лишний раз убедило в следующем: если Жак Вотье не хранит в
сердце светлых воспоминаний о сестре, то и сестра платит ему
тем же! Более того, она его ненавидит... Кажется, мне
удалось найти подоплеку этой ненависти, которая пятнает
предвзятостью все ее показания. Пускай себе госпожа Добрэй
ссылается на свои пресловутые "религиозные принципы",
запрещающие ей развестись с Жоржем Добрэем, с которым они не
живут вместе уже четырнадцать лет, - истина в другом, и она
куда более прозаична: госпожа Регина Добрэй не развелась
лишь потому, что в этом случае ей пришлось бы распрощаться с
солидным содержанием, которое выплачивает ей супруг и
которое дает ей, в частности, возможность демонстрировать
свой вкус в выборе нарядов, по достоинству, я думаю,
оцененный находящимися здесь представительницами прекрасного
пола. Уж если бы госпожа Добрэй и впрямь обладала такими
глубокими религиозными убеждениями, она в первую очередь
обратила бы христианский принцип любви к ближнему на своего
собственного несчастного брата. Она же, повторяю, ненавидит
его. Ненависть эта является следствием и продолжением двух
других чувств, прочно укоренившихся в сознании
свидетельницы: корыстолюбия и уязвленной гордыни.
Корыстные интересы оказались под угрозой, когда Добрэй,
следуя советам своих родителей, опасавшихся плохой
наследственности, решил расстаться с женой. Гордыня же
проявилась в недостойных нападках, с какими она обрушилась
на написанный братом роман, в котором она в образе одной из
героинь разглядела себя самое, а в особенности напустилась
на свою невестку, которой она никогда не простит, что та -
дочь служанки. Впрочем, я уверен, господа присяжные, что
показания подобного свидетеля не окажут сколько-нибудь
существенного влияния на ваше решение.
Показания Жоржа Добрэя и Мелани Дюваль особого внимания
не заслуживают, так что я позволю себе перейти к последнему
свидетелю обвинения - господину Жану Дони. Показания так
называемого "товарища" гораздо более хитроумны и куда
сильнее пропитаны ядом ненависти. Господин Дони преуспел
даже в том, господа присяжные, что заронил у вас серьезные
сомнения, изложив свою версию пожара в сарайчике, которому,
возможно, ошибочно придали большее значение, чем он в
действительности имеет. На деле это было всего лишь
заключительным и не представлявшим ни для кого серьезной
опасности аккордом ревности, которую испытывал Жан Дони к
своему более счастливому сопернику.
В том, что Жак Вотье любил Соланж с самого раннего
детства, мы не сомневаемся, и в ходе дальнейшего
разбирательства факты покажут, что глубокое чувство Жака к
своей будущей супруге с годами лишь росло. В том, что
Соланж в момент своего приезда в Санак также испытывала к
Жаку весьма нежные чувства, можно не сомневаться, несмотря
на вполне понятные колебания, выказанные несколько лет
спустя, когда господин Роделек пришел к ней как посланец от
Жака. Но то, что и Жан Дони страстно полюбил эту
очаровательную девушку, которая, кстати, не обращала на него
ни малейшего внимания, также является бесспорным фактом.
Впрочем, могло ли быть иначе? Маленькое частное
расследование, которое я провел недавно в Санаке, позволило
убедиться в том, что Соланж Дюваль оставила там о себе
неизгладимую память. Почти без преувеличения можно сказать,
что весь Институт святого Иосифа был влюблен в это
ясноглазое и улыбчивое создание, чье появление внесло в
суровую, размеренную жизнь института чуточку женской
мягкости. Жану Дони не довелось избежать всеобщего чувства
по отношению к вновь прибывшей... "От своих
товарищей-глухонемых я узнал, что девушка очень красива. Мы
же, слепые, могли наслаждаться лишь музыкой ее голоса".
Ах, господа, сколько мечтаний, сколько доселе
неизведанных пылких чувств должно было родиться в сердцах
этих юношей от одного лишь присутствия девушки! Но где
любовь, там может появиться и ревность... У Жана Дони это
чувство было даже двойным: ревность юноши, чувствующего,
что та, о ком он мечтает, никогда не будет ему принадлежать,
и ревность по отношению к ней же, занявшей его место
"покровителя" Жака, которого он опекал вот уже шесть лет.
