты хочешь изучать их и в то же время ты не хочешь делать никакой
работы, - обвинил он. - что ты стараешься делать?
Моим объяснением было то, что я хотел достоверной информации об
использовании растений, и поэтому я просил его быть моим информатором. Я
даже предложил платить ему за его время и его труды.
- Тебе следовало бы взять деньги, - сказал я. - таким образом мы оба
чувствовали себя бы лучше. Я мог бы тебя спрашивать обо всем, чего я хочу,
потому что ты бы работал на меня, и я бы платил тебе за это. Что ты
думаешь на этот счет?
Он взглянул на меня с возражением и издал отвратительный звук своим
ртом, заставив нижнюю губу и язык вибрировать с огромной силой при выходе.
- Вот что я думаю об этом, - сказал он и засмеялся истерически при
виде моего крайнего изумления, которое, по всей видимости, отразилось на
моем лице.
Мне было ясно, что он не тот человек, с которым я мог бы легко
справиться. Несмотря на свой возраст, он был энергичен и невероятно силен.
У меня ранее была идея, что, будучи таким старым, он мог бы быть идеальным
"информатором" для меня. Старики, как я всегда считал, бывают наилучшими
информаторами, поскольку они слишком слабы, чтобы делать что-либо еще,
кроме как говорить. Однако же дон Хуан не был жалким субъектом. Я
чувствовал, что он неуправляем и опасен. Друг, который нас свел, был прав.
Он был эксцентричным старым индейцем, и, хотя и не был большую часть
времени вне себя, как рассказывал мой друг, он был еще хуже, он был
сумасшедший. Я почувствовал опять ужасное сожаление и тревогу, которые я
испытывал раньше. Я уж думал, что преодолел это, и на самом деле у меня не
было никаких трудов совершенно уговорить себя, что я хочу навестить его
опять. Мне в голову проникла мысль, однако, что, может быть, я сам был
немножко сумасшедший, когда я решил, что мне нравится быть с ним. Его идея
о том, что мое чувство собственной важности являлось препятствием,
действительно сильно повлияло на меня. Но все это было явно только
интеллектуальным упражнением с моей стороны. Я ту же секунду, как только я
столкнулся с его странным поведением, я ощутил тревогу и захотел уехать.
Я сказал, что считаю, что мы настолько различны, что нет никакой
возможности для наших с ним отношений.
- Один из нас должен измениться, - сказал он, уставясь в землю. - и
ты знаешь, кто.
Он стал мурлыкать мексиканскую народную песню, а затем поднял голову
и взглянул на меня. Его глаза были яростными и горящими. Я хотел взглянуть
в сторону или закрыть глаза, но, к своему великому изумлению, я не мог
прервать его взгляда.
Он попросил меня рассказать ему, что я видел в его глазах. Я сказал,
что ничего не видел, но он настаивал, чтобы я выразил словами то, что его
глаза заставили меня почувствовать и вспомнить. Я старался дать ему
понять, что единственное, о чем мне его глаза напомнили, так это о моем
замешательстве. Что то, как он на меня смотрит, очень неудобно.
Он не отступал. Он по-прежнему пристально смотрел. Это не был прямо
угрожающий или злой взгляд. Это скорее был мистический неприятный
пристальный взгляд.
Он спросил меня, не напоминает ли он мне птицу.
- Птицу? - воскликнул я.
Он рассмеялся, как ребенок, и отвел свои глаза от меня.
- Да, - сказал он мне мягко. - птицу, очень необыкновенную птицу!
Он опять поймал меня взглядом и скомандовал мне вспоминать. Он сказал
мне с необыкновенным убеждением, что он "знает", что я уже видел такой
взгляд раньше.
В этот момент у меня было такое чувство, что старик провоцирует меня
вопреки всем моим честным желаниям каждый раз, как только он открывал рот.
Я опять взглянул на него с явным сопротивлением. Вместо того, чтобы
рассердиться, он начал смеяться. Он хлопал себя по ляжкам и завывал, как
если бы он объезжал дикую лошадь. Затем он опять стал серьезен и сказал
мне, что чрезвычайно важно, чтобы я перестал с ним бороться и вспомнил ту
необыкновенную птицу, о которой он мне говорит.
- Посмотри мне в глаза.
Его глаза были необыкновенно яростными. Они вызывали такое чувство,
которое действительно напомнило мне о чем-то, но я не был уверен, о чем
именно. Я секунду задержался на этом чувстве и затем внезапно понял. Это
была не форма его глаз и не форма его головы, но именно какая-то холодная
ярость в его взгляде - вот что напомнило мне взгляд глаз сокола. В тот
самый момент, когда я это понял, он смотрел на меня вскользь, и на секунду
у меня был полный хаос в мыслях. Я подумал, что я вижу очертания сокола
вместо очертаний дона Хуана. Картина была слишком мимолетной, и я был
слишком взволнованный, чтобы обратить на нее больше внимания.
Очень взволнованным тоном я рассказал ему, что я мог бы поклясться,
что видел очертания сокола в его лице. У него был еще один приступ смеха.
Я видел такой взгляд в глазах соколов. Я часто охотился за ними,
когда был мальчиком, и, по мнению дедушки, я был хорошим охотником. У него
была ферма лекгорнских кур, и соколы были угрозой его делам. Охота за ними
была не только настоящим, но еще и "правильным" делом. Вплоть до этого
момента я никогда не вспоминал ярости их глаз и о том, что эта яростность
преследовала меня в течение многих лет. Но это было так. Далеко в моем
прошлом, которое, как я думал, уже изгладилось в моей памяти.
