свои истинные намерения, она стала сопротивляться... и, не
желая уступать негодяю, нанесла ему удар первым, что
попалось под руку: ножом для разрезания бумаги, который,
наверное, лежал на ночном столике...
К несчастью, в пылу схватки Соланж потеряла свой зеленый
шарф - он, незамеченный, спланировал на ночной столик.
Теперь Жак Вотье понял, почему запах духов вел дальше по
коридору: убив американца, Соланж в панике убежала на
палубу, даже не подумав - до того ли ей было! - захлопнуть
за собой дверь каюты, которая так и осталась приоткрытой.
Теперь, когда мерзавец получил по заслугам, главное - любой
ценой отвести от Соланж подозрение в убийстве! Нельзя
терять ни секунды: того и гляди кто-нибудь объявится
раньше, чем Жак успеет придать картине преступления
надлежащий вид. Самый простой и самый надежный способ
спасти Соланж от обвинения в убийстве - выставить
преступником себя самого. Ведь он рискует самое большее
несколькими годами тюрьмы... У кого хватит духу приговорить
слепоглухонемого от рождения к смертной казни? К кому, если
не к нему, применять суду магическую формулу: "Учитывая
смягчающие обстоятельства..."? Да и метод защиты он изберет
самый простой: упорное молчание, которое должно пронять
судей и заронить в них сомнение. Приговор навряд ли будет
чересчур суровым... Ну, а потом, выйдя из заключения, он
вновь обретет свою верную подругу, с которой заживет
счастливо и безмятежно, не опасаясь более никакого
соперника...
Примерно такие мысли вихрем пронеслись в его
взбудораженном мозгу. Не прошло и нескольких секунд, как он
принялся за работу. Первым делом следовало избавиться от
двух улик: от ножа, на котором наверняка остались отпечатки
пальцев Соланж, и от ее зеленого шарфика. Шарфик он тут же
выбросил в иллюминатор. Однако, когда очередь дошла до
ножа, Вотье призадумался... После ареста у него обязательно
спросят, как он, слепой, сумел им воспользоваться. Надо
отрепетировать удар. Пальцы его стиснули ручку ножа, и рука
рассекла воздух раз, другой, третий, погружая лезвие в уже
распоротое горло... Вот теперь можно отправить нож вслед за
шарфом Соланж: в безбрежный океан...
Оставалось "подписать" преступление собственными
отпечатками пальцев, для чего он приложил свои перепачканные
кровью пальцы везде, где только мог... Чтобы создать
видимость ожесточенной схватки, он поднял мертвеца с койки и
дотащил его до двери, умышленно опрокинув по пути пару
стульев. Потом приоткрыл дверь, чтобы первый же, кто
пройдет по коридору, обнаружил убийство и самозваного
убийцу. Ожидание оказалось долгим, но он нашел в нем особый
вкус: смаковал "свое" преступление, упивался торжеством...
Я уже говорил вам, господа судьи, что только один раз в
своей жизни Жак Вотье оказался подлинным чудовищем, и
произошло это как раз во время ожидания. Он с пронзительной
ясностью пережил в памяти все детали убийства, которого не
совершал. Мысленным взором с ликованием созерцал, как его
карающая длань обрушивается на подлого американца... Жак
Вотье ни в чем не раскаивался: морально он тоже был убийцей
Джона Белла...
Вот в чем состоит его преступление, господа присяжные!
Бесспорно, тяжесть его велика, но судить за него Жака - не в
ваших полномочиях.
Последние слова адвоката вызвали ропот у присутствующих.
Даниелла была потрясена. Мысль о том, что человек столь
выдающегося ума может обратиться в чудовище, способное убить
во имя любви, ее странным образом взволновала. И робкое
чувство восхищения, которое девушка понемногу начала
испытывать к подсудимому, необычайно усилилось: какая
женщина останется равнодушной при виде мужчины, подобного
Жаку Вотье?
Виктор Дельо переждал, пока утихнет многоголосый гул, и с
присущим ему спокойствием продолжил свою речь:
- Прошу вас, господа присяжные, взгляните на подсудимого!
Как неузнаваемо изменилось его доселе бесстрастное лицо! На
этот раз он не играет: его отчаяние неподдельно,
безысходно. Только что вдребезги разбилась его мечта о
неземной любви... К тому же он узнал, что Соланж не убивала
своего любовника. Отныне ему нет никакой надобности
взваливать на себя ответственность за чужое преступление...
