освободиться от печали, - сказал дон Хуан. - воин всегда весел, потому что
его любовь неизменна и предмет его любви - земля - обнимает его и осыпает
его невообразимыми дарами. Печаль принадлежит только тем, кто ненавидит ту
самую вещь, которая дает укрытие всем своим существам.
Дон Хуан опять с нежностью погладил землю.
- Это милое существо, которое является живым до последней крупицы и
понимает каждое чувство, успокоило меня. Оно вылечило мои боли и, наконец,
когда я полностью понял мою любовь к нему, оно научило меня свободе.
Он сделал паузу. Тишина вокруг нас была пугающей. Ветер свистел
мягко, а затем я услышал далекий лай одинокой собаки.
- прислушайся к этому лаю, - продолжал дон Хуан. - именно так моя
любимая земля помогает мне представить вам этот последний момент. Этот лай
- самая печальная вещь, которую можно услышать.
Минуту мы молчали. Лай этой одинокой собаки был настолько печален, а
тишина вокруг нас настолько интенсивной, что я ощутил щемящую боль. Она
заставила меня думать о моей собственной жизни, о моей собственной печали,
о моем собственном незнании куда идти и что делать.
- Лай этой собаки - это ночной голос человека, - сказал дон Хуан.
- Он исходит из дома в той долине к югу. Человек кричит через свою
собаку, поскольку они являются компаньонами по рабству на всю жизнь,
выкрикивая свою печаль и свою запутанность. Он просит свою смерть прийти и
освободить его от мрачных и ужасных цепей его жизни.
Слова дона Хуана затронули во мне самую беспокойную струну. Я
чувствовал, что он говорит, обращаясь прямо ко мне.
- Этот лай и то одиночество, которое он создает, - говорят о чувствах
людей, - продолжал он. - людей, для которых вся жизнь была как один
воскресный вечер. Вечер, который не был совершенно жалким, но довольно
жалким, нудным и неудобным. Они много попотели и попыхтели, они не знали,
куда пойти и что делать. Этот вечер оставил им только воспоминания о
мелочных раздражениях и нудности. А затем внезапно все кончилось. Уже
наступила ночь.
Он пересказал историю, которую я когда-то рассказывал ему о
семидесятидвухлетнем старике, который жаловался, что его жизнь была такой
короткой, что ему казалось, будто всего день назад он был мальчиком. Этот
человек сказал мне: "я помню ту пижаму, которую я обычно носил, когда мне
было десять лет от роду. Кажется прошел всего один день. Куда ушло время?"
- Противоядие, которое убивает этот яд - здесь, - сказал дон Хуан, лаская
землю. - взгляните на вас двоих. Вы добрались до объяснения магов, но
какая разница от того, что вы знаете его? Вы более уединены, чем
когда-либо, потому что без непреклонной любви к тому существу, которое
дает вам укрытие, уединенность кажется одиночеством.
Только любовь к этому великолепному существу может дать свободу духу
воина. А свобода это есть радость, эффективность и отрешенность перед
лицом любых препятствий. Это последний урок. Он всегда оставляется на
самый последний момент, на момент полного уединения, когда человек
остается лицом к лицу со своей смертью и своим уединением. Только тогда
этот урок имеет смысл.
Дон Хуан и дон Хенаро поднялись и потянулись руками и спиной, как
если бы от сидения их тела онемели. Мое сердце начало быстро колотиться.
Они заставили меня и Паблито подняться.
- Сумерки - это трещина между мирами, - сказал дон Хуан. - это дверь
в неизвестное.
Он указал широким движением руки на утес, где мы стояли.
- Это плато находится перед дверью.
Он указал на северный край утеса.
- Там дверь. За ней - бездна. А за бездной - неизвестное.
Затем дон Хуан и дон Хенаро повернулись к Паблито и попрощались с
ним. Глаза Паблито были влажными и неподвижными. Слезы катились у него по
щекам. Я услышал голос дона Хенаро, прощавшегося со мной, но не слышал
дона Хуана.
Дон Хуан и дон Хенаро подошли к Паблито и коротко что-то шепнули ему
на уши. Затем они подошли ко мне. Но еще прежде, чем они что-либо
прошептали, я ощутил то особое чувство расщепленности.
- Мы теперь будем просто пылью на дороге, - сказал Хенаро. - может
быть, когда-нибудь она опять попадет в твои глаза.
Дон Хуан и дон Хенаро отошли в сторону и, казалось, слились с
темнотой. Паблито взял меня за руку и мы попрощались друг с другом. Затем
странный порыв силы заставил меня бежать вместе с ним к северному краю
утеса. Я ощущал его руку, когда мы прыгнули, а затем я был один.
Карлос КАСТАНЕДА
ПУТЕШЕСТВИЕ В ИКСТЛЭН
ВВЕДЕНИЕ
В субботу, 22 мая 1971 года я приехал в Сонору "Мексика", чтобы
увидеться с Хуаном Матусом, индейцем-магом из племени яки, с которым я был
связан с 1961 года. Я думал, что мой визит в этот день никак не будет
отличаться от множества других визитов, которые я делал за те десять лет,
пока я был его учеником. События, которые имели место в тот день и в
последующие дни были для меня поворотными. На этот раз мое ученичество
пришло к концу. Это не было каким-либо моим уходом, а законченным
окончанием учения.
Я уже представил мое ученичество в двух предыдущих книгах: "учение
дона Хуана" и "отделенная реальность".
Моим основным положением в обеих книгах было то, что основными
моментами в учении на мага были состояния необычной реальности,
производимые приемом психотропных растений.
В этом отношении дон Хуан был экспертом в использовании трех таких
растений: daturа inохiа, известной, как дурман; lернорнеса williамвi,
известной, как пейот; и галлюциногенный гриб из рода рsilесyве.
