должен он.
Мишур ответил на вопрос, который, как ему казалось, ему задавали: "Папа
стоит наверху, на скале. Наблюдает".
Сказитель услышал, как Калм с Дэвидом вздохнули с облегчением. В том,
что сказал третий, не было ничего о злосчастниках, и поэтому Алвин-младший
был в безопасности.
Теперь у Сказителя появилось время удивиться, почему Миллер считает,
что ему необходимо не спускать глаз с каменоломни. "А что может случиться с
камнем? Я никогда не слышал, чтобы Краснокожие воровали камни".
Мишур подмигнул ему. "Иногда здесь творятся чудные дела. Особенно с
мельничными жерновами".
Алвин уже завязывал узлы, перешучиваясь с Дэвидом и Калмом. Он изо всех
сил старался связать веревки покрепче, но Сказитель видел. что его дар
проявлялся вовсе не в вязании узлов. Когда Алвин-младший затягивал веревки,
они слегка закручивались и врезались в дерево, сжимая жерди до тех пор, пока
они не становились почти сплошным куском дерева. Это происходило едва
заметно, и если бы Сказитель не вглядывался, то вряд ли что-нибудь заметил
бы. Но это происходило. Все, что завязывал Алвин-младший, было связано на
совесть.
"Связано так, что сгодилось бы и для плота", отступив назад
полюбоваться работой, сказал Алвин-младший.
"Ну, на этот раз он поплывет по твердой земле", сказал Мишур. "Па
сказал, что на этот раз он даже мочиться в воду не станет".
Поскольку солнце было уже низко на западе, они принялись разжигать
костер. Днем их грела работа, но ночью понадобится огонь, чтобы отпугивать
зверей и спасаться от осеннего холода.
Миллер так и не спустился вниз даже на ужин, и когда Калм собрался
отнести еду отцу на вершину холма, Сказитель предложил отправиться с ним
вместе.
"Ну, я не знаю", сказал Калм. "По-моему, тебе незачем это делать".
"Я этого хочу".
"Па... ему не нравится, если в такое время у камня соберется много
народу". Калм выглядел слегка смущенным. "Понимаешь, он мельник, и это его
камень".
"Один я - это не много народу. Калм не стал больше ничего говорить и
Сказитель отправился за ним по тропе среди камней.
По дороге они прошли мимо следов, оставшихся после вытесывания первых
двух камней. Осколки, оставшиеся от них, были использованы, чтобы сделать
ровным покрытие дорожки от скалы до подножия. Ниши были почти идеально
круглыми. Сказитель и прежде имел дело с каменотесными работами, но никогда
не видел, чтобы кто-нибудь рубил камень так - чтобы он сразу становился
круглым без дополнительной обработки. Обычно вырубалась целая глыба, которая
позже закруглялась на земле. Было много причин делать это именно таким
образом, но самой главной была та, что заднюю часть камня было просто
невозможно обрабатывать, пока глыба не вырублена из скалы. Калм не замедлял
шага, поэтому Сказитель не смог посмотреть поближе, но, судя по всему, не
было никаких следов того, что каменотес в этой каменоломне как-то
обрабатывал заднюю часть камня.
В новом месте все выглядело точно так же. Миллер сгребал осколки камня
вниз по склону. Сказитель встал за его спиной и принялся в последних лучах
дневного света рассматривать скалу. Всего за один день, работая в одиночку,
Алвин-младший придал нужную форму передней части камня и сколол все лишнее
по окружности. И хотя камень еще не был отделен от поверхности скалы, он уже
был фактически отполированным. И к тому же была уже проделана центральная
дыра для присоединения жернова к механизму мельницы. И не было никакой
видимой возможности установить резец так, чтобы обрубить обратную сторону.
"Да, у парня настоящий дар", сказал Сказитель.
Миллер согласно пробурчал.
"Я слышал, ты собираешься провести ночь здесь".
"Правильно слышал".
"Не имеешь ничего против, если я составлю тебе компанию?"
Калм закатил глаза.
Но чуть помедлив, Миллер пожал плечами. "Устраивайся".
Калм смотрел на Сказителя широко открытыми глазами и поднял брови, как
бы говоря, что чудеса еще случаются.