Он оказался во всех смыслах "третьим липшим"... Сколько
желчи разлито в этих словах свидетеля: "По некоторым
интонациям чувствовалось, что под кажущейся кротостью,
способной обмануть лишь зрячих, завороженных ее внешним
обликом, скрывается недюжинная воля..."! Ревность вынудила
Жана Дони вступить в противоречие с самим собой! Он любит
Соланж и в то же время ненавидит ее... Он по собственной
воле пришел свидетельствовать против своего бывшего
товарища, чтобы косвенно отомстить той, что когда-то
отвергла его чувства. Его показания от начала и до конца
продиктованы злобой. Известность, которую спустя несколько
лет приобрело имя Жака Вотье, лишь раздула угасший было
костер ненависти. Его соперник не только сохранял
исключительную привилегию на любовь Соланж, но вдобавок
окружил себя ореолом славы, что не преминуло возвысить его в
глазах любимой. Такие вещи трудно простить, если у тебя
душа Жана Дони...
Он приехал на брачную церемонию только после многократных
настойчивых просьб господина Роделека, не желавшего
допускать ничего, что могло бы омрачить торжество. Однако
подлинным праздником для отвергнутого соперника Жака Вотье
стал день, когда он узнал о преступлении на "Де Грассе".
Повторю его собственные слова: "Должен ли я оставлять всех
в заблуждении, что Жак Вотье не способен на преступление,
или же, наоборот, показать, что он не впервые покусился на
человеческую жизнь? Мой долг, как он ни тягостен, повелел
мне открыть глаза правосудию". Полноте, господа присяжные,
да разве с такими словами пристало выступать перед вами
тому, кто называет себя "лучшим товарищем юности Жака
Вотье"?
Затем последовал рассказ о пожаре - отличная иллюстрация
тому, сколь изобретательным во лжи может быть человеческий
мозг. Рассказ этот при всем своем кажущемся правдоподобии
абсолютно не соответствует действительности, как дала это
понять Соланж Вотье с присущим ей целомудрием. Мы не
придадим этому происшествию большего значения, чем она и
брат Доминик. Теперь - о свидетелях защиты.
Госпожа Симона Вотье выступала перед судом со всей
страстью раскаявшейся матери. Я не оговорился: как и все
другие члены семьи, Симона Вотье совсем забросила своего
маленького несчастного Жака на протяжении первых десяти лет
его жизни. Интерес к нему начал проявляться лишь с того
дня, когда он оказался вдали от нее. В этом она, увы, не
оригинальна; большинство из нас подвержено этому странному
чувству, благодаря которому у людей, нас покинувших, мы
вдруг обнаруживаем кучу достоинств. Ребенок инстинктивно
отдалился от этой женщины, чье присутствие, поначалу лишь
безразличное, стало для него впоследствии невыносимым. И в
дальнейшем, увы, уже ничего нельзя было сделать, чтобы
сблизить мать с сыном: показания Ивона Роделека и доктора
Дерво на этот счет совершенно категоричны. Все попытки
подобного сближения закончились плачевно. Если у кого-
нибудь из членов суда и оставались какие-либо сомнения по
поводу характера взаимоотношений между Жаком Вотье и его
матерью, то они должны были окончательно развеяться здесь, в
этом зале, при виде того бесстрастия, с каким встретил
подсудимый запоздалые слезы Симоны Вотье, умолявшей его
защищаться и вскричавшей во всеуслышание, что ее дорогой
сыночек невиновен.
В том, что мать убеждена в невиновности сына, мы не
сомневаемся, но что касается страданий Симоны Вотье, они, по
сути, объясняются двойным ударом, нанесенным по ее
самолюбию: это исступленная ревность от того, что
совершенно посторонний человек, Ивон Роделек, вытеснил ее из
сердца Жака, и вполне понятное отчаяние при мысли, что ее
фамилия теперь связана с тяжким преступлением.