Мое восприятие мира под воздействием этих психотропных веществ было
таким запутанным и внушительным, что я был вынужден предположить, что
такие состояния являлись единственной дорогой к передаче и обучению тому,
чему дон Хуан пытался научить меня.
Это заключение было ошибочным.
Чтобы избежать любого недопонимания в моей работе с доном Хуаном, я
хотел бы прояснить следующие моменты.
До сих пор я не делал никаких попыток поместить дона Хуана в
культурные рамки. Тот факт, что он считает себя индейцем яки не означает,
что его знания магии известны индейцам яки в основном или практикуются
ими.
Все разговоры, которые мы провели с доном Хуаном во время моего
ученичества велись на испанском языке, и лишь благодаря его отчетливому
владению этим языком я смог получить полные объяснения системы верований.
Я сохранил название этой системы - "магия", и я также по-прежнему
называю дона Хуана магом, потому что это те категории, которые он
использовал сам.
Поскольку я был способен записать большинство из того, что было
сказано на его позднейших фазах, я собрал большую кучу записок. Для того,
чтобы сделать эти записки читабельными и в то же время сохранить
драматическое единство учения дона Хуана, я должен был издать, а то, что я
выпустил, является, я считаю не относящимся к тем вопросам, которые я хочу
поднять.
В моей работе с доном Хуаном я ограничивал свои усилия рамками
видения его, как мага, и получения ч л е н с т в а в его знании.
Для того, чтобы выразить свою мысль, я должен прежде объяснить
основные моменты магии так, как дон Хуан представил их мне. Он сказал, что
для мага мир повседневной жизни не является реальным или "вокруг нас", как
мы привыкли верить. Для мага реальность, или тот мир, который мы все
знаем, является только описанием.
Для того, чтобы упрочить этот момент, дон Хуан сконцентрировал
основные свои усилия на том, чтобы подвести меня к искреннему убеждению,
что тот мир, который я имею в уме, как окружающий, был просто описанием
мира; описанием, которое было накачено в меня с того момента, как я
родился.
Он указал, что любой, кто входит в контакт с ребенком, является
учителем, который непрерывно описывает ему мир, вплоть до того момента,
пока ребенок не будет способен воспринимать мир так, как он описан.
Согласно дону Хуану мы не сохраняем памяти этого поворотного момента
просто потому, что, пожалуй, никто из нас не имел никакой точки
соотнесения для того, чтобы сравнить его с чем-либо еще. Однако, с этого
момента и дальше ребенок становится _ч_л_е_н_о_м_. Он знает описание мира
и его членство становится полноправным, я полагаю, когда он становится
способным делать все должные интерпретации восприятия, которые,
подтверждая это описание, делают его достоверным.
Для дона Хуана в таком случае, реальность нашей повседневной жизни
состоит из бесконечного потока интерпретаций восприятия, которым мы, т.е.
индивидуумы, которые разделяют особое членство, научились делать
одинаково.
Ты идея, что интерпретации восприятия, которые делают мир, имеют
недостаток, соответствует тому факту, что они текут непрерывно и редко,
если вообще когда-либо, ставятся под вопрос. Фактически, реальность мира,
который мы знаем, считается настолько сама собой разумеющейся, что
основной момент магии состоящий в том, что наша реальность является просто
одним из многих описаний, едва ли может быть принят, как серьезное
заключение.
К счастью, в случае моего ученичества, дона Хуана совершенно не
заботило, могу я или нет понимать то, что он говорит. Таким образом, как
учитель магии, дон Хуан взялся описывать мне мир со времени нашего первого
разговора. Моя трудность в понимании его концепции и методов проистекала
из того факта, что его описание было чуждым и несовпадающим с моим
собственным описанием.
Его утверждением было то, что он учит меня, как "видеть", в
противоположность просто "смотрению", и что "остановка мира" была первым
шагом к "видению".
В течение многих лет я рассматривал идею "останавливания мира", как
загадочную метафору, которая на самом деле ничего не значит. И только лишь
во время неофициального разговора, который имел место к концу моего
ученичества, я полностью понял ее объем и важность, как одного из основных
моментов в знании дона Хуана.
Дон Хуан и я разговаривали о различных вещах в свободной и
непринужденной манере. Я рассказал ему о моем друге и его проблеме со
своим девятилетним сыном. Ребенок, который жил с матерью в течение
последних четырех лет, и теперь жил с моим другом, и проблема состояла в
том, что с ним делать. Согласно моему другу, ребенок был негоден для
школы. У него не хватало концентрации, и он ничем не интересовался. Он
всему оказывал сопротивление, против любого контакта восстает и убегает из
дома.
"У твоего друга действительно проблема", - сказал дон Хуан, смеясь.
Я хотел продолжать рассказывать ему обо всех "ужасных" вещах, которые
сделал ребенок, но он прервал меня.
"Нет нужды говорить дальше об этом бедном мальчике", - сказал он. -
"нет нужды ни для тебя, ни для меня рассматривать его поступки так или
иначе в наших мыслях".
Его манера была прямой, и его голос был тверд, но затем он улыбнулся.
- Что может сделать мой друг? - спросил я.
- Наихудшая вещь, которую он может сделать, это заставить ребенка
согласиться с ним, - сказал дон Хуан.
- Что ты имеешь в виду?
- Я имею в виду, что отец ребенка не должен его шлепать или пугать в
тех случаях, когда тот ведет себя не так, как хотелось бы отцу.
- Но как он может научить его чему-либо, если он не будет с ним
тверд?
- Твой друг должен найти кого-нибудь другого, кто бы шлепал ребенка.
- Но он не может позволить никому тронуть своего мальчика! - сказал
