Раймонд Карвер. Рассказы.
Speaking In Tongues
Лавка Языков
РАЙМОНД КАРВЕР
БЕСЕДКА
Перевел Иван Ющенко
Утром она мне наливает виски на живот и слизывает. А после обеда
пытается выброситься из окна.
Я ей: Холли, сколько можно? Хватит уже.
Сидим на диване в одном из верхних "люксов". Свободных номеров сколько
угодно - выбирай любой. Но нам был нужен "люкс", чтоб можно было ходить и
разговаривать.
Поэтому закрыли мы контору мотеля в это утро и пошли наверх, в "люкс".
Она мне: Дуэйн, это меня убивает.
Пьем "Тигер'с" с водой и льдом. С утра до после обеда мы немного
поспали. Потом она вылезла из постели и пригрозила, что кинется из окна в
исподнем. Пришлось ее держать. Мы всего-то на втором этаже. Но все-таки.
С меня хватит, - говорит. - Я больше не выдержу.
Прижимает щеку рукой, закрывает глаза. Мотает головой взад-вперед и
мычит сквозь зубы.
Легче сдохнуть, чем смотреть на нее такую.
Чего не выдержишь? - спрашиваю, хотя и сам знаю, конечно.
Не буду я тебе снова разжевывать, - говорит. - Я себя потеряла. Я
гордость потеряла. Я ведь гордая была.
Она красивая, чуть-чуть за тридцать. Высокая и черноволосая, и
зеленоглазая - единственная баба с зелеными глазами, которую я знаю. В
прежние денечки я говорил ей всякое про ее заленые глаза, а она отвечала,
что раз у нее зеленые глаза, она знает, что жизнь у нее будет особая.
Как будто я не знал!
Так мне жутко от всех этих дел.
Слышно, как внизу в конторе трезвонит телефон. Весь день надрывается.
Даже когда дремал, я его слышал. Открываю глаза и гляжу в потолок, и
слушаю, как он звонит, и дивлюсь, что же это с нами творится.
Хотя, может, мне лучше глаза в пол упереть.
Душа вся вымотана, - говорит она. - Как камень стала душа. Никуда я
не гожусь.
Вот что хуже всего - никуда я не гожусь.
Холли, - говорю.
Поначалу, как мы сюда переехали, стали работать управляющими, думали -
выкарабкаемся. Жилье бесплатно, плюс коммунальные услуги, плюс три сотни в
месяц. Такое на дороге не валяется.
Холли вела документы. С цифрами у нее хорошо, и большинство клиентов
селила она.
Она людей любит, и они ее тоже любят. Я убирал территорию, стриг траву,
подрезал кусты, бассейн чистил, ремонтировал по мелочи.
Первый год все было нормально. По ночам я еще в одном месте
подрабатывал.
Поднимались на ноги. Строили планы. А потом как-то утром, я не знаю...
Я как раз клал плитку в ванной в одном номере, тут заходит эта горничная,
мексиканочка, убираться. Холли сама же ее и наняла. Я, в общем-то,
девчоночку и не замечал до того, хотя словом перебрасывались, когда
виделись. Она меня, помню, "мистер"
называла.
Короче, то да сё.
Словом, после того утра стал я ее замечать. Девчоночка была такая
аккуратненькая, зубки ровненькие, белые. Я, бывало, все на ее рот глядел.
Стала она меня называть по имени. Однажды утром менял прокладку на
кране, и она заходит - и телевизор врубает, как горничные любят. В
смысле, когда убираются.
Я бросил, что делал, и вышел из ванной. Она удивилась, когда меня
увидела.
Улыбается, меня по имени называет. Только она его выговорила - мы в
постели.
Ты и сейчас гордая, Холли, - говорю. - Ты все равно номер первый.
Перестань, Холли.
Она мотает головой.
Что-то во мне умерло, - отвечает. - Долго это тянулось, но что-то
умерло. Ты что-то загубил. Как ножом зарезал. Всё теперь такая грязь.
Она допивает свой стакан. Начинает плакать. Я пытаюсь ее обнять. Но без
толку.
Наливаю по новой и выглядываю в окно. Две машины с нездешними номерами
припаркованы у конторы, водители стоят под дверью, разговаривают. Один
заканчивает что-то говорить другому, оглядывается на корпуса и вытягивает
подбородок. Там же стоит баба, прилипла лицом к стеклу, ладошку приложила
козырьком, заглядывает внутрь. Дергает дверь.
Внизу начинает звонить телефон.