Услышав это, многие удивятся, что я все же пригласил
подобного свидетеля выступить на стороне защиты... Этим
людям я отвечу, что место матери может быть только в лагере
защиты и нигде более. Легче выслушать упреки Симоны Вотье,
несправедливо обвиняющей достойных людей в том, что они
похитили у нее любовь ребенка, нежели злобные нападки ее
старшей дочери. Надеюсь, господа присяжные, что вы оставите
в памяти только скорбный финал, когда эта несчастная женщина
упала без чувств.
Я искренне верю, что мать всегда безошибочно угадает,
убивал или не убивал тот, кого она некогда носила под
сердцем. Для Симоны Вотье Жак невиновен. В этом смысле ее
свидетельство имеет большое значение.
Господин Доминик Тирмон, милейший брат-управляющий
Института святого Иосифа, - весьма достойный человек и, что
характерно для людей его профессии, изрядный говорун. Он
получил огромное удовольствие от своего пространного
рассказа о пожаре в сарайчике. Для него это всего лишь
курьезный факт, поэтому и нам не следует обращать на него
особого внимания. Зато в другом вопросе его
словоохотливость оказала нам неоценимую услугу: благодаря
ей мы детально познакомились со своеобразием цветоощущения у
подсудимого.
Мы узнали, что цветовая палитра, укоренившаяся в сознании
Жака Вотье, не соответствует истинной. Жак Вотье создал
себе представление о цветах, основываясь на различиях в
запахах или вкусовых ощущениях. Таким образом, вызывая в
воображении тот или иной предмет, подсудимый подсознательно
всегда наделяет его каким-то определенным цветом. Как мы
покажем в дальнейшем, путаница в цветах сыграла важную роль
в развитии событий на борту "Де Грасса". Любопытный
эксперимент, которому я недавно подверг Вотье в присутствии
его жены, должен был убедить вас, господа присяжные, по
крайней мере в двух вещах: Жак Вотье придает весьма большое
значение шелковому шарфу, который носит его жена, и слово
"зеленый" приводит его в сильнейшее возбуждение...
Запомните хорошенько, господа присяжные: зеленый цвет
внушает подсудимому ужас! В чем причина? Простая логика
подсказывает нам объяснение: наверное, зеленый цвет связан
у него с неприятным, а может быть, и страшным воспоминанием.
Что касается шарфа, который вы видели на его жене и который
на самом деле вовсе не зеленый, а серый, тут я должен
сделать одно небольшое признание: это я попросил Соланж
Вотье явиться в суд с шарфом на шее. Это было необходимо
для осуществления моего замысла. И я нисколько не сожалею о
проделанном опыте, несмотря на произведенное им тягостное
впечатление... Во всяком случае, нам остается лишь
поблагодарить брата Доминика за полезное сообщение и перейти
к показаниям доктора Дерво. Он явился в суд с искренним
желанием помочь оправданию подсудимого. Беспристрастное
свидетельство этого незаурядного практика, который после
Ивона Роделека, без сомнения, лучше всех в Санаке знал Жака
Вотье, имеет большой вес. Что же касается его попытки дать
логическое объяснение убийству, якобы совершенному Жаком
Вотье, то он оказался загипнотизирован неопровержимыми на
первый взгляд уликами: отпечатками пальцев и неоднократными
признаниями подсудимого. Мы должны признать: несмотря на
заключительное заявление - в нем наш добрый доктор, воочию
убедившись во вреде, нанесенном его показаниями тому, кому
он искренне жаждал помочь, без особого успеха попытался
объяснить суду, что его слова были истолкованы превратно, -
этот свидетель защиты предстал перед судом, будучи в глубине
души уверенным в виновности Жака Вотье!
Ну, а теперь настала пора обратить взор на Соланж Вотье,
чьи действия мы проследим шаг за шагом, пытаясь восстановить
события того рокового дня...
В показаниях комиссара Бертена и капитана Шардо нашел
отражение тот факт, что, как только Соланж Вотье встретилась
с мужем в судовом карцере после преступления, она поспешила
с ним "поговорить". Этот безмолвный и недоступный пониманию
обоих свидетелей разговор состоялся при помощи рук:
проворные пальцы супруги "вопрошали" ладони мужа. По ее
собственному утверждению, она задала ему один-единственный
вопрос:
"Это неправда, Жак? Ты не сделал этого?", на что тот