- Я когда-то охотился на соколов.
- Я знаю, - заметил дон Хуан, как само собой разумеющееся. В его
голосе была такая уверенность, что я начал смеяться. Я подумал, что он
чудаковатый субъект. Он имел привычку говорить так, как если бы он
действительно знал, что я охотился на соколов. Я чувствовал крайнее
нерасположение к нему.
- Почему ты так рассердился? - спросил он тоном искреннего участия.
Я не знал, почему. Он стал испытывать меня очень необычным образом.
Он попросил меня опять смотреть на него и рассказать об "очень
необыкновенной птице", которую он мне напоминал. Я продолжал упорствовать
и из духа сопротивления сказал, что тут не о чем говорить. Затем я
почувствовал себя обязанным спросить его, почему он сказал, что он знает,
что я охотился на соколов. Вместо того, чтобы ответить мне, он опять стал
комментировать мое поведение. Он сказал, что я очень злой парень, и что
даже при падении шляпы у меня появляется пена у рта. Я запротестовал, что
это не так. У меня всегда была такая идея, что я очень уживчив и мирен. Я
сказал, что это его вина в том, что он вывел меня из себя своими
неожиданными словами и поступками.
- Но почему же гнев? - спросил он.
Я проанализировал свои чувства и реакции. Действительно, у меня не
было нужды гневаться на него.
Он опять стал настаивать на том, чтобы я смотрел в его глаза и
рассказал ему о "необыкновенном соколе". Он переменил слова. Раньше он
говорил "очень необыкновенная птица", теперь он стал говорить
"необыкновенный сокол". Перемена слов вызвала изменение в моем собственном
настроении. Я внезапно стал чувствовать печаль.
Он прищурил глаза, пока они не превратились в две щелки, и сказал
сверхдраматическим голосом, что он "видит" очень странного сокола. Он
повторил свое заявление три раза, как если бы он действительно видел его
прямо перед собой.
- Разве ты не помнишь его? - спросил он.
Я ничего подобного не помнил.
- Что же с этим соколом необыкновенного? - спросил я.
- Это ты должен сказать мне это, - заметил он.
Я настаивал на том, что я никаким способом не могу узнать, о чем он
говорит, поэтому я не могу рассказать ему ничего.
- Не борись со мной, - сказал он. - борись со своей вялостью и
вспомни.
Я серьезно пытался на секунду понять его. Мне не приходило в голову,
что я точно так же мог пытаться и вспомнить.
- Было время, когда ты видел множество птиц, - сказал он, как бы
настраивая меня.
Я сказал ему, что, когда я жил на ферме мальчиком, то я охотился и
убивал сотни птиц.
Он сказал, что если это так, то у меня не может быть никакой
трудности, чтобы вспомнить всех необыкновенных птиц, на которых я
охотился.
Он взглянул на меня с вопросом в глазах, как если бы он только что
дал мне последний ключ.
- Но я охотился очень на многих птиц, - сказал я. - поэтому я ничего
не могу вспомнить о них.
- Эта птица особенная, - заметил он шепотом. - эта птица - сокол.
- Я снова ушел в размышления над тем, на что он клонит. Что, он
дразнит меня? Или он это серьезно? После долгого перерыва он опять
попросил меня вспомнить. Я почувствовал, что бесполезно для меня прервать
его игру. Единственное, что я еще мог сделать, это участвовать в ней
вместе с ним.
- Ты говоришь о соколе, на которого я охотился? - спросил я.
- Да, - прошептал он с закрытыми глазами.
- Так это произошло, когда я был мальчиком?
- Да.
- Но ты говорил, что ты видишь сокола прямо перед собой сейчас.
- Вижу.
- Что ты пытаешься заставить меня сделать?
- Я пытаюсь заставить тебя вспомнить.
- Что? Бога ради!
- Сокол, быстрый как свет, - сказал он, глядя мне в глаза.
Я почувствовал, что у меня остановилось сердце.
- Теперь взгляни на меня, - сказал он.
Но я не взглянул. Я слышал его голос, как слабый звук, какое-то
ошеломляющее воспоминание захватило меня полностью.
Белый сокол!
Все началось со вспышки гнева моего дедушки, когда он подсчитывал
своих лекгорнских кур. Они исчезали странным и непонятным образом. Он
лично организовал и осуществлял тщательные вахты и после нескольких дней
неустанного наблюдения мы, наконец, увидели большую белую птицу, улетающую
с молодой лекгорнской курицей в когтях. Птица была быстрой и явно знала
свою дорогу. Она вылетела откуда-то из-за деревьев, схватила курицу и
улетела прочь через просвет между двумя ветвями. Это произошло так быстро,
что мой дед едва успел заметить это. Но я заметил, и я знал, что это был
действительно сокол. Мой дед сказал, что это, должно быть, альбинос.
Мы начали кампанию против сокола-альбиноса и дважды мне казалось, что
я попал в него. Он даже выронил свою жертву, но улетел. Он был слишком
быстрым для меня. Он был также слишком умен. Он уже больше никогда не
возвращался охотиться на ферму моего деда. Я бы забыл о нем, если бы мой
дед не подначивал меня охотиться за этой птицей. В течение двух месяцев я
преследовал сокола-альбиноса по всей долине, где я жил. Я изучил его
повадки, и я почти интуитивно находил пути его полета. Однако, его
скорость и внезапность появления всегда ставили меня в тупик. Я мог
хвастаться, что помешал ему обхватить его жертву, как это бывало каждый
раз, когда мы встречались, но убить его я никак не мог.
За все два месяца, пока я вел эту странную войну против
