матума артиллерией Петропавловской крепости...
Крышка часов щелкнула и отвалилась: часы показывали двенадцать минут
седьмого - до истечения указанного срока оставалось восемь минут.
Комиссар сунул часы в карман и вытащил кисет с табаком и трубку.
- А ведь, должно-быть, не один я сейчас считаю минуты... еще семь...
шесть... пять минут и...
- Товарищ Лобачев, крепостная рота отказывается стрелять!
Комиссар вскочил, сделал шаг вперед, вспылил было, но сдержался и
спросил, не повышая голоса.
- Почему?
- Говорят: орудия заржавлены... Говорят, пускай сам комиссар из таких
орудий стреляет!
Трехдюймовые орудия, которыми надлежало штурмовать Зимний дворец, бы-
ли найдены на дворе арсенала и еще утром вытащены в "лагери".
"Лагерями" называлось небольшое пространство между крепостной стеною
и обводным каналом Невы, когда-то служившее для лагерного расположения
частей гарнизона, а теперь превратившееся в место для свалки мусора.
Не было возможности выбрать иную позицию - ни втащить орудия вверх на
крепостные стены, ни оставить их за стенами. Слишком близка была цель -
Зимний можно было расстреливать только прямой наводкой.
С наступлением темноты эти орудия были выдвинуты из-за куч мусора на
заранее выбранные места у самого берега Невы.
Снаряды частью нашлись в арсеналах, частью были присланы с Выборгской
стороны из склада огнеприпасов, - все было готово к тому, чтобы в услов-
ленный час начать бомбардировку Зимнего, подавая тем самым знак к всеоб-
щему штурму - и теперь, когда этот условленный час пришел, когда через
четыре минуты Военно-Революционный Комитет прикажет открыть огонь, те-
перь...
- Товарищ Павлов, я иду к орудиям. Вы замените меня до моего возвра-
щения.
Тусклые блики фонарей дрожат в темной зыби Невы; октябрьский вечер
легким дыханьем дождя оседает на лицо и руки.
Через Троицкий мост с резким звоном тянутся игрушечные трамваи, ле-
пятся к перилам кукольные фигурки прохожих.
Комиссар выбрался, наконец, за крепостную стену.
Среди огромных куч мусора, в свете ручного фонаря казавшихся безоб-
разной декорацией - стояли орудия.
В десяти шагах от них несколько артиллеристов жались к стволам огром-
ных оголенных ветел. Один из них вышел вперед:
- Товарищ комиссар?..
Ручной фонарь направляется навстречу артиллеристу и свет его на одно
мгновенье задерживается на офицерских погонах.
- В чем дело, поручик? Почему артиллеристы отказываются стрелять?
- Артиллеристы не отказываются стрелять...
Поручик держит голову прямо и смотрит в лицо Лобачева немигающими
глазами.
- Артиллеристы не отказываются стрелять, в случае если им будут пре-
доставлены исправные орудия. Эти орудия - неисправны. При первом выстре-
ле их разорвет. Они - проржавели, в компрессорах нет ни капли масла.
Комиссар внезапным движением наводит свой фонарь прямо в лицо офице-
ра.
Сухое, гладко выбритое лицо спокойно, брови слегка приподняты, глаза
смотрят не мигая, только зрачки сузились под ярким светом; да и что там
рассмотришь в этих пустых глазах, спасает ли этот вылощенный человек
свою шкуру, надеется ли на то, что эти сумасшедшие большевики проиграют
игру? И уж во всяком случае не узнать, ни за что не узнать, по этим гла-
зам, есть ли в самом деле в компрессорах масло и проржавели ли в самом
деле орудия, первые орудия революции, которыми во что бы то ни стало
нужно подать условный знак к атаке, которыми во что бы то ни стало нужно
сломить сопротивление "армии, верной Временному правительству"?
- Я вам не верю.
Поручик пожимает плечами.
- Как вам угодно! Впрочем вы в этом можете удостовериться сами!
- Вызовите сюда фейерверкера.
Фейерверкер, неуклюжий, широкий солдат в темноте возится возле ору-
дий; его зовут; переваливаясь на коротких ногах он идет к комиссару.
- Какие неисправности в орудиях?
Фейерверкер молчит.
- Какие неисправности в орудиях?
- Из их давно не стреляно, - говорит, нахмурившись, фейерверкер. Зар-
жавели. И в компрессорах...
- Что?
- В компрессорах - пусто. Масла нет.
Комиссар молчит; немного погодя, он подходит к артиллеристам ближе и
говорит глухо:
- Сейчас я пришлю своего помощника для обследования орудий. В случае,
если они окажутся исправными...
Он замолчал на одно мгновенье:
- Расстреляю!
Он повернулся и быстро пошел обратно.
У самой крепостной стены его догнал поручик, начальник крепостной ро-
ты.
- Простите, товарищ комиссар...
Лобачев, не замедляя шага, повернул к нему голову.
- Вы, может-быть, думаете, что я солгал... Даю вам честное слово офи-
цера, что...
Он едва поспевал за комиссаром.
