как сесть на койку, - подошел к открытому иллюминатору и
вышвырнул в море нож, внушавший ему, как он сам впоследствии
признался капитану Шардо, ужас. После этого оставалось лишь
ждать, чтобы кто-нибудь вошел в каюту.
Зверское, бессмысленное преступление, поводом для
которого послужила нерассуждающая ревность. И если нас
спросят: "Каким образом в мозгу слепоглухонемого могло
зародиться чувство ревности по отношению к Джону Беллу?", -
мы кратко ответим: "Благодаря обонянию". После случайной
встречи с Джоном Беллом, во время которой Жак Вотье запомнил
его запах - ведь каждому человеку присущ собственный,
неповторимый залах, различить который способно тонкое
обоняние слепоглухонемого, как объяснил нам господин
Роделек, - достаточно было уловить этот запах, например, на
одежде своей жены, чтобы в тот же миг зародилась ревность, и
все это без малейшей вины Джона Белла и Соланж Вотье. На
протяжении всего последующего времени Жак вынашивал план
мести. Прибегать к крайним мерам ему было не впервой:
вспомните, господа, поджог сарайчика! Единственным мотивом
покушения уже тогда была ревность...
Сродни этой ревности и та злоба, которой дышат страницы
"Одного в целом свете", посвященные семье героя. Жак Вотье
выразил свою ненависть к тем, чьими заботами был окружен и
кому был обязан всем: он даже счел излишним хоть немного
замаскировать своих близких в вымышленных персонажах!
Вопреки тому, что можно было бы предположить, тройная
ущербность Жака Вотье ни в малейшей степени не сломила его
дух. Мы склонны полагать, что его интеллект развился именно
благодаря этому обстоятельству. Перед вами, господа
присяжные, отнюдь не забитое существо, согнувшееся под
тяжким бременем своих физических недостатков, а сильный
человек, ожесточенно боровшийся за то, чтобы достичь
интеллектуального уровня полноценных людей и даже превзойти
его... Скрытный, замкнутый человек, который умеет ставить
свою незаурядную физическую силу на службу макиавеллиевскому
мозгу, чтобы создать у окружающих впечатление, будто он
всего лишь тупоумное чудовище, и действовать подобно
чудовищу, когда его толкают на это извращенные инстинкты. С
тех пор, как в детские годы он обнаружил, что внушает
нормальным людям жалость, он понял, что может поступать как
угодно, в том числе и причинять зло, ничем особенно не
рискуя. Ведь ни один человек - если у него, конечно, не
камень вместо сердца - не отважится обидеть существо,
которое так обделила природа. И он пользуется этим! Вот
что до сих пор никто не осмеливался высказать вслух на
процессе, хотя в мыслях это было у каждого...
Конечно, мы искренне жалеем Вотье, которому не суждено
пользоваться всеми чувствами, подаренными человеку природой,
однако, по нашему убеждению, он не желает, чтобы его жалели,
поскольку не нуждается в этом и осознает себя достаточно
сильным и уверенным в себе, чтобы противостоять кому угодно,
в том числе и своему защитнику, который, на наш взгляд,
совершенно напрасно тщится наперекор воле подсудимого спасти
его от заслуженной кары... Защита договорилась до того, что
существовало по меньшей мере еще два человека,
заинтересованных в устранении молодого американца!
Абсолютно беспочвенное утверждение, как справедливо отметил
господин адвокат гражданского истца, если учесть
собственноручно написанные признания подсудимого и отпечатки
его пальцев: могут ли быть более неопровержимые
доказательства?
Сделав попытку заманить нас на страницы детективного
романа, защита все же признала, что подсудимый, несомненно,
входит в число тех трех лиц, которые якобы могли убить Джона
Белла. Но он, по словам защиты, не мог совершить это
преступление по двум причинам: во-первых, потому, что
против этого восстала бы его совесть, а во-вторых - и это
главное, - он не успел этого сделать, поскольку его на
несколько минут опередил настоящий убийца. Утверждение
весьма многозначительное: ведь оно подразумевает наличие у
Жака Вотье преступного намерения! А поскольку с первых же
минут расследования, проведенного на борту "Де Грасса",
стало ясно, что ни о каком другом преступнике не может быть
и речи, выходит, мы из собственных уст защитника узнаем, что
убийство было предумышленным!
