Всякий раз, вдыхая нежный аромат, источаемый шелковым
шарфом, он представлял себе, разумеется, на свой манер,
зеленый цвет". Мысленно я тут же провел параллель между
четой Вотье и двумя главными персонажами романа и сделал
вывод, что автору книги, наверное, тоже нравится надушенный
шарф, который носит его жена. Потом мысли мои приняли
совсем иное направление: у меня к собеседнице была уйма
других, куда более важных вопросов.
Прошло три дня, и я вновь встретился с Соланж Вотье -
теперь уже здесь, в этом кабинете. Едва она вошла, как
обоняние мое было разбужено тем же странным ароматом, а
глаза невольно остановились на шарфе из серого шелка,
повязанном поверх костюма. Я заключил из этого, что Соланж
Вотье неравнодушна к этому шарфу, если только не взяла
привычку носить его, чтобы сделать приятное мужу, подобно
героине романа. Но почему в таком случае шарф этот серый, а
не зеленый? Я заметил, что мне очень приятен этот запах.
Она меланхолично ответила, что мужу он тоже нравится. И
тогда я спросил: "Ваш муж знает, что этот шарф серый?" Она
ответила: "Нет, мой муж всегда считал его зеленым. Ведь
он, уж не знаю почему, обожает зеленый цвет... В его
представлении он олицетворяет свежесть".
Видя, что я слушаю с интересом, она добавила, показывая
на кусочек серой материи: "У этого шарфа есть своя
маленькая история... Вы знаете, раньше у меня был точно
такой же шарф, но зеленый - Жак купил мне его в Америке. Он
очень им дорожил - во всяком случае, больше, чем я. Ему
была приятна мысль, что я ношу этот шарф, он часто касался
его и с нежностью ощупывал... К несчастью, на теплоходе,
вскоре после отплытия из Нью-Йорка, шарф исчез. Жак мог
придать этой пустяковой пропаже чересчур большое значение и
увидеть в ней дурное предзнаменование, поэтому я тайком от
него наведалась в судовую лавку в надежде найти похожий шарф
взамен пропавшего... Мне повезло: я нашла почти такой же
шарф - он и сейчас на мне. На ощупь шелк совершенно
неотличим от прежнего, только цвет, как видите, другой. Но
ведь Жак все равно никогда его не увидит! Я купила шарф,
принесла его в каюту и обрызгала духами. Он так и не
заметил подмены".
Я сказал, что на ее месте сделал бы то же самое, и
разговор перешел на другую тему. Как далек я был тогда от
мысли, что гвоздь всего - именно эта история с шарфом! Но
потом начал размышлять, сопоставлять факты... Уж слишком
много отпечатков пальцев оставил Вотье в каюте. Может быть,
он сделал это специально, выгораживая настоящего убийцу? Но
в чьем спасении мог быть заинтересован Вотье? Ответ
напрашивался сам собой: ради жены, его несравненной
Соланж... Таким образом, Джона Белла убила Соланж, и Вотье,
видимо, получил этому подтверждение... Какое же? Шарф,
черт побери, шарф, пропитанный духами Соланж, его фетиш,
который она, вероятно, обронила в каюте американца и на
который потом натолкнулись пальцы Вотье...
Но тогда встал новый вопрос: зачем Соланж убивать Джона
Белла? Чтобы избавиться от него?.. Значит, между Соланж и
американцем существовала тайная связь... Сама ли она убила
или призвала на помощь сообщника? Разве такое эфирное
создание, как Соланж, могло справиться со здоровенным
парнем?.. Вот если бы убийцей был кто-то третий, желавший
погибели Соланж не меньше, чем Джону Беллу! Тогда лучшим
способом погубить их обоих было бы для преступника убить
американца, а затем устроить так, чтобы все подозрения пали
на Соланж. Для этого достаточно подбросить улику...
Оставалось лишь выкрасть шарф, что он и сделал.
Необходимо было получить доказательство того, что Вотье
действительно обнаружил рядом с трупом Джона Белла шарф
своей жены. Вот почему накануне процесса я попросил Соланж
явиться в суд с шарфом на шее. Мой план был прост: я
постараюсь в нужный момент подвести Соланж так близко к
подсудимому, чтобы он смог уловить запах пропитанного духами
шелка... Останется проследить его реакцию. Как он
отреагировал, вы видели не хуже моего... Он пришел в ужас,
не понимая, каким образом злосчастный шарф, который, как он
полагал, надежно захоронен в пучине Атлантики, вновь
очутился на шее Соланж!
