было возможно, произвел медицинскую экспертизу, я принял
решение с наступлением ночи, когда все пассажиры заснут,
перенести тело в ледник, имеющийся на судне: там оно хорошо
сохранится до прибытия в Гавр. Затем мы с комиссаром
Бертеном прошли в его канцелярию, где госпожа Вотье с
тревогой ожидала известий об исчезнувшем супруге.
Мы осторожно обрисовали ей разыгравшуюся трагедию, в
которой ее муж был, по- видимому, самым серьезным образом
замешан.
- Какова же была реакция госпожи Вотье? - спросил Виктор
Дельо.
- Госпожа Вотье упала в обморок. Только час спустя нам
удалось уговорить ее пойти вместе с нами в карцер, куда был
заключен ее муж.
- Как повели себя супруги в первый момент встречи? -
вновь задал вопрос защитник Жака Вотье.
- Сцена была душераздирающей. Госпожа Вотье бросилась к
мужу, и тот сжал ее в объятиях. В отчаянии она громко
повторяла: "Ведь ты не делал этого, Жак? Это невозможно,
любимый мой! Почему?"
- Считаю своим долгом напомнить господам присяжным, -
сказал Виктор Дельо, - что Жак Вотье не мог ни слышать, ни
понимать горестных восклицаний своей супруги. Позволю себе
задать свидетелю последний вопрос: держала ли при этом
госпожа Вотье своего мужа за руки?
- За руки? - удивленно переспросил капитан "Де Грасса".
- Точно не помню... Кажется, да...
- Припомните хорошенько, это очень важно! - настаивал
Дельо.
- Суд да разрешит мне высказать свое удивление, -
язвительно вмешался мэтр Вуарен, - той настойчивостью, с
которой защита пытается набросить тень на показания
свидетеля, чья добросовестность не может быть поставлена под
сомнение...
- Не о добросовестности сейчас идет речь, дорогой
коллега, - воскликнул Виктор Дельо, - а о человеке,
рискующем головой! Здесь все имеет значение, малейшая
деталь! И если я настаиваю на этой подробности, то лишь по
той простой причине, что супруги, держа друг друга за руки,
имели возможность поговорить между собой на пальцах - причем
так, что для капитана Шардо и комиссара Бертена это осталось
бы незамеченным.
- Ну и что из того, - заметил прокурор Бертье. - Даже
если предположить, что супруги Вотье поговорили таким
способом между собой без ведома остальных, что это может
изменить в существе дела?
- Это может все изменить, господин прокурор! И в ходе
дальнейшего разбирательства я берусь это доказать, сейчас же
хочу только обратить внимание господ присяжных на эту
деталь.
С этими словами Виктор Дельо сел на место.
- Что произошло в карцере потом, - спросил следователь
суда, - когда излияния супругов закончились?
- Я тотчас приступил к допросу Жака Вотье, который по
настоянию комиссара Бертена велся письменно. Госпожа Вотье
переводила мои вопросы супругу, а Жак Вотье отвечал,
используя пуансон, трафарет и плотную бумагу - эти
принадлежности для письма по методу Брайля его жена всегда
носила при себе, в сумочке. Ответы, собственноручно
написанные Жаком Вотье, затем тщательно собрал комиссар
Бертен.
- Все эти документы находятся в распоряжении суда, -
объявил прокурор Бертье.
- Какие вопросы вы задали Жаку Вотье, господин капитан?
- спросил председатель суда.
- Мой первый вопрос был таков: "Признаете ли вы себя
виновным в убийстве Джона Белла?" Ответ: "Этого человека
убил я. Я признаю это категорически и ни в чем не
раскаиваюсь". Второй вопрос: "Чем вы его убили?". Ответ:
"Ножом для разрезания бумаги". Третий вопрос: "Каким
именно ножом?" Ответ: "Тем, который был на ночном столике и
который компания предоставляет в распоряжение пассажиров в
каждой каюте. У меня в каюте есть точно такой же".
Четвертый вопрос: "Что вы сделали дальше с этим ножом -
ведь в каюте его не оказалось?" Ответ: "Я избавился от
него, выкинув в море через открытый иллюминатор". Пятый
вопрос: "Зачем же вы выбросили его в море, раз уж все равно
не собирались отрицать свою виновность в преступлении? Этот
поступок был совершенно бесполезен!" Ответ: "Нож внушал мне
ужас". Шестой вопрос: "Знали ли вы до этого свою жертву?"