Мои выводы будут просты: в соответствии со статьей
триста второй Уголовного кодекса, предусматривающей за
квалифицированное преднамеренное убийство смертную казнь, я
прошу суд вынести приговор, который общественность вправе от
него ожидать. Я верю в справедливость его решения! Отмечу
при этом, что в случае Жака Вотье никакие смягчающие
обстоятельства, проистекающие из его тройной ущербности, не
могут быть приняты во внимание, так как она нисколько не
повлияла на его умственные способности, как это было
показано самыми авторитетными специалистами. И, раз уж
определение "чудовище" не единожды употреблялось здесь по
отношению к подсудимому, мы не будем противоречить общему
мнению, лишь уточним: Вотье - лицемерное чудовище, чей
великолепно организованный ум во мраке вечной ночи
подготовил преступление, в котором он никогда не раскается и
которым гордится!
Краткая, ясная обвинительная речь произвела на
присутствующих действие сродни ледяному душу. Даниелла с
беспокойством отметила, что обычная бледность Вотье, похоже,
еще более усилилась, когда переводчик передал ему
заключительные слова прокурора, в которых явственно слышался
лязг гильотины. Взгляд девушки тревожно перебегал с
мертвенно-бледного лица подсудимого на безмятежную, скорее
даже меланхолическую физиономию Виктора Дельо. Защитник
поднялся со своего места, уже в сотый, наверное, раз с
начала процесса поправив спадающие с кончика носа очки.
5. ЗАЩИТА
- Господа судьи, господа присяжные, прежде всего я должен
попросить у вас снисхождения - скажем даже, великодушного
прощения - за предстоящую речь, которая в отличие от
выступления моего многоуважаемого коллеги Вуарена и
блестящей обвинительной речи господина прокурора Бертье
может показаться вам чересчур долгой... Поверьте, в мои
намерения вовсе не входит увлечь вас в трясину словесной
казуистики, где за фонтаном красноречия иные ловкие
защитники ухитряются настолько искусно скрыть суть вопроса,
что на поверхности остается лишь их профессиональное умение
жонглировать словами и громоздить из них столь же звучные,
сколь и пустые фразы... Все это мне ни к чему, поскольку
передо мной стоит тяжелейшая задача: спасти Жака Вотье от
кары, которую почтенные члены суда по велению сердца и
совести вынуждены будут на него наложить, если мне не
удастся доказать, что на наших глазах совершается ужасная
судебная ошибка.
Итак, перед вами Жак Вотье, слепоглухонемой от рождения,
двадцати семи лет от роду, обвиняемый в том, что пятого мая
сего года на борту теплохода "Де Грасс" он убил Джона Белла.
Что это за человек? Никто не опишет его душевное
состояние лучше, чем сделал это он сам на первых же
страницах романа "Один в целом свете", проведя глубокий и
тонкий анализ внутреннего мира своего героя. Героя, как две
капли воды похожего на него самого... Те, кто прочтет
"Одного в целом свете", откроют для себя Жака Вотье.
Посмотрим в глаза жестокой правде: к десяти годам Жак
Вотье уже отбыл десятилетний срок тюремного заключения. Он
был узником ночи, пленником непроглядного мрака, окружавшего
его с самого рождения. Это и в самом деле было чудовище, но
чудовище, живущее в инстинктивном ожидании события, которое
перевернет его животное существование. Можно сказать, что
маленький Вотье, пусть подспудно, пусть безотчетно, но
надеялся... Кто знает, не довелось бы ему и по сей день
остаться в этом состоянии, если бы скромная девочка, лишь
тремя годами старше его, юная Соланж, не принялась с
восхитительным детским упорством стучаться в двери его
темницы? Соланж первая пробила для несчастного в стене
безысходного мрака брешь, открыла ему окно в жизнь.