Господин переводчик, прошу вас, задайте подсудимому
следующий вопрос: "Жак Вотье, правильно ли я описал
обнаруженную вами картину преступления и ваши дальнейшие
действия?"
Переводчик передал слепоглухонемому вопрос адвоката. Тот
выпрямился во весь свой исполинский рост и принялся делать
пальцами знаки, хорошо видимые всем присутствующим.
Переводчик громко объявил его ответ:
- Совершенно правильно.
- В таком случае, - продолжал адвокат, - задайте ему
последний вопрос, после чего мы оставим его в покое: "Жак
Вотье, продолжаете ли вы настаивать на том, что пятого мая
сего года на борту теплохода "Де Грасс" вы убили Джона
Белла?"
Жак Вотье ответил тем же способом:
- Я солгал, чтобы спасти жену. Я не убивал Джона Белла!
Раздавленный душевным страданием, он рухнул на скамью.
Адвокат же заговорил вновь:
- Теперь мне остается задать несколько вопросов госпоже
Соланж Вотье. Ответьте, был ли Джон Белл вашим любовником?
Женщине стоило огромного труда еле слышно выговорить:
- Да, это правда...
- Приходили ли вы к нему в каюту пятого мая сего года
примерно в два часа пополудни?
Несколько оправившись, Соланж ответила:
- Да... Я хотела добиться от Джона обещания, что он
никогда больше не будет искать встречи со мной. Если бы он
отказался, я бы, наверное, убила его. Но когда я вошла в
каюту, Джон был уже мертв...
- Не припомните ли вы, лежал ли где-нибудь в каюте
зеленый шелковый шарф?
- Не помню. Я была слишком потрясена видом убитого
Джона, чтобы обращать внимание на такие мелочи...
Соланж спрятала лицо в руках, как бы пытаясь изгнать
страшное видение; ее сотрясали рыдания.
Виктор Дельо вполголоса задал еще один вопрос:
- Вы не обнаружили пропажи своего шарфа перед тем, как
было совершено убийство?
- Да, он исчез. Я точно помню, что в день отплытия из
Нью-Йорка шарф был на мне. Но в тот же вечер он куда-то
запропастился. Это меня расстроило. Жаку я ничего не
сказала, ему нравился этот шарф... Ну, а потом мне было уже
не до него...
- Итак, мадам, ваш зеленый шарф был украден у вас
настоящим убийцей за три дня до преступления, чтобы, оставив
рядом с трупом Джона Белла принадлежащую вам вещь,
переложить ответственность за убийство на ваши плечи...
Долгими бессонными ночами я искал мотив этого столь
тщательно подготовленного преступления, второй жертвой
которого чуть не стали вы, мадам. Если бы ваш муж не
выбросил в море зеленый шарф и не оставил в каюте отпечатков
пальцев, вместо него на скамье подсудимых оказались бы вы!
Итак, кто-то желал погибели вам и молодому американцу.
Но кто же? Кто-то, кому вы или Джон причинили зло...
Преступником или подстрекателем преступления - а я настаиваю
именно на втором из этих определений - мог быть либо
отвергнутый вами, госпожа Вотье, любовник, либо бывшая
возлюбленная Джона Белла, чье место вы заняли в его сердце.
Первое предположение я отбросил не сразу, хоть и был
уверен, что ваша связь с молодым американцем вызвана
минутной слабостью и является единственной в своем роде. И
все же, признаться, одно время я спрашивал себя, не замешан
ли в преступлении Жан Дони, с которым в Институте святого
Иосифа вам довелось иметь малоприятное столкновение. Однако
я установил, что в то время, когда на борту "Де Грасса" было
совершено убийство, Жан Дони безотлучно исполнял свои
обязанности органиста в соборе Альби. Методом исключения
следовало остановиться на предположении о наличии соперницы.
Когда я принял его в качестве рабочей гипотезы, все
оказалось на удивление простым...
Пылкие чувства американца к прелестнице Филис Брукс
заметно ослабли с того дня, как сей предприимчивый молодой
человек свел знакомство с очаровательной француженкой.
