Жаком любили друг друга с самого раннего детства. Спустя
три месяца в нашей часовне впервые состоялось бракосочетание
слепоглухонемого от рождения: для нашей общины это было
самой прекрасной церемонией на свете. Мы увидели, как Жак,
наш маленький Жак, которого мы двенадцать лет тому назад
приняли в почти животном состоянии, выходит из часовни,
улыбающийся, преисполненный радости, рука об руку с той, что
отныне целиком вошла в его жизнь, принеся ему в дар свои
чудесные лучистые глаза, чуткие маленькие уши, мелодичный
голос и - почему бы не сказать об этом? - пару проворных
женских рук, способных защищать его от жизненных неурядиц и
расточать ему ласку, которой он до сих пор был лишен.
- Молодая чета сразу же покинула институт?
- Да, в тот же вечер: они отправились в свадебное
путешествие в Лурд, куда Жак еще раньше изъявил желание
поехать, чтобы возблагодарить Чудотворную деву, если Соланж
согласится стать его женой.
- Впоследствии вы видели Жака Вотье и его супругу?
- Только раз: по возвращении из свадебного путешествия.
Они были в Санаке проездом в Гавр, где должны были сесть на
теплоход.
- Как вам показалось, они были счастливы?
От внимания Виктора Дельо не ускользнуло легкое
замешательство Ивона Роделека.
- Да... - ответил свидетель. - Правда, новобрачная
поделилась со мной некоторыми трудностями интимного
свойства. Я посоветовал ей набраться терпения. Спустя
месяц я с огромным удовлетворением прочел обстоятельное
письмо Соланж из Нью-Йорка, в котором она писала, что я
оказался прав и теперь она совершенно счастлива.
- Сохранилось ли у свидетеля это письмо? - спросил
прокурор Бертье.
- Думаю, оно у меня в Санаке, - ответил Ивон Роделек.
- Итак, - произнес председатель суда, - сейчас вы впервые
за пять лет видите вашего бывшего ученика?
- Да, господин председатель.
- Посмотрите на него. Сильно он изменился?
Внимательно рассмотрев подсудимого, Ивон Роделек глухо
ответил:
- Да, он действительно очень изменился...
При этих словах по залу суда прокатился ропот.
- Что вы хотите этим сказать?
Ивон Роделек подошел к скамье защиты.
- Позволит ли мне суд задать моему бывшему ученику
один-единственный вопрос?
- Какой именно?
- Почему он не хочет защищаться?
- Спрашивайте, - разрешил председатель суда.
Пальцы старика коснулись рук подсудимого, и тот
вздрогнул.
- Он отвечает? - спросил председатель суда.
- Нет, он плачет.
В первый раз присяжные увидели на лице подсудимого слезы.
- Суд разрешает вам задать и другие вопросы подсудимому,
господин Роделек... - сказал председатель суда.
- Бесполезно, - с печалью в голосе ответил директор
Института Санака. - Жак будет молчать... Я хорошо его
знаю! Только не подумайте, что из гордости. Боюсь, он
скрывает от нас нечто, чего мы никогда не узнаем...
Председатель суда отпустил свидетеля, и тот, сутулясь
более обычного, побрел к выходу.
Даниеллу Жени обуревали новые чувства - вероятно, те же,
что владели сердцами большинства присутствующих в зале.
Директор Института Санака с присущими ему великодушием и
здравым смыслом представил личность подсудимого, которая до
сих пор оставалась для всех непостижимой загадкой, в
совершенно новом свете. Кульминационной точкой долгого
выступления Ивона Роделека явился тот миг, когда, коснувшись
пальцами рук подсудимого, он вызвал слезы из его потухших
глаз. Для сидящих в зале, считавших до этой минуты
подсудимого чудовищем, явилось открытием, что сердце его
способно дрогнуть. Со слезами на глазах Жак Вотье вызывал
чуть ли не симпатию. Впрочем, очень скоро он снова скрылся
под маской животной бессмысленности.
- Доктор Дерво, - обратился председатель суда Легри к
новому свидетелю, - мы знаем, что при всей вашей обширной
практике в Лиможе вы одновременно исполняли обязанности
врача в Институте Санака, который посещали трижды в неделю,
чтобы наблюдать за здоровьем его воспитанников.