Поставив ужин Миллера на землю, Калм ушел. Миллер уселся на расчищенном
от осколков пятачке. "Ты уже ел?"
"Я соберу дрова для ночного костра", сказал Сказитель. "Пока еще
светло. Ешь ты."
"Постерегись змей", сказал Миллер. "Они почти все уже заснули на зиму,
но всякое бывает".
Сказитель смотрел себе под ноги, ища змей, но ни одной не обнаружил. И
вскоре у них уже пылал хороший костер, сложенный из больших бревен, которые
будут гореть всю ночь.
Завернувшись в свои одеяла, они лежали в свете костра. Сказителю
казалось, что Миллер мог бы найти землю помягче в нескольких ярдах от
каменоломни. Но, видимо, ему было важней иметь камень все время перед
глазами.
Сказитель начал разговор. Тихо, но настойчиво он говорил о том, как
тяжело, наверное, быть отцом, видеть, как растут сыновья, возлагать на них
столько надежд, но в то же время знать, что в любой момент может прийти
смерть и забрать кого-нибудь из них. Тема была выбрана правильно, потому что
вскоре уже говорил только Миллер. Он рассказал о том, как его первенец Вигор
погиб в Хатрак-ривер всего через несколько минут после рождения
Алвина-младшего. А потом стал рассказывать о тех бесчисленных случаях, когда
Алвин-младший чуть было не погиб сам. "Всегда из-за воды", сказал он в конце
своего рассказа. "Никто мне не верит, но это так. Всегда вода".
"Весь вопрос в том", сказал Сказитель. "Пытается ли вода совершить злое
дело, убив ни в чем не повинного мальчика? Или она творит добро, пытаясь
уничтожить злую силу?"
Такой вопрос многих бы рассердил, но Сказитель уже перестал пытаться
угадать, когда и почему Миллер выходит из себя. На этот раз все обошлось. "Я
сам думал об этом", сказал Миллер. "Я давно за ним наблюдаю, Сказитель.
Конечно, у него явно есть дар вызывать к себе любовь других. Даже своих
сестер. Они нещадно его изводят с тех самых пор, как он стал достаточно
большим, чтобы суметь плюнуть им в еду. И среди них уже не найдется ни
одной, кто не нашла бы способа преподнести ему сюрприз не из числа тех,
которые дарят на Рождество. Они сшивали вместе его носки, пачкали сажей
сиденье уборной, утыкивали иголками его ночную рубашку, и все же все они
готовы умереть за него".
"Я знаю", сказал Сказитель. "что многие люди обладают даром завоевывать
любовь других, не заслуживая этого".
"Я тоже этого боялся", сказал Миллер. "Но мальчик сам не подозревает о
своем даре. Он не заставляет людей делать то, что хочется ему. Он позволяет
мне наказывать его, когда он неправ. А ведь если бы он захотел, то смог бы
меня остановить".
"Как?"
"Потому что он знает, что иногда я гляжу на него и вижу моего мальчика
Вигора, моего первенца, и тогда я не способен причинить ему никакого вреда,
даже если этот вред пойдет ему на пользу".
Может, эта причина отчасти и правда, подумал Сказитель. Но правда не
вся.
Чуть позднее, когда Сказитель пошевелил костер, чтобы дерево лучше
разгорелось, Миллер наконец-то рассказал ему ту самую историю, которую
Сказитель хотел от него услышать.
"У меня есть история", сказал он. "которая может пригодиться для твоей
книги".
"Давай посмотрим, что это за история", сказал Сказитель.
"Впрочем, произошла она не со мной".
"Надо, чтобы это было бы что-то, что ты видел бы своими глазами",
сказал Сказитель. "Я слышал самые причудливые истории, о которых кто-то
слышал, что они произошли с друзьями их друзей".
"О, я видел это сам. Все это происходит на протяжении многих лет и я
уже говорил с этим человеком несколько раз. Это один из шведов, живущих ниже
по реке, и он говорит по-английски так же хорошо, как и я. Когда он
только-только приехал, мы помогли ему поставить хижину и амбар, это было
через год после нашего приезда. Я тогда, помню, еще к нему присматривался.
