него ты переменишься.
Я протестовал, что не хочу быть охотником. Я напомнил ему, что в
самом начале я хотел, чтобы он мне просто рассказал о лекарственных
растениях, но он заставил меня уйти настолько далеко от моей
первоначальной цели, что я уже не могу ясно вспомнить, действительно ли я
хотел учиться о растениях.
- Хорошо, - сказал он. - действительно хорошо. Если у тебя нет такой
ясной картины того, что ты хочешь, ты можешь стать более смиренным.
- Давай скажем так. Для твоих целей, в действительности, не важно,
будешь ли ты учиться о растениях или об охоте. Ты сказал мне это сам. Ты
интересуешься всем, что тебе кто-либо может сказать. Правда?
Я сказал ему действительно так, пытаясь описать тематику антропологии
и для того, чтобы привлечь его, как своего информатора.
Дон Хуан усмехнулся, очевидно, осознавая свой контроль над ситуацией.
- Я охотник, - сказал он, как бы читая мои мысли. - я очень мало
оставляю случаю. Может быть, мне следует объяснить тебе, что я учился
тому, чтобы быть охотником. Я не всегда жил так, как живу сейчас. В одной
из точек своей жизни я должен был измениться. Теперь я указываю тебе
направление. Я веду тебя. Я знаю, что я говорю. Кто-то научил меня всему
этому, я не выдумал этого сам.
- Ты хочешь сказать, что у тебя был учитель, дон Хуан?
- Скажем так, что некто учил меня охотиться так, как я хочу научить
теперь тебя, - сказал он и быстро переменил тему.
- Я думаю, что когда-то охота была одним из величайших действий,
которые мог выполнять человек. Все охотники были могущественными людьми. И
на самом деле охотник был вынужден быть могущественным, для того, чтобы
выстоять напор той жизни.
Внезапно меня охватило любопытство. Уж не говорит ли он о времени,
предшествующем завоеванию? Я начал прощупывать его.
- Когда было то время, о котором ты говоришь?
- Давным-давно.
- Когда? Что означает давным-давно?
- Это означает давным-давно, или, может, это означает сейчас,
сегодня. Это не имеет значения. Однажды люди знали, что охотник является
лучшим из людей. Теперь не каждый это знает. Но есть достаточное
количество людей, которые знают. Я это знаю. Однажды ты будешь знать.
Понимаешь, что я имею в виду?
- Что, это индейцы-яки думают так об охотниках? Именно это я хочу
узнать.
- Не обязательно.
- А индейцы пима?
- Не все они, но некоторые.
Я назвал различные соседние группы, я хотел подбить его к заявлению,
что охота была разделяемым поверьем и практикой особых людей. Но он
избегал прямого ответа, поэтому и переменил тему.
- Зачем ты все это делаешь для меня, дон Хуан? - спросил я. Он снял
свою шляпу и почесал виски с разыгранным замешательством.
- Я имею уговор с тобой, - сказал он мягко. - у других людей есть
такой же уговор с тобой. Когда-нибудь у тебя у самого будет такой уговор с
другими. Скажем, что сейчас мой черед. Однажды я обнаружил, что, если я
хочу быть охотником, достойным самоуважения, то я должен изменить свой
образ жизни. Обычно я очень много хлюпал носом и жаловался. У меня были
веские причины к тому, чтобы чувствовать себя обделенным. Я индеец, а с
индейцами обращаются, как с собаками. Я ничего не мог сделать, чтобы
исправить такое положение. Поэтому все, что мне оставалось, так это моя
печаль. Но затем фортуна сжалилась надо мной, и некто научил меня
охотиться. И я понял, что то, как я жил, не стоило того, чтобы жить...
Поэтому я изменился.
- Но я счастлив своей жизнью, дон Хуан. Зачем я должен менять ее?
Он начал петь мексиканскую песню очень мягко, а затем стал мурлыкать
ее мотив. Его голова покачивалась вверх и вниз, следуя ритму песни.
- Ты думаешь, что ты и я равны? - спросил он резким голосом.