Даже вот только что, когда мы этим занимались, ты думал о ней, -
говорит Холли.
- Дуэйн, это больно.
Берет стакан, который я ей протягиваю.
Холли, - говорю.
Это правда, Дуэйн, - говорит. - Ты даже со мной не спорь, - говорит.
Она ходит взад-вперед по комнате в трусиках и бюстгальтере со стаканом
в руке.
Мне: Ты пошел на сторону. Ты доверие убил.
Становлюсь на колени, начинаю упрашивать. А сам думаю о Хуаните. Это
жутко. Не знаю, куда я качусь, да и все остальные на свете тоже не знают.
Я ей: Холли, солнышко, я тебя люблю.
На стоянке кто-то наваливается на клаксон, умолкает и снова
наваливается.
Холли вытирает глаза. Говорит:
Налей мне. Здесь одна вода. Пускай жмут на свои вонючие бибикалки.
Плевать. Я уезжаю в Неваду.
Не надо в Неваду, - говорю. - Ты несешь бред, - говорю.
Ничего не бред, - отвечает она. Невада - это совсем не бред. Можешь
оставаться здесь со своей уборщицей. Я еду в Неваду. Или я с собой покончу.
Холли, - говорю.
Что Холли! - говорит.
Сидит на диване, подтянув колени под подбородок.
Еще плесни мне, сукин ты сын, - говорит она. Говорит: Заебали своими
бибикалками. Пусть в "Травелодже" блудят. Там твоя уборщица сейчас
убирается?
Еще плесни, сукин ты сын.
Она складывает губы и оделяет меня своим особым взглядом.
Странная штука выпивка. Если оглянуться, то до всех наших важных
решений мы дошли под выпивку. Даже когда говорили о том, чтобы подвязать с
выпивкой, и то сидели за кухонным столом или снаружи, за вкопанным
столиком, с упаковкой пива или с бутылкой виски. Когда думали переехать
сюда управляющими, просидели пару ночей с выпивкой, пока перебрали все за
и против.
Я разливаю остатки "Тигерса", кидаю лед и добавляю воды.
Холли сползает с дивана и растягивается поперек кровати.
Говорит: Ты делал это с ней в кровати?
Мне нечего ответить. Чувствую, что внутри у меня слов не осталось.
Протягиваю ей стакан и сажусь в кресло.
Пью свое пойло и думаю, что как раньше уже никогда не будет.
Дуэйн? - говорит она.
Холли?
Мое сердце стучит медленнее. Я жду.
Холли была моей единственной настоящей любовью.
Дела с Хуанитой были по пять дней в неделю, с 10 до 11 часов. В любом
корпусе, куда она заходила со своей уборкой. Я просто входил туда, где она
работала, и закрывал за собой дверь.
Но в осномном все происходило в 11-ом. Одиннадцатый был у нас
счастливым номером.
Мы делали все нежно, но быстро. Было нормально.
Холли могла, наверное, нас вычислить. По-моему, ей и стараться бы особо
не пришлось.
Я-то, я подрабатывал по ночам. Работа такая, что и мартышка бы
справилась. Здесь же дела быстро катились под уклон. Просто у нас уже душа
к этому не лежала.
Я перестал чистить бассейн. Он зарос зеленой дрянью, и клиенты туда
больше не ходили. Не чинил больше краны и плитку не клал, не подкрашивал
ничего. В общем-то, по правде говоря, мы оба порядком закладывали. Выпивка
отнимает столько времени, да и сил тоже, если заниматься этим
по-человечески.
Холли клиентов тоже путем не записывала. Или обсчитывала, или не брала,
что положено. Иногда селила по трое в одноместный, или одиночку селила в
номер с двуспальной кроватью.
Я вам скажу, были жалобы, а иногда и ругань. Народ грузился и уезжал в
другие места.
Там глядь - пришло письмо из управления. За ним еще одно, с печатью.
Стали звонить. Кто-то приезжал из города.
Но нам уже было до лампочки, это точно. Мы знали, что нам недолго
осталось.
Жизнь мы себе испортили и ждали, когда нас долбанет.
Холли баба умная. Она первая поняла.
Потом, как-то утром в субботу мы проснулись после того, как всю ночь
обмозговывали ситуацию. Открыли глаза, повернулись в постели и как следует
посмотрели друг на друга. Мы оба уже тогда все понимали. Что-то для нас
закончилось, и штука была в том, чтобы найти, где начать сначала.