- Простите, мэтр, но как вы догадались, что Вотье от него
избавился?
- Да я просто представил себя в шкуре нашего героя: что
бы я сделал с такой уликой на месте Вотье? Просто-напросто
выкинул бы ее в иллюминатор, и дело с концом!.. Ну, а
теперь спокойной ночи, внучка.
Даниелла слушала его, но с каким-то отсутствующим видом.
Она направилась к двери механически, как заводная кукла, и
уже собралась было выходить, как вдруг Виктор Дельо,
по-прежнему сидевший в кресле, позвал:
- Внучка, вернитесь... Мне не нравится ваш несчастный
вид. Что случилось?
- Право же, ничего, мэтр! - поспешно возразила Даниелла.
- А почему у вас глаза на мокром месте?
- Уверяю вас...
Закончить ей недостало сил: она вдруг по-детски упала на
колени и, уткнувшись лицом в подлокотник кресла,
разревелась.
- Ну будет, будет же! - пробурчал Виктор Дельо и сделал
то, на что она до сих пор считала его неспособным: погладил
ее по голове. Потом заговорил вновь, но его ворчливый голос
звучал уже совсем по-другому: - Так вы думаете, я ничего не
понял? Старый пень вроде меня не способен догадаться о
нежных и чистых чувствах, овладевших сердцем маленькой
Даниеллы?
Посмотрите на меня, - он за подбородок приподнял ей
голову, - и послушайте: Жак Вотье, дитя мое, не принадлежит
тому миру, где живем мы с вами. Вначале вы несправедливо
питали к нему отвращение, но потом расчувствовались. Все
это не так серьезно: просто в вас говорит пылкая южанка...
А для того, чтобы посвятить всю свою жизнь слепоглухонемому
от рождения, нужно обладать бесконечной готовностью к
самопожертвованию. Вот этого Соланж не занимать. И то, что
она уступила мимолетной слабости, по-человечески можно
простить, тем более что подобного, я уверен, никогда больше
не повторится: кризис миновал... Что касается вас, милая
внучка, если хотите преуспеть в нашей профессии, никогда не
позволяйте сердцу зажечься состраданием или иными
человеческими чувствами к своему клиенту - короче говоря, не
уподобляйтесь мне! Видите, к чему это приводит: перед вами
жалкий старый неудачник!.. Ну, а сейчас топайте к себе,
внучка, и обязательно с улыбкой на лице, чего бы вам это ни
стоило после такой душевной травмы!
Погода стояла чудесная: апрель щедрой рукой разбросал
набухшие почки по веткам чахлых парижских деревьев, во
дворах и на подоконниках зачирикали воробьи, а Виктор Дельо
водрузил на голову выгоревшее соломенное канотье. Свято
соблюдая раз и навсегда заведенный порядок, старый адвокат
одолел парадную лестницу Дворца Правосудия, пересек
просторный вестибюль и направился к гардеробной адвокатов.
Там он сменил канотье на шапочку и облачился в
доисторическую мантию. Потерявший форму кожаный
портфельчик, в котором покоилась неизменная "Газетт дю
Палэ", окончательно довершил его облик. Жизнь Виктора Дельо
вошла в проторенную колею.
При входе в Торговую галерею он столкнулся со старшиной
сословия Мюнье, и тот воскликнул:
- Ба, Дельо, ты никак воскрес? Ну что, старина, как наши
дела? Почти полгода носа не казал во Дворец! Еще бы:
после такого триумфа в деле Вотье...
- Не будем преувеличивать... - скромно отозвался
адвокат.
- Ничего себе! Весь Дворец и газеты только и твердили,
что о тебе! В один день ты стал знаменитостью, и вдруг -
как в воду канул! Что стряслось?
- Да ничего... Я сидел дома, терпеливо дожидаясь, чтобы
ко мне начали сбегаться с заманчивыми предложениями...
- И много их теперь у тебя?
- Ни одного! В глубине души я другого и не ждал... А
как ты думал? Я принадлежу к старой гвардии, а ее давно
оттеснили локтями молодые карьеристы...
- Послушай, тебя надо встряхнуть! У меня есть для тебя
еще одно сенсационное дело... Один калека ухлопал свою
жену...
