в землю, то на нас. Прижал нижнюю губу языком и принялся пинать землю
ботинком.
Я вскинул на плечо садок. Протянул отцу удочку и взял свою.
- Готовы? - спросил папка. - Эй, Лопух, мы готовы?
Лопух стащил с себя шляпу и запястьем той же руки утер лоб. Резко
повернулся, и мы пошли за ним по топкому выгону. Примерно через каждые
двадцать футов из дебрей травы, росшей по старым колеям, выскакивал бекас.
На краю пастбища земля плавно пошла под уклон и стала сухой и
каменистой. Тут и там виднелись кустики крапивы и чахлые дубки. Мы
свернули вправо по старой автомобильной колее, прошли через поле молочая,
вымахавшего нам по пояс. Сухие стручки на верхушках стеблей сердито
трещали, когда мы по нему пробирались.
Тут-то я и увидал за плечом Лопуха отблеск воды и услышал, как папка
крикнул:
- Господи! Вы посмотрите!
Но Лопух замедлил шаг и все держал руку у лба, то сдвигая, то поправляя
шляпу, а потом и вовсе остановился.
Папка сказал:
- Ну, что скажешь, Лопух? Любое место подойдет? Где, по-твоему, сядем?
Лопух облизнул нижнюю губу.
- Ты что, Лопух? - спросил папка. - Пруд твой или как?
Лопух смотрел куда-то вниз и стряхивал муравья с комбинезона.
- Ну ты черт! - выдохнул отец. Вытащил часы. - Если ты не передумал,
давай-ка примемся за дело до темноты.
Лопух засунул руки в карманы и снова повернулся к пруду. Зашагал. Мы
двинулись следом. Теперь уже завиднелся весь пруд. По всей поверхности
воды расходились круги - то поднималась рыба. То и дело окунь выпрыгивал
целиком и снова шлепался в воду.
- Господи боже мой! - услышал я голос отца.
Мы подошли к пруду на открытом месте - там было что-то вроде пляжа из
щебня.
Папка кивнул мне и присел на корточки. Я сделал то же самое. Он глядел
на воду прямо перед собой. Я присмотрелся и понял, что его так ошарашило.
- Боже ты мой, - прошептал он. Окунь кружил стаей штук в
двадцать-тридцать, и каждая рыбина тянула не меньше двух фунтов. Они
курсировали, то уходя, то возвращаясь, так близко друг от друга, что едва
не сталкивались лбами. Когда они проплывали мимо, я видел круглые
выпученные рыбьи глаза, глядевшие в нашу сторону. Они снова смывались и
снова шли на нас.
Просто сами просились в руки. Не важно, как бы мы их ловили - на
корточках или стоя. Рыба о нас и думать не думала. Я вам скажу: зрелище
было великолепное.
Долгонько мы просидели, глядя на косяк окуней, так невинно снующих по
своим делам. Все это время Лопух потягивал себя за пальцы и озирался по
сторонам, будто ждал, что кто-то подойдет. По всему пруду окунь то
поднимался, высовывая из воды рыльце, то выпрыгивал целиком, то проплывал
у поверхности, высунув плавник.
Папка подал знак, и мы приготовились забрасывать удочки. Меня аж трясло
от азарта, доложу я вам. Кое-как отцепил блесну от пробковой ручки своего
спиннинга. Я пытался достать крючки, когда почувствовал, как Лопух сдавил
мне плечо своими крупными пальцами. Оглянулся, и в ответ Лопух мотнул
подбородком в сторону папки. Яснее ясного, чего он хочет: не больше одной
удочки.
Папка снял шляпу, потом снова ее надел и подошел к тому месту, где
стоял я.
- Давай, Джек, - сказал он. - Все нормально, сын, - давай пока ты.
Я взглянул на Лопуха, прежде чем забросить удочку. Лицо его
одеревенело, слюна тонкой струйкой стекала по подбородку.
- Покрепче тяни на себя, когда сукин сын клюнет, - сказал папка. - У
этой сволочи рты луженые.
Я отщелкнул рычаг на катушке и выбросил руку вперед. Наживку я закинул
добрых футов на сорок. Вода закипела, не успел я еще подмотать.
- Врежь ему! - закричал папка. - Врежь ему, суке! Врежь, как следует!
Я сильно дернул на себя дважды. Окунь действительно был на крючке.
Удилище согнулось и дергалось в руках. Папка беспрерывно кричал, что
делать.