Двое детей, сидящих перед открытым окном, - такую
картину, господа присяжные, увидел Ивон Роделек, когда
впервые попал в эту обитель скорби. Отныне налицо три
главных действующих лица драмы, свидетелями которой нам
предстоит стать. Я пойду еще дальше и скажу: Жак, Соланж и
Ивон Роделек - единственные персонажи, которые должны иметь
для нас значение... Остальные - всего лишь статисты.
Избавимся же от них по одному, в том же порядке, в каком они
предстали перед судом, показав каждого из них в его истинном
свете.
Вначале - о свидетелях обвинения. Я специально не буду
останавливаться на показаниях стюарда Анри Тераля, комиссара
Бертена, капитана Шардо, доктора Ланглуа, инспектора Мервеля
и профессора Дельмо. Я полагаю, что все они вполне
объективно изложили нам то, что произошло после
преступления. Оставляю за собой право вернуться к отдельным
пунктам этих показаний несколько позже, когда настанет время
проанализировать сам ход преступления, и сразу перехожу к
показаниям седьмого свидетеля - сенатора Томаса Белла.
Любой отец, если он, конечно, не лишен нормальных
человеческих чувств, всегда будет защищать память
единственного отпрыска, внезапно и при трагических
обстоятельствах вырванного из жизни. В подобном случае отец
искренне верит, что выполняет свой долг, и некоторые
недомолвки или неточности, которые могут вкрасться в его
показания, в общем, вполне простительны... Господин сенатор
Белл также не миновал этого состояния души, свойственного
несчастным отцам. Увы, поведение молодого Белла было отнюдь
не столь безупречным, как это пытался внушить нам его
именитый и всеми уважаемый отец... Джон Белл в столь юном
возрасте поступил на службу в морскую пехоту не по своей
воле - господин сенатор заставил его сделать это после
скандала, в котором были замешаны женщины. Сей пылкий юноша
- как бы выразиться помягче? - вовсе не чурался регулярных
посещений любезных, хоть и несколько легкомысленных особ,
проводящих все свое время в барах Манхэттена или в ночных
клубах Бродвея... Джон действительно выполнил свой долг на
войне с Японией, получив за это четыре высокие награды,
однако суровая тихоокеанская кампания ни на йоту его не
образумила. Напротив, юношеская тяга к женщинам вспыхнула с
новой силой.
В эту пору он свел знакомство с соблазнительным
созданием, некой Филис Брукс, работавшей официально
партнершей для танцев в фешенебельном дансинге на Пятой
авеню. Среди бесчисленных друзей, которых прелестница
принимала у себя дома, был и Джон Белл. Очень скоро он
настолько соблазнился ее чарами, что возжаждал на ней
жениться. Его отец, узнав об этом и любой ценой желая
избежать союза, который запятнал бы честь семьи, заставил
Джона отправиться во Францию на первом же теплоходе. Им
оказался "Де Грасс".
Я прибег к этому небольшому уточнению потому, что оно, по
всей видимости, сыграет весьма немаловажную роль в
дальнейшем ходе процесса, а также чтобы помочь членам суда
избавиться от представления, ловко внушенного им господином
адвокатом гражданского истца и господином прокурором, будто
Джон Белл отправился в нашу страну с единственной целью
насытить свою пресловутую "любовь к Франции"!
Итак, преступление отнюдь не относится к разряду тех, по
поводу которых великая союзная держава из патриотических
соображений может потребовать правосудия. Надеюсь, у
Соединенных Штатов хватит здравого смысла, чтобы не
превратить обычное частное дело в проблему государственной
важности. Конечно, господина сенатора Белла, приехавшего
сыграть перед французским Судом присяжных роль отца -
поборника справедливости, легко понять и извинить, однако у
меня есть все основания считать - и это должно подтвердиться
дальнейшими событиями, - что для него благоразумнее было бы
проявить большую сдержанность. Кто претендует слишком на
многое, может не получить ничего. Будем считать, что в
показания этого важного свидетеля необходимые поправки
внесены. Перейдем к следующему свидетелю: сестре
подсудимого Регине Добрэй.
Ее свидетельство, не принеся ничего существенно нового,