В-обшем, был у него мальчик, светловолосый шведский мальчик, ну, ты знаешь,
какими они бывают".
"Волосы почти белого цвета?"
"Как изморозь на утреннем солнце, такие белые, и еще сверкающие.
Прекрасный мальчик".
"Могу себе представить", сказал Сказитель.
"Ну, и папа очень любил его. Больше своей жизни. Ты знаешь эту историю
из Библии, про отца, который отдал своему мальчику разноцветную одежду?"
"Слыхал".
"Вот так и он любил своего мальчика. Но я собственными глазами видел
как, когда они вдвоем шли вдоль реки, отец вдруг вроде как споткнулся и взял
да столкнул своего сына, отправил парня кувырком прямо в Уоббиш. Ну,
в-обшем, потом мальчишка зацепился за какую-то корягу и мы с отцом помогли
ему выбраться на берег, но все это было ужасно - ведь отец мог убить своего
собственного сына. Конечно, он сделал это не нарочно, но это не помешало бы
мальчику погибнуть, а отцу всю жизнь винить себя".
"Мне кажется, отец этого не смог бы пережить".
"Конечно. Вскоре я с ним встретился. Он тогда колол дрова, и вдруг ни с
того ни с сего так замахнулся топором, что если бы мальчик в этот момент не
поскользнулся и не упал бы, то топор угодил бы ему прямо в голову, а мне еще
не довелось встретить никого, кто после такого удара остался бы в живых".
"Мне тоже".
"И тогда я попытался представить себе, как это могло произойти. О чем
мог думать отец. Поэтому однажды я подошел к нему и спросил: "Нильс, ты
должен быть поосторожнее с этим мальчиком. Если ты будешь так размахивать
топором, то когда-нибудь снесешь ему голову". И Нильс сказал мне, "Мистер
Миллер, это была не случайность". Знаешь, я прямо ошалел. Как это так, не
случайность? И он сказал мне, "Ты не можешь себе представить, каково мне
приходится. Иногда мне кажется, что меня околдовала какая-нибудь ведьма или
в меня вселился дьявол, но в тот день я просто работал себе и думал о том,
как я люблю этого мальчика, когда внезапно мне захотелось его убить. Впервые
меня посетило это чувство, когда он был еще младенцем и я стоял на лестнице
с ним на руках. Какой-то голос вдруг сказал мне: "Сбрось его вниз!". И я
по-настоящему хотел это сделать, хотя в то же время знал, что это было бы
самое ужасное дело на свете. Мне хотелось сбросить его вниз так, как ребенку
хочется раздавить таракана коробкой. Я хотел увидеть, как от удара о пол
треснет его голова.
Ну, я поборол это чувство, загнал его далеко внутрь и прижал к себе
моего мальчика так крепко, будто хотел придушить его. И потом, положив его
назад в люльку, я уже знал, что никогда больше не смогу пронести его по
лестнице.
Но ведь не мог же я вообще никогда к нему не подходить! Это был мой
мальчик и он вырос таким умным, добрым и прекрасным, что я не мог не
полюбить его. Когда я пытался держаться от него подальше, он плакал, потому
что его папа с ним не играет. Но если я был с ним, то это чувство
возвращалось снова и снова. Не каждый день, но часто, и иногда так внезапно,
что я делал что-нибудь, не успев осознать что делаю. Так было и в тот день,
когда я столкнул его в воду, я всего лишь оступился, всего лишь подтолкнул
его, но я знал, что делаю неверный шаг и не успел остановиться. И я знаю,
что когда-нибудь я опять не смогу остановить себя, я не хочу этого, но
когда-нибудь, когда этот мальчик окажется у меня под рукой, я убью его".
Сказитель видел, как рука Миллера шевельнулась, как если бы он хотел
смахнуть слезу со своей щеки.
"Ведь это очень странно", сказал Миллер. "Когда кто-нибудь чувствует
что-либо подобное к своему сыну".
"А у этого человека есть другие сыновья?"
"Несколько. А что?"
"Мне просто хотелось бы знать, чувствовал ли он желание убить и их