Филис, которая рассчитывала безраздельно владеть душой Джона
скорее из корыстных побуждений - не будем забывать, что он
был единственным сыном богатого и влиятельного сенатора! -
наверняка испытывала недовольство, переросшее в ненависть,
когда она убедилась, что Соланж Вотье полностью вытеснила ее
из сердца Джона. Само собой разумеется, вам, госпожа Вотье,
Джон Белл ни словом не обмолвился ни о существовании Филис,
ни тем более о сценах ревности, которые она устраивала ему
чуть ли не ежедневно. И, если вы начинали все больше
сожалеть о том, что встретились с Джоном, он привязывался к
вам все сильней. Узнав о вашем решении возвратиться с мужем
во Францию, он притворился, будто наконец внял уговорам
отца, сенатора Белла. Итак, Джон сел на тот же теплоход, о
чем вы даже и не подозревали и, естественно, удивились,
встретив его на палубе через несколько часов после отплытия
из Нью-Йорка.
Не обошлось на корабле и без присутствия Филис, правда,
незримого: на борту "Де Грасса" находился некто, имеющий к
ней самое непосредственное отношение, - муж Филис!
События накануне отплытия "Де Грасса" развивались так:
днем муж Филис вышел из дому. Зная, что он вернется лишь
поздним вечером, Филис позвонила Джону Беллу и тоном, не
терпящим возражений, пригласила его к себе. Джон, который
всегда склонялся перед женщинами с сильным характером, не
устоял и на этот раз. Быть может, он испугался, как бы
любовница не закатила ему один из тех публичных скандалов,
на которые столь щедра Америка, что нанесло бы серьезный
урон престижу его отца, чья избирательная кампания была
тогда в самом разгаре. Джон счел более благоразумным прийти
к Филис и умилостивить ее чеком на кругленькую сумму.
Молодой янки никогда не строил себе иллюзий относительно
чувств Филис: больше всего ее привлекало в Джоне громкое
имя его отца, а главное - его кошелек. Истая дочь Бродвея,
обольстительная и коварная, ограниченная и алчная, она
видела в каждом мужчине, клюнувшем на ее чары, всего лишь
ходячую чековую книжку для оплаты ее прихотей, тем более что
на мужа в этом смысле особо рассчитывать не приходилось.
Филис не утаила от Джона, что она замужем, но сказала,
что супруга можно не принимать в расчет: он, дескать, из
тех удобных мужей, главное достоинство которых - вечно быть
в отъезде... Джон не знал даже, как зовут этого
замечательного мужа: Филис представлялась всем под девичьей
фамилией Брукс. Так было удобнее при ее не слишком почетной
профессии.
После долгих препирательств, в которых каждый проявил
себя отнюдь не лучшим образом, стороны сошлись на двадцати
пяти тысячах долларов. Чек был выписан на предъявителя - с
тем, чтобы Филис могла сразу же получить по нему деньги. На
ее беду, в банке пришлось предъявить паспорт, выписанный на
ее настоящую фамилию, фамилию мужа. Деньги Филис получила,
но в банковской ведомости остался номер ее паспорта -
бесценная находка для моего нью-йоркского корреспондента...
В ту минуту, когда Джон с изрядным облегчением собирался
навсегда покинуть хозяйку квартиры, в двери щелкнул замок:
раньше времени вернулся муж. Мужчины так и не увидели друг
друга - на этом я настаиваю особо, - поскольку Джону Беллу
удалось скрыться по пожарной лестнице, которой в Нью-Йорке
снабжен почти каждый дом. Муж успел заметить лишь поспешно
удалявшуюся фигуру мужчины, но это бегство само по себе было
равносильно признанию в измене. Супругу оставалось лишь
потребовать у своей половины разъяснений, что он со всей
решимостью и сделал. Красотка Филис со стоном призналась:
"Это Джон... Джон Белл... Но больше мы с ним не
увидимся; он отплывает завтра вместе со своей любовницей на
том же теплоходе, что и ты..."
Джону Беллу так и не суждено было узнать, что муж Филис
Брукс - француз, которого профессия обязывала каждый месяц
ходить во Францию на теплоходе "Де Грасс"...
Часом позже состоялось примирение, и муж повел Филис
ужинать в дансинг, чтобы весело провести последний вечер
перед расставанием. Она охотно согласилась, довольная столь