Следовательно, вы лечили и Жака Вотье, когда это было
необходимо.
- Да, это так. Но я должен сразу же заявить суду, что
Жак Вотье обладал отменным здоровьем и практически никогда
не болел, благодаря чему господин Роделек получил
возможность без помех приступить к его воспитанию, которое
он столь блистательно завершил.
- Господин Роделек так уж замечательно воспитал Жака
Вотье? - ироническим тоном спросил прокурор Бертье.
- Воистину только по злонамеренности можно утверждать
обратное! И я сужу об этом непредвзято, поскольку в отличие
от братьев ордена святого Гавриила, всегда верил не в
чудеса, а в науку. Господину Роделеку упорным трудом
удалось вывести Жака Вотье из состояния неполноценности,
частично компенсируя нехватку одних чувств интенсивным
развитием оставшихся, нормально функционирующих. При всем
моем уважении к господину Роделеку я всегда считал, что
доброта может прекрасно существовать и без того, чтобы ее
рядили в религиозные одежды... Когда после приезда в Санак
Жака Вотье господин Роделек сообщил мне, что, по его мнению,
новый ученик отличается очень живым умом, я воспользовался
этим удобным случаем и посоветовал ему воспитывать
маленького Жака, не слишком забивая ему голову евангельскими
сказками. Директор ответил: если забота о телесной
оболочке Жака Вотье возложена на меня, то о душе его печься
надлежит ему, Ивону Роделеку. "Вдвоем мы сделаем хорошую
работу", - заключил он. Так вот, несмотря на
неблагоприятные обстоятельства, я продолжаю верить, что над
Жаком Вотье мы с господином Роделеком поработали хорошо.
- Итак, свидетель согласен разделить с господином
Роделеком всю ответственность за воспитание Жака Вотье,
которое в конечном счете привело его к преступлению? -
спросил прокурор.
- Я горжусь тем, что на протяжении долгих лет сотрудничал
с таким высоконравственным человеком, как Ивон Роделек, и
решительно протестую против попытки внушить присутствующим,
будто совершенное преступление - чуть ли не логический венец
воспитания, полученного в Санаке! Это явная клевета! Уж
поверьте мне, господа: если бы эти маленькие чудовища не
были подобраны и обучены таким вот Ивоном Роделеком, они,
вне всякого сомнения, несли бы серьезную угрозу для общества
по мере того, как их аппетиты и потребности росли бы в хаосе
животной жизни. Человечество должно быть благодарно таким,
как Ивон Роделек! И я утверждаю, что если на свете и
существует школа, которая была бы полной противоположностью
самой мысли о преступлении, то это как раз Институт Санака,
наипервейшее правило которого - научить детей любви к
ближнему!
- Не могли бы вы, как врач, прикрепленный к институту,
сказать нам, чем вы объясняете безрассудную попытку
самоубийства Жака Вотье после первого визита матери? -
спросил председатель суда.
- Это случай непростой. Вероятно, отвращение ребенка к
собственной матери уходит корнями в младенческие годы.
Благодаря неистощимому терпению Ивону Роделеку за те
несколько месяцев, что Жак пробыл в Санаке, удалось внушить
ему благоговение перед понятием "мама". К несчастью, в
возбужденном мозгу мальчика оно оказалось, видимо, чрезмерно
идеализированным. Когда Жак вошел в приемную, где его ждало
воплощение этого идеала, и вдохнул запах госпожи Вотье, он
испытал сильнейшее потрясение. В памяти его вмиг всплыла
вся ненависть, которую он питал к этому существу. Ивон
Роделек сказал мне в тот вечер: "Это ужасно, доктор!
Ребенок убежден, что я обманывал его, приписывая
всевозможные добродетели человеку, который на деле был для
него олицетворением зла. Вы не хуже моего знаете, что
никоим образом нельзя обманывать доверие даже нормального
ребенка, не говоря уже о таком, кто чувствует себя
неполноценным. Сама основа моего метода - полнейшее доверие
ученика к своему учителю. Теперь вы видите, насколько
серьезна эта проблема: помогите же мне, доктор!"
