Джима болезнь Паркинсона свалила. Что дальше?
Сейчас он домой из Европы-то вернулся, но до сих пор себя винит, что
послал в то утро Джима-младшего к машине тот термос с лимонадом поискать.
Не нужен им был никакой лимонад в тот день! Господи, Господи, что же я
себе думал, твердит Джим-старший сотни - нет, тысячи - раз, твердит
любому, кто до сих пор готов его слушать. Вообще не надо было этот лимонад
готовить в то утро! Что я себе думал?
Больше того, если б они накануне вечером не заехали в "Сэйфвэй", если
бы лоток с этими желтоватыми лимонами не стоял близко к тем, где держали
апельсины, яблоки, грейпфруты и бананы.
Вот чего Джиму-старшему на самом деле хотелось купить - немного
апельсинов и яблок, а вовсе никаких не лимонов ни для какого лимонада, ну
их, эти лимоны, терпеть он лимоны не мог - по крайней мере, сейчас стал
ненавидеть, - да только Джим-младший, он лимонад любил, всегда любил. Ему
лимонаду хотелось.
"Давайте на это так посмотрим, - говорил, бывало, Джим-старший.- Эти
лимоны ведь должны были откуда-то привезти, так? Из Имперской Долины,
вероятно, или откуда-нибудь из-под Сакраменто, там ведь лимоны выращивают,
так?" Их надо было высадить и орошать, и приглядывать за ними, а потом
полевые рабочие рассовали бы их по мешкам, взвесили, потом свалили в ящики
и отправили железной дорогой или грузовиками в это богом забытое место,
где человеку ничего не остается, только детей своих потерять! Эти ящики
надо было сгрузить с машин - мальчишки не старше самого Джима-младшего
сделали бы это.
Потом распаковать, высыпать из них все желтоватое и лимонно-пахучее, и
обмыть, и обрызгать, и какой-нибудь пацан, живущий до сих пор, сделал бы и
это тоже, он до сих пор гуляет по городу, живет и дышит, пожалте, вырос
уже небось. Затем отнести в магазин и сложить в этот лоток под яркую
табличку, на которой говорилось: А Вы Давно Пили Свежий Лимонад? По логике
Джима-старшего, все это еще к первоначальным причинам уходило, к самому
первому лимону, выращенному на земле. Если б на земле не было никаких
лимонов, если б не было магазина "Сэйфвэй", - что ж, тогда б у Джима до
сих пор был сын, так? А у Говарда Сиэрза до сих пор был бы внук, точно вам
говорю. Видите, в этой трагедии много людей замешано. И фермеры, и
сборщики лимонов, шоферы, большой магазин "Сэйфвей"... Джим-старший тоже,
конечно же, от своей доли ответственности не отказывался. Он - виновнее
всех. Но он до сих пор выйти из пике не может, сказал мне Говард Сиэрз. И
все равно из этого надо как-то выкарабкаться и жить дальше.
У всех сердце разбито, правильно. Но все равно.
Не так давно жена Джима-старшего заставила его открыть маленький кружок
резьбы по дереву тут, в городе. Теперь он пытается выстругивать медведей,
тюленей, филинов, орлов, чаек, кого угодно, только не может закончить
ни одну зверюшку, как мистер Сиэрз считает. Беда в том, продолжает Говард
Сиэрз, что стоит ему оторваться от своего токарного станка или резака
своего, как он видит: сын из воды ниже по течению вырывается, поднимается
в воздух - наматывают его, так сказать, - и вращается, вращается
кругами, пока его совсем не поднимут, выше елей, щипцы из спины торчат, а
вертолет разворачивается и уходит к верховьям под рев и треск пропеллеров.
Вот Джим-младший проплывает над спасателями, что собрались вдоль берега.
Руки его торчат по сторонам, брызги с него летят. Он еще раз пролетает над
головами, теперь поближе, а через минуту возвращается, чтобы его положили
- нежно-нежно так - прямо к ногам отца. Человек, увидевший теперь в
жизни всё - как его мертвый сын поднимается из реки в хватке железных
щипцов и вращается, вращается кругами над самыми верхушками деревьев, -
не захочет больше ничего, только умереть. Но умирать - это для самых
сладеньких. А сладость он помнит, когда вся жизнь была сладка, когда
сладко даровали ему эту другую жизнь.