- Отпусти, отпусти! Пусть походит! Отпусти еще леску! Теперь
подматывай!
Подматывай! Нет, дай походить! Ух ты! Ты погляди!
Окунь танцевал на крючке. Всякий раз вылетая из воды, рыбина дергала
головой так сильно, что было слышно, как трещит блесна. Потом снова
уходила под воду. Но мало-помалу я измотал ее и подвел вплотную. Окунь был
огромный - на вид фунтов, пожалуй, шесть-семь. Он лежал на боку
обессилевший, с открытым ртом и шевелил жабрами. У меня подгибались
колени, я едва стоял на ногах. Но удочку держал прямо, натянув леску.
Папка зашел в воду прямо в ботинках. Но когда он потянулся к рыбе,
Лопух запротестовал, замотал головой и замахал руками.
- Ну что еще с тобой такое, Лопух, черт возьми? Мальчишка такого
здорового окуня поймал, что я сроду не видал. Не обратно же его
выбрасывать, ей-богу!
Лопух не унимался и показывал на пруд.
- Да не дам я пацану выпустить рыбу. Слышишь, Лопух? Пошевели мозгами
- - ишь чего выдумал.
Лопух потянулся к моей леске. Тем временем окунь немного очухался.
Перевернулся и поплыл. Я заорал и тут же потерял голову: защелкнул стопор
и стал тянуть на себя. Окунь рванулся в последний раз изо всех сил.
Тут все и кончилось. Леска лопнула. Я чуть не повалился навзничь.
- Пошли, Джек, - сказал папка и я увидел. Как он хватает свою удочку.
- - Пошли, черт его дери, этого дурака, пока я ему не врезал.
В фервале река разлилась.
За первые недели декабря навалило снега, а под Рождество как следует
приморозило. Снег держался. Но к концу января задул ветер "чинук".
Как-то утром я проснулся и услышал, как под его ударами гудит дом, а с
крыши грохочет капель.
Дуло пять дней, а на третий река начала подниматься.
- Вздулась на пятнадцать футов, - сказал как-то вечером отец,
проглядывая газету. - Это на три фута выше, чем нужно для наводнения.
Старина Лопух останется без своих милашек.
Я хотел съездить на мост Мокси посмотреть, как поднялась вода. Но отец
не пустил. Сказал, наводнение - как наводнение, нечего смотреть.
Через два дня разлив достиг пика, а после вода начала спадать.
Орин Маршалл с Дэнни Оуэнсом и я на велосипедах отправились к Лопуху
утром где-то неделю спустя. Поставили велики и пошли через выгон,
граничивший с участком Лопуха.
День стоял сырой и ветренный, темные рваные тучи бежали по небу. Земля
была насквозь мокрая, и в густой траве мы постоянно наступали в лужи.
Дэнни только учился материться и оглашал воздух своими последними
достижениями каждый раз, когда вода заливалась ему в ботинки. В конце
выгона мы увидели разлив. Вода еще стояла высоко, река не вошла в русло,
стремнина омывала стволы деревьев и подъедала почву. Ближе к середине
течение было бурным, и время от времени проплывали куст или дерево, торча
ветками из воды.
Подойдя к лопуховской изгороди, мы нашли корову, которую прибило к
проволоке.
Она вся раздулась, шкура на вид была склизкая и серая. Независимо от
размера, это был первый труп, который я видел в жизни. Помню, Орин взял
палку и потрогал открытые глаза.
Мы пошли вдоль забора к реке. Близко к проволоке подходить боялись,
потому что думали, что она до сих пор под током. Однако на кромке того,
что напоминало большой канал, изгородь кончалась. Земля здесь просто
провалилась в воду, а вместе с нею и изгородь. Мы перебрались через канал
и пошли вдоль нового русла, врезавшегося прямо в участок Лопуха и шедшего
к его пруду: оно впадало туда с широкой стороны и, пробив себе выход на
другом конце, немного петляло и дальше уже впадало в реку.
Сомневаться не приходилось - большую часть лопуховской рыбы унесло, но
и та, что оставалась, могла теперь плыть, куда вздумается.
Потом я заметил Лопуха. Мне было страшно с ним встретиться. Я махнул
остальным, и мы пригнулись.
Лопух стоял на дальнем конце пруда у того места, где выходила вода. Он
просто стоял, и несчастней человека я не видел сроду.