Я ответил: раз он убежден, что Жак никогда не полюбит
свою мать, наилучшим выходом было бы найти отвлекающее
средство, взлелеять в его душе другую нежную привязанность,
способную заменить несостоявшуюся любовь к матери. Еще до
этого господин Роделек рассказывал мне о маленькой Соланж, о
письмах, которые она писала Жаку каждую неделю. По его
словам выходило, что Соланж Дюваль сможет заменить Жаку
мать, а позднее, быть может, и стать супругой. Хорошенько
поразмыслив над моим советом не усердствовать в религиозном
воспитании, Роделек решил отчасти последовать ему и сделать
из Жака человека в полном смысле слова. Он сказал также,
что рассчитывает в этом на мою помощь. Я обещал сделать
все, что в моих силах, да и сам проникся огромным интересом
к этому мальчику, который становился для нас с господином
Роделеком объектом любопытнейшего морального и физического
эксперимента. В то время как наставник обогащал его все
новыми и новыми понятиями, я направлял его физическое
развитие.
Очень скоро я убедился, что Жак не сможет обойтись без
женщины, и поделился своими наблюдениями с господином
Роделеком. Мы знали, что Соланж думает только о Жаке...
Возможно, и Жак вспоминает о ней с таким же теплом. Правда,
у него это могло быть пока только неосознанно... В процессе
образования Жак, разумеется, получил некоторое представление
о женщине и об акте зачатия, однако ввиду его тройной
ущербности проблема оставалась крайне деликатной.
Безмятежная набожность господина Роделека позволяла ему
пребывать в уверенности, что между двумя любящими существами
все уладится, если на то будет благоволение небес. Я же,
увы, гораздо лучше осведомлен о некоторых вещах и знаю, что
неловкость мужчины при первом физическом контакте с юной
девственницей может непоправимо все испортить. Ну, а
стесненный своим врожденным недостатком, Жак наверняка
совершит все мыслимые и немыслимые промахи.
Долгое время меня беспокоила мысль, что Соланж,
единственно возможной подруге жизни для Жака, предстояло
сыграть роль подопытного кролика. Не пострадают ли от этого
ее неискушенность и целомудрие? Затянется ли потом душевная
рана?
Я всегда буду помнить приезд девушки в Санак. Встреча
молодых людей состоялась в приемной, в нашем присутствии.
Войдя, Соланж тотчас остановилась, окаменев при виде Жака,
которого знала ребенком и который предстал сейчас перед ней
в облике взрослого юноши. Первые шаги сделал Жак: он
медленно приблизился к ней, словно влекомый некой
таинственной силой, остановился и глубоко втянул в себя
воздух. Позже он признался, что в эту незабываемую минуту
вновь обрел "запах Соланж", запах, который он так любил
раньше, когда вел почти растительное существование в
маленькой комнатке парижской квартиры, запах, всегда
являвший собой полную противоположность ненавистному запаху
матери... Он вытянул руки и принялся тихонько обводить ими
очертания лица, которое уже любил... Соланж, застывшая как
изваяние, во время этого своеобразного обследования едва
осмеливалась дышать. Внезапно руки Жака схватили руки
девушки: шершавые пальцы юноши жадно забегали по ее почти
прозрачным пальчикам. Они "говорили" с ней с чудесным
проворством, получив возможность высказать непосредственно
ей самой все, что Жак годами тайно вынашивал в сердце.
Что это были за слова, мы никогда не узнали. Как бы то
ни было, контакт установился - отныне и на всю жизнь...
Постоянное присутствие этой девушки рядом с Жаком
поставило меня перед необходимостью посвятить возмужавшего
юношу в мучившие его тайны физиологии. Да не покажется вам
вольным выражение, которое я вынужден употребить, однако оно
точно отражает то состояние, в каком находился Жак: он
буквально чуял подле себя женщину. Необходимо было дать ему
ясное представление обо всем, иначе его неудовлетворенное
любопытство очень скоро стало бы болезненным.
Ивон Роделек предоставил мне в этом полную свободу
действий, сознательно ограничив свою роль воспитателя только
интеллектуальной и моральной сферами. Совершенно очевидно,
что именно врач как нельзя лучше подходил для этих целей, но