- Ты непременно хочешь сделать из меня адвоката Суда
чудес! Нет уж, благодарю покорно! Видишь ли, я предпочитаю
вернуться в добрый старый Исправительный суд...
- Ты что, спятил?
- Может быть... если только, наоборот, не образумился!
- Воля твоя, конечно... Однако это, надеюсь, не помешает
тебе время от времени наведываться ко мне? У меня всегда
есть в запасе недурные сигары...
- Ну, раз уж ты проведал мою слабость...
Виктор Дельо улыбнулся, и они раскланялись. Затем старый
адвокат возобновил прогулку по Дворцу, заходя из одной
канцелярии в другую, из палаты в палату, изучая объявления о
делах. Спустя три часа он снял мантию, сменил шапочку на
канотье, вышел из Дворца и смешался с толпой. Весенняя
теплынь располагала к раздумьям. Виктор Дельо неспешно
зашагал к дому по набережной Гранд-Опостен, вдоль лотков
букинистов. Почти у каждого он останавливался и листал
пожелтевшие страницы, время от времени поправляя очки, чтобы
полюбоваться старинной гравюрой... Однако мыслями он был
далеко отсюда, в Институте святого Иосифа, тоску по которому
испытывал с тех самых пор, как побывал там. Вот где парит
истинный покой, вот где забывается вся людская суета.
Добравшись до своего подъезда, он немало удивился при
виде поджидавшего его человека: то был Ивон Роделек
собственной персоной, в черной сутане и голубых брыжах,
смущенно комкающий в нескладных крестьянских руках
треуголку.
- Какой приятный сюрприз! - воскликнул адвокат,
приглашая гостя в свою скромную квартиру. - Вот уж не
ожидал! А ведь по пути из Дворца я как раз думал о вас, о
ваших коллегах и учениках... Как дела у Жака?
- Хорошо. Даже очень хорошо... Сегодня я уже могу
сказать вам, что он возвращается к счастью.
- Что ж, прекрасно! Я тоже считаю, что эти два существа
просто созданы друг для друга.
- Я рад сообщить вам, что мне удалось уговорить Жака и
Соланж вернуться на несколько месяцев в Санак, где сама
атмосфера должна благотворно повлиять на их чувства друг к
другу... Завтра мы все трое отправляемся туда на лиможском
экспрессе.
- Замечательно... А вы, господин Роделек? Расскажите
немного о себе. Как вы себя чувствуете?
- Старею, как и все... Даже в очках уже плохо вижу:
глаза сильно сдают... да и на ухо совсем туг...
Согласитесь, это забавно: после того, как мне - хорошо ли,
плохо ли - удалось дать несчастным детям возможность видеть
без зрения и слышать без слуха, я сам становлюсь слепым и
глухим! И все же, если это меня постигнет, я возблагодарю
Господа за то, что он дал мне по-настоящему ощутить себя в
том же состоянии, в каком находятся мои бедные
воспитанники...
- Вы никогда не изменитесь, господин Роделек...
- Вы тоже, дорогой мэтр!
- Это ли не привилегия всех стариков - немного походить
друг на друга?
- Несмотря на огромное удовольствие от беседы с вами, я
вынужден вас покинуть, - сказал Ивон Роделек, вставая. -
Мне предстоит еще один визит...
- Держу пари, речь идет об очередном несчастном ребенке,
которого вы намереваетесь увезти в Санак!
- Дорогой мой мэтр, вы выдающийся знаток психологии!..
Да, вы правы, меня ждет бедное дитя, так же от рождения
лишенное трех чувств. Не знаю, удастся ли мне забрать этого
ребенка в Санак, но у меня есть огромное желание покинуть
мир не раньше, чем воспитаю своего двадцатого ученика...
Оставшись в одиночестве, Виктор Дельо переобулся в
шлепанцы, укутался в свой халат, удобно устроился в любимом
кресле и принялся перебирать в памяти дело Вотье:
многочисленных свидетелей, из которых одни вызывали лишь
презрение, а другие невольно вредили подсудимому от избытка
благих намерений; кровожадного прокурора; спокойного,
рассудительного председателя суда; наконец, своего
несговорчивого подзащитного, замкнувшегося в упорном
молчании... Потом он представил себе необычную группу
путешественников, которые завтра займут места в лиможском
экспрессе: Жак, Соланж, Ивон Роделек и его будущий новый
воспитанник. Адвокат неплохо изучил старого учителя и был
уверен, что тот не устоит перед потребностью взрастить еще