- Мне-то, конечно, жалко старину Лопуха, - сказал отец за ужином
несколько недель спустя. - И ведь сам же, бедняга, виноват. Но как тут за
него не переживать.
Дальше папка сказал, что Джордж Лэйкок видел лопуховскую жену в
спортивном клубе в компании здоровенного мексиканца...
- ...И это еще цветочки...
Мать резко взглянула на него, потом на меня. Но я продолжал есть как ни
в чем ни бывало.
Папка сказал:
- К чертям собачьим, Беа, он уже парень взрослый!
Лопух стал сам не свой. Из мужиков больше ни с кем не общался без
крайней надобности. Подкалывать его теперь тоже никто не решался - с тех
пор, как он погнался за Карлом Лоу с распоркой два на четыре за то, что
Карл сбил с него шляпу. Но хуже всего то, что теперь за неделю у него в
среднем набегало по два-три прогула. Стали поговаривать, чтобы от него
избавиться.
- Совсем мужик развинтился, - сказал папка. - Эдак он того и гляди
помешается.
Потом как-то в воскресенье после обеда, как раз перед моим днем
рожденья, убирались мы с папкой в гараже. День был теплый, безветренный. В
воздухе столбом висела пыль. Мать зашла в гараж и сказала:
- Дэл, тебя к телефону. По-моему, Верн.
Я пошел за отцом в дом, чтобы умыться. Отец поговорил, положил трубку и
повернулся к нам.
- Лопух, - сказал он, - убил жену молотком и утопился. Верн только
что слышал в городе.
Когда мы туда приехали, там уже полно было машин. За распахнутыми
воротцами выгона я увидел следы шин, уводившие к пруду.
Сетчатая наружная дверь была открыта настежь и подперта ящиком. Рядом
стоял мужик - худой, в свободных брюках и спортивной рубашке и с кобурой
под мышкой.
Он смотрел, как мы с папкой вылезаем из машины.
- Мы с ним дружили, - сказал папка мужику.
Мужик помотал головой:
- Это мне без разницы. Если вы не по делу, то отваливайте.
- Нашли его? - спросил папка.
- Шарят, - сказал мужик и поправил пистолет.
- Ничего, если мы туда сходим? Я его неплохо знал.
Мужик сказал:
- Попробуйте. Если погонят - не говорите, что я вас не предупреждал.
Мы пошли по выгону почти тем же путем, что и в тот день, когда пытались
рыбачить. По пруду ходили моторные лодки, над водой висели мертвенные
клубы выхлопа. Кое-где на месте камней и деревьев виднелись промоины. Две
лодки курсировали взад-вперед. Один человек правил, другой держал веревку
с крюками.
"Скорая" ждала на гравийном пляжике, где мы когда-то пытались удить
лопуховскую рыбу. Двое в белом, привалясь к задней дверце, курили.
Одна из моторок заглохла. Мы все посмотрели в ту сторону. Человек на
корме встал и начал травить свою веревку. Немного погодя из воды
показалась рука. Похоже, что крюком Лопуха поддело за бок. Рука снова
опустилась и снова высунулась, а за нею - еще какая-то бесформенная масса.
Это не он, подумал я. Это что-то другое, то, что лежало здесь
давным-давно.
Человек с носа лодки перебрался на корму, и вдвоем они стали втаскивать
что-то капавшее на борт.
Я взглянул на папку. На нем буквально лица не было.
- Бабы, - сказал он. Он сказал: - Вот что бывает, когда тебе не та
баба попадется, Джек.
Но, по-моему, папка и сам в это не верил. Он, по-моему, просто не знал,
кого винить и что сказать.
Мне показалось, что с того момента все для отца обернулось темной
стороной. Он, как Лопух, стал сам не свой. Эта рука, которая то
высовывалась, то уходила в воду, как будто помахала хорошим временам на
прощанье, худым - на встречу.
Потому что плохие времена потянулись на годы с тех пор, как Лопух
утопился в той темной воде.
Может, так оно и бывает, когда помирает друг. Никому из оставшихся
корешей счастья не видать?
Хотя я ведь уже говорил, что и Пёрл-Харбор, и что пришлось переехать в
дедовский дом папке тоже ничего хорошего не дали.
Speaking In Tongues
Лавка Языков
Раймонд Карвер
Покой
Перевел Иван Ющенко
Я зашел постричься. Уже сидел в кресле. А наискосок от меня, вдоль
стенки, ждали еще трое мужчин. Двоих я раньше не видел. Но у третьего лицо