Его вопрос застал меня врасплох. Я ощутил странное гудение в ушах,
как если бы он действительно выкрикнул свои слова, чего он на самом деле
не сделал. Однако в его голосе был металлический звук, который отозвался у
меня в ушах.
Я поковырял в левом ухе мизинцем левой руки. Мои уши чесались все
время, и я постоянно и нервно протирал их изнутри мизинцами. Эти движения
были подрагиваниями моих рук целиком.
Дон Хуан следил за моими движениями с явной заинтересованностью.
- Ну... Равны мы? - спросил он.
- Конечно, мы равны, - сказал я.
В действительности, я оказывал снисхождение. Я чувствовал к нему
очень большое тепло, несмотря на то, что временами я просто не знал, что с
ним делать. И все же я держал в уголке своего мозга, хотя никогда и не
произносил этого, веру в то, что я, будучи студентом университета,
человеком цивилизованного западного мира, был выше, чем индеец.
- Нет, - сказал он спокойно. - мы не равны.
- Но почему же, мы действительно равны, - запротестовал я.
- Нет, - сказал он мягким голосом, - мы не равны. Я охотник и воин, а
ты - паразит.
У меня челюсть отвисла. Я не мог поверить, что дон Хуан действительно
сказал это. Я уронил записную книжку и оглушено уставился на него, а
затем, конечно, я разъярился.
Он взглянул на меня спокойными и собранными глазами. Я отвел глаза, и
затем он начал говорить. Он выражал свои слова ясно. Они текли гладко и
смертельно. Он сказал, что я паразитирую за счет кого-либо другого. Он
сказал, что я не сражаюсь в своих собственных битвах, но в битвах каких-то
неизвестных людей, что я не хочу учиться о растениях или об охоте или о
чем-нибудь еще, и что его мир точных поступков и чувств, и решений был
бесконечно более эффективен, чем тот разболтанный идиотизм, который я
называю "моя жизнь".
После того, как он окончил говорить, я был нем. Он говорил без
агрессивности или недовольства, но с такой силой и в то же время с таким
спокойствием, что я даже не сердился больше.
Мы молчали. Я чувствовал раздражение и не мог думать ни о чем и не
мог ничего подходящего сказать. Я ждал, пока он нарушит тишину. Проходили
часы. Дон Хуан постепенно становился неподвижным, пока его тело не
приобрело странную, почти пугающую застывшесть. Его силуэт стало трудно
различать по мере того, как темнело. И, наконец, когда стало совершенно
темно вокруг нас, он слился с чернотой камней. его состояние неподвижности
было таким полным, что, казалось, он не существует больше. Была уже
полночь, когда я, наконец, понял, что он может и будет оставаться
неподвижным в этой глуши в этих скалах, может быть, всегда, если ему так
нужно. Его мир точных поступков и чувств и решений был действительно выше
моего.
Я тихо дотронулся до его руки, и слезы полились у меня.
7. БЫТЬ НЕДОСТИЖИМЫМ
Четверг, 29 июня 1961 года.
Опять дон Хуан, как он это делал каждый день в течение почти недели,
держал меня под очарованием всяческих особых деталей насчет поведения
дичи. Сначала он объяснил, а затем разработал ряд охотничьих тактик,
основанных на том, что он называл "повороты куропаток". Я настолько
полностью ушел в его объяснения, что прошел целый день, а я не заметил,
как бежит время. Я даже забыл съесть лэнч. Дон Хуан сделал шутливое
замечание, что это совершенно необычное для меня - пропустить еду.
К концу дня он поймал пять куропаток в крайне хитроумную ловушку,
которую он научил меня собирать.
- Двух нам хватит, - сказал он и отпустил троих.
Затем он научил меня, как жарить куропаток. Я хотел наломать
кустарника и сделать жаровню так, как делал это мой дед, перекладывая дичь
веточками и обмазывая ее глиной. Но дон Хуан сказал, что нет никакой нужды
калечить кустарник, поскольку мы уже убили куропаток.
Окончив есть, мы очень лениво пошли в направлении скалистого места.