Встали, оделись, попили кофе и вот решили поговорить. Чтобы никто не
мешал.
Никаких телефонов. Никаких клиентов.
Тогда я как раз и купил "Тигер'с". Мы закрылись, взяли лед , стаканы,
бутылки, пошли наверх. Первым делом посмотрели цветной телевизор и
маленько покувыркались. И не обращали внимания на телефон. За едой
выходили наружу и брали сырные чипсы в автомате.
Так еще странно было - будто может случиться все, что угодно, когда мы
понимали, что все уже случилось.
Когда мы были еще детьми, перед тем, как пожениться? - говорит она. -
Когда у нас были большие надежды, планы? Помнишь? - Она сидит на кровати,
обхватив колени и стакан.
Помню, Холли.
Ты у меня был не первый, знаешь? Первым был Вайет. Представляешь? А
тебя зовут Дуэйн. Вайет и Дуэйн. Кто знает, что я упустила за эти годы? Ты
для меня был всем, как в песне.
Я ей: Ты замечательная, Холли. Я знаю, у тебя были возможности.
Но я же ими не воспользовалась! - говорит. - Я не могла пойти на
сторону.
Холли, я тебя прошу, - говорю. - Хватит уже, солнышко. Давай не будем
себя мучить. Что делать-то нам?
Слушай, - говорит. - Помнишь, в тот раз, когда мы ездили на ту старую
ферму за Якимой, туда, за Террас-Хайтс? Просто катались? Ехали по такой
проселочной дороге, и жара стояла, пыльно. Мы ехали-ехали и приехали к
тому старому дому. И ты попросил воды, помнишь?
Те старики уже наверное померли, - говорит. - Рядышком лежат на
каком-нибудь кладбище. Помнишь, они нас пригласили на пирог? А после
водили, все показывали?
И там еще сзади была беседка? Сзади, под какими-то деревьями? Крыша у
нее была такая острая, и краска облупилась, и трава по ступенькам
проросла. И та тетка сказала, что много лет назад, в смысле, вообще
давным-давно, приходили люди и по воскресеньям там играли музыку, а народ
сидел, их слушал. Я думала, что и мы будем такие же, когда состаримся.
Почтенные. С домом. И люди к нам будут приезжать.
Я поначалу не могу ничего сказать.
Потом говорю: Холли, все вот эти дела, мы о них тоже будем вспоминать.
Будем говорить: "Помнишь мотель, всю эту фигню в бассейне?" - говорю. -
Ты понимаешь, что я хочу сказать, Холли?
Но Холли только сидит на кровати со стаканом в руке.
Ясно, что она не понимает.
Я бреду к окошку, выглядываю из-за занавески. Внизу что-то говорят,
тарабанят в дверь конторы. Я не двигаюсь. Молюсь, чтобы Холли подала
какой-нибудь знак.
Молюсь, чтобы Холли помогла мне.
Слышу, как заводится машина. За ней вторая. Скользят фарами по зданию и
одна за другой выезжают на дорогу, в поток.
Дуэйн, - говорит Холли.
И она, как всегда, права.
Speaking In Tongues
Лавка Языков
РАЙМОНД КАРВЕР
КУЛЁЧКИ
Перевел Иван Ющенко
Октябрь, хмурый день. Из окна моей гостиницы этот среднезападный город
просматривается слишком хорошо. Я вижу, как загораются огни в зданиях, как
из высоких труб толстыми клубами поднимается дым. Хоть бы не видеть всего
этого.
Я хочу передать историю, которую мне рассказал мой отец в прошлом году,
когда я заезжал в Сакраменто. Историю о событиях, в которых он участвовал
за два года до того, как они с моей матерью развелись.
Я торгую книгами. Представляю широко известную фирму. Мы выпускаем
учебники, и штаб квартира у нас - в Чикаго. Я работаю на территории
Иллинойса, захватываю часть Айовы и Висконсина. Приехал на конференцию
Западной Книгоиздательской Ассоциации, когда мне пришло в голову съездить
на несколько часов навестить отца. Я понимаете ли, не видел его со времени
развода. Поэтому я достал из бумажника его адрес и отправил ему
телеграмму. На следующее утро отправил багаж в Чикаго и сел на самолет до
Сакраменто.
Мне потребовалась минута, чтобы его отыскать. Он стоял со всеми
остальными - то есть, у ворот: седые волосы, очки, коричневые брюки с
несминаемыми стрелками.
Здравствуй, папа, - сказал я.
Он ответил: Лес.