Ответ: "Нет". Седьмой вопрос: "Тогда почему же вы его
убили?" Жак Вотье не ответил. "С целью ограбления?" Ответ:
"Нет". Восьмой вопрос: "Не потому ли, что Джон Белл
причинил вам вред или нанес серьезный ущерб?" Жак Вотье не
ответил и на этот раз. С этой минуты он вообще перестал
отвечать на мои вопросы. Нам с комиссаром Бертеном
оставалось лишь покинуть карцер, что мы и сделали, попросив
госпожу Вотье выйти вместе с нами. Обняв напоследок мужа,
она безропотно выполнила нашу просьбу.
- Разрешали ли вы госпоже Вотье видеться с мужем на
протяжении оставшегося пути? - спросил председатель суда.
- Она виделась с ним ежедневно в моем и комиссара Бертена
присутствии. Мы нуждались в ней как в переводчице,
поскольку на борту теплохода она была единственной, кто знал
азбуку глухонемых и письмо слепых по Брайлю... При этом я
счел благоразумным последовать совету доктора Ланглуа и не
оставлять госпожу Вотье наедине с мужем. Хотя, по мнению
доктора, Жак Вотье и не обнаруживал никаких симптомов
умственного расстройства, возможность того, что убийство он
совершил в припадке внезапного безумия, не исключалась.
Никто не рискнул бы поручиться, что подобный приступ не
повторится и жертвой не станет на этот раз его собственная
жена.
- Как проходили эти встречи?
- Госпожу Вотье охватывало все большее отчаяние. Я
пытался задавать ее мужу вопросы, но он на них не отвечал.
Напрасно жена умоляла его чуть ли не на коленях, пытаясь
объяснить, что не в его интересах молчать, что мы с
комиссаром не судим его, а желаем ему добра... Все было
впустую. Последняя их встреча состоялась за три часа до
прибытия в Гавр. Я как сейчас слышу молящий голос госпожи
Вотье: "Ты слышишь, Жак, ведь тебя приговорят! Ты же не
убивал, я знаю!" Вот в тот день, как я сейчас вспоминаю,
пальцы госпожи Вотье действительно лихорадочно постукивали
по пальцам мужа. Однако тот продолжал хранить упорное
молчание. Более того, он решительно высвободил руки и сунул
их в карманы, всем своим видом показывая, что он сказал уже
все, а последствия его мало трогают. Три часа спустя я
самолично передал арестованного в руки инспектора Марвеля и
жандармов, которые взошли на борт одновременно с лоцманом...
- Суд благодарит вас, капитан. Вы можете идти...
После того как суд заслушал четвертого свидетеля, доктора
Ланглуа, старшего судового врача "Де Грасса", который
рассказал о результатах медицинского обследования трупа
Джона Белла, в зал был приглашен следующий: старший
инспектор Мервель.
- Изложите нам, инспектор, ваши наблюдения и выводы,
сделанные на борту "Де Грасса" в гаврском порту, - предложил
председатель суда.
- После участия в осмотре тела, находившегося в леднике
"Де Грасса", я прошел в каюту, где произошло убийство.
Отпечатки пальцев я обнаружил там почти повсюду, особенно
много их было на перине, простыне и подушке, запятнанных
кровью.
Сняв отпечатки, я провел следственный эксперимент, для
чего распорядился привести Жака Вотье из судового карцера в
каюту. Оказавшись перед дверью каюты, он издал рычание и
попытался убежать. Жандармы силой удержали его и вынудили
войти в каюту, где на койке уже лежал один из моих
подчиненных, одетый в такую же пижаму, что была на убитом.
Я стал понемногу подталкивать Вотье ближе к койке и к
ночному столику, на который до этого положил нож. Когда
руки Вотье ощутили распростертое тело моего помощника, он
вновь испустил хриплый рев и отступил назад. Тогда я взял
его правую руку и заставил его дотронуться до ножа. Вотье
вздрогнул, но затем овладел собой: он спокойно взял нож в
правую руку и занес его над головой. Сам склонился над
лежавшим инспектором, который играл роль спящего Джона
Белла, а левой рукой уперся ему в грудь, прижимая к койке и
тем самым не давая возможности двигаться. Я вовремя
перехватил его руку, иначе Вотье повторил бы свое
преступление!