Мы уселись на склон песчаникового холма, и я шутливо сказал, что если бы
он поручил все это дело мне, то я бы зажарил все пять куропаток, и что мой
шашлык был бы не хуже, чем его жаркое.
- Без сомнения, - сказал он. - но если бы ты все это сделал, то мы,
быть может, никогда не смогли бы покинуть это место в целости.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я. - что бы нам помешало?
- Кусты, куропатки, все вмешалось бы.
- Я никогда не знаю, когда ты говоришь серьезно, - сказал я.
Он сделал мне знак раздраженного нетерпения и чмокнул губами.
- У тебя ошибочное мнение насчет того, что значит говорить серьезно,
- сказал он. - я много смеюсь, потому что я люблю смеяться. И, однако же,
все, что я говорю, смертельно серьезно, даже если ты этого не понимаешь.
Почему ты думаешь, что мир только такой, каким ты его считаешь? Кто дал
тебе право так говорить?
- Но нет никаких доказательств, что мир иной, - сказал я.
Темнело. Я думал о том, что не пора ли поворачивать к дому. Но он.
Казалось, не торопился, и я благодушествовал.
Ветер был холодным. Внезапно он сказал, что нам следует встать и
забраться на вершину холма и встать там на участке, не поросшем кустами.
- Не бойся, - сказал он. - я твой друг, и я позабочусь о том, чтобы
ничего плохого с тобой не случилось.
- Что ты имеешь в виду? - спросил я, встревоженный.
У дона Хуана было крайне неприятное свойство перемещать меня из
спокойного благодушествования в испуг.
- Мир очень необыкновенный в это время дня, - сказал он. - вот что я
имею в виду. Что бы ты ни увидел, не пугайся.
- Что я такое увижу?
- Я еще не знаю, - сказал он, глядя вдаль в сторону юга.
Он, казалось, не тревожился. Я также смотрел в том же самом
направлении.
Внезапно он встрепенулся и указал левой рукой в сторону темного
пустынного кустарника.
- Это там, - сказал он, как если бы он чего-то ждал, и оно внезапно
появилось.
- Что там? - спросил я.
- Вон оно там, - повторил он. - смотри! Смотри!
Я ничего не видел, просто кусты.
- Теперь оно здесь, - сказал он со спешкой в голосе. - оно здесь.
Неожиданный порыв ветра ударил меня в этот момент, и у меня начало
жечь глаза. Я смотрел в ту сторону, о которой говорилось. Там не было
абсолютно ничего, только все обычное.
- Я ничего не вижу, - сказал я.
- Ты только что ощутил это, - сказал он. - прямо сейчас. Оно попало в
твои глаза и помешало тебе видеть.
- О чем ты говоришь?
- Я намеренно привел тебя на вершину холма, - сказал он. - мы здесь
очень заметны, и что-то подходит к нам.
- Что? Ветер?
- Не просто ветер, - сказал он резко. - тебе это может казаться
ветром, потому что кроме ветра ты ничего не знаешь.
Я напрягал свои глаза, глядя в пустынные кусты. Дон Хуан стоял молча
рядом со мной, а затем пошел в ближайший чапараль и начал отламывать
большие ветки от окружающих кустов. Он собрал восемь веток и сделал из них
охапку. Он велел мне сделать то же самое и извиниться перед растениями
громким голосом за то, что я их калечу.
Когда у нас было две охапки, он велел мне вбежать с ними на вершину
холма и лечь на спину между двумя большими камнями. С огромной скоростью
он расположил ветки моей охапки так, чтобы они покрыли все мое тело. Затем
он таким же образом покрыл самого себя и прошептал сквозь листья, что я
должен следить, как так называемый ветер перестанет дуть после того, как
мы стали незаметными.
В этот момент, к моему изумлению, ветер действительно прекратил дуть,
как предсказывал дон Хуан. Это произошло так постепенно, что я пропустил
бы перемену, если бы сознательно не ожидал ее. В течение некоторого
времени ветер свистел сквозь листья над моим лицом, а затем постепенно все
вокруг нас стихло.
Я прошептал дону Хуану, что ветер перестал, и он прошептал в ответ,