Больше всего в этой картине меня поразила исключительная
точность движений слепого. Непонятно было одно: откуда
Джон Белл, которому еще во сне перерезали сонную артерию,
нашел в себе силы дотащиться до двери каюты? Приглашенный
судебный врач сказал мне, что подобный рывок умирающего
вполне возможен. Но, с другой стороны, опрокинутая мебель и
кровавый след, ведущий от койки к двери, указывали на
происшедшую схватку. Как бы то ни было, этот пункт остается
неясным.
Отпустив инспектора, суд заслушал шестого свидетеля
обвинения, профессора Дельмо, который доложил о результатах
всестороннего медицинского обследования Жака Вотье
медицинской комиссией.
Даниелла, которая с напряженным вниманием слушала все
свидетельские показания, после ухода профессора украдкой
бросила взгляд на своего убеленного сединами друга... Дельо
сидел с полуопущенными веками и, казалось, был погружен в
глубокие размышления. Девушка не смогла удержаться и
шепотом задала ему вопрос:
- Мэтр, что вы обо всем этом думаете?
- Я ничего не думаю, внучка. Я жду... - сквозь зубы
проворчал Виктор Дельо.
Не мог же он признаться в одолевавших его сомнениях: "Во
всей этой истории, с первого же знакомства с делом, что
подсунул мне старшина сословия, мне не дает покоя одно:
проклятые отпечатки пальцев, которые мой клиент будто
специально постарался оставить на месте преступления... С
такими уликами кого угодно можно отправить на гильотину!"
Даниелла окинула взглядом публику, сидящую в зале. Лица
всех были серьезны: первых же свидетельских показаний
оказалось достаточно, чтобы понять, что Жак Вотье,
сознательно упорствующий в своем молчании (явно не лучшая
тактика!), ведет весьма опасную игру, в которой рискует
головой. Смогут ли быть приняты во внимание смягчающие
обстоятельства? Никто из присутствующих на процессе, в том
числе и Даниелла, не был в этом уверен. Единственная
надежда, что тройная ущербность подсудимого, без сомнения,
сыграет в его пользу. Во всяком случае, задача защиты
представлялась весьма трудной. Поневоле взгляды всех
обращались на старого адвоката, о котором до сих пор никто
ничего не слышал: он, казалось, лишь терпеливо дожидался
завершения этого кошмара.
В противоположность этому скамья гражданского истца была
очень оживленной: элегантный мэтр Вуарен, окруженный
помощниками, был, несомненно, в ударе. Он знал, что в
первый день слушания не преминет подчеркнуть все решающие
пункты обвинения. Кроме того, он чувствовал мощную
поддержку со стороны "грозы преступников" - прокурора
Бертье, чье кажущееся спокойствие не предвещало для
подсудимого ничего хорошего.
Даниелла улавливала все это, как никто из сидящих в зале.
Взгляд ее то и дело устремлялся на зверскую физиономию
Вотье. Чем пристальнее она рассматривала подсудимого, тем
больше убеждалась в том, что он воплощает в себе образец
убийцы, достойный украсить собой галерею знаменитых
преступников в Музее криминалистики. Каким образом женщина,
какая бы она ни была, смогла выйти замуж за подобного
субъекта? Это никак не укладывалось у нее в голове.
Из тягостных раздумий девушку вывел невыразительный голос
председателя суда, вызывавшего седьмого свидетеля.
- Томас Белл, - объявил вновь прибывший. - Родился
девятого апреля 1897 года в Кливленде, США.
- Ваша должность?
- Сенатор от штата Огайо, член конгресса Соединенных
Штатов.
- Господин сенатор, разрешите мне прежде всего публично
засвидетельствовать вам, одному из самых больших друзей
нашей страны в Соединенных Штатах Америки, свое глубокое
почтение... А теперь прошу вас, расскажите нам о сыне.
- Джон был у меня единственным ребенком, - начал сенатор.
- С самого его рождения - он родился шестнадцатого февраля
1925 года в Кливленде - я перенес на него всю свою любовь,
поскольку мать его умерла после родов. Джон, росший славным
и смышленым мальчуганом, поступил в Гарвардский университет.
По моему настоянию он изучал французский язык, на котором
вскоре стал уже бегло говорить, и я, в целях