- Что стрелять из этих орудий, в самом деле, крайне опасно!
---------------
Снова тусклые блики фонарей дрожат в темной зыби Невы, снова ветер,
дождь и сумрачные громады зданий.
Навстречу ему, размахивая рукой, в которой зажата записка, бежит ка-
кой-то солдат.
- Товарищ комиссар!
- В чем дело?
- Вас ждут... Вот записка.
При четком свете фонаря Лобачев читает записку и стиснув челюсти рвет
ее на мелкие клочки.
- Опять приказ... Но, чорт побери, ведь можно же начать бомбардировку
с "Авроры"!
- Где Павлов?
- В дежурной комнате, товарищ комиссар!
Лобачев бежит по лестнице, распахивает дверь в дежурную комнату и ли-
цом к лицу сталкивается с человеком невысокого роста, в очках в распах-
нутом пальто и мягкой фетровой шляпе, сдвинутой на затылок.
- В чем дело, чорт возьми? Почему не открываете огонь. Из Смольного
приказ за приказом, войска ждут, а вы...
Лобачев, крепко сжимая челюсти, смотрит на человека в очках.
Тот внезапно умолкает, сдвинув брови и тревожно вглядываясь в лицо
комиссара.
- Вы больны? Если вы больны, так как же вы смеете браться за такое
дело...
Лобачев разжимает залитый свинцом рот.
- Я здоров. Не имею возможности открыть огонь, так как орудия, по
словам артиллеристов, неисправны и стрельба из них сопряжена с опас-
ностью для жизни.
- Ваши артиллеристы - изменники! - кричит человек в очках. - Немед-
ленно дайте знак из сигнальной пушки.
- Сигнальная пушка? - вспыхивает в мозгу комиссара. - В самом деле,
как же так?.. Сигнальная пушка...
- Почему вы не вызвали артиллеристов с Морского полигона?
- Почему я не вызвал артиллеристов с Морского полигона? - бессмыслен-
но повторяет комиссар и, придя в себя, отвечает:
- Потому что четверть часа тому назад я еще не знал, что орудия не-
исправны.
Человек в очках хватает его за руку и тащит к дверям.
- Идемте к орудиям!
Он уже бежит по лестнице, выбегает на двор, дождь сразу захлестывает
лицо; он поднимает воротник пальто, глубже надвигает шляпу. Комиссар ед-
ва поспевает за ним. Они идут в темных проулках, между гарнизонными зда-
ниями; со стороны Зимнего слышатся редкие ружейные выстрелы, фонари сла-
бо мерцают у крепостных стен.
- Товарищ Лобачев, где вы?
Какой-то человек бежит за ними, проваливаясь в лужи, прыгая через вы-
боины.
- Я здесь. Что случилось?
Человек падает в лужу, вскакивает, ругаясь по-матери, и кричит весе-
ло:
- Зимний сдался и наши там!
Человек в очках с недоумением опускает голову и смотрит поверх очков.
- Зимний сдался? Навряд...
Комиссар, дрожа от напряжения, хватает его за руку.
Он отвечает на пожатие и, прислушиваясь к учащающейся стрельбе, гово-
рит с сомнением, качая головой.
- Что-то не то... Однако ж едем туда... Посмотрим...
Они возвращаются обратно в дежурную комнату.
Высокий солдат, лицо его кажется знакомым комиссару, подходит к нему,
едва только он появляется на пороге дежурной комнаты.
- Товарищ комиссар, - говорит он и, по старой военной привычке, под-
носит руку к козырьку фуражки - поручение выполнено.
- Какое поручение? - пытается вспомнить комиссар. - Ах да, это тот
самокатчик... Я его посылал с ультиматумом в Зимний.
- Очень хорошо, товарищ, - отвечает он.
- Временное правительство отказалось ответить на ультиматум...
- Временного правительства больше не существует. Зимний взят.
- Вы давно с Дворцовой площади? - спрашивает самокатчика человек в
очках.
- Не более, как минут тридцать...
- Ну как там?
- Да вот впервые от товарища Лобачева слышу, что Зимний сдался.
Человек в очках быстро идет к дверям и еще раз оборачивается на поро-
ге.
- Я еду. На всякий случай необходимо немедленно послать за артилле-
ристами с Морского полигона.
На мостике, за крепостными воротами уже тарахтит автомобиль со слюдя-
ными окошечками в парусиновом верхе.
5.
Кривенко вернулся из штаба мрачный и почти не отвечал на расспросы
красногвардейцев.
Он хмуро выслушал сообщение своего помощника о том, что за время его
отсутствия заставой Павловского полка были задержаны на Морской 150 юн-
керов с четырьмя орудиями, за какие-то пустяки обругал его по-матери и
принялся осматривать испорченный пулемет, с которым возился еще утром.
Раза два он пробормотал что-то про себя, но Шахов, вернувшийся с об-
хода расслышал только:
- Все дело губят... Засранцы! Что ж, подождем.
Шахов хотел было узнать от него о причинах замедления, но раздумал и
отошел в сторону.
Недавнее ощущение необычайной новизны всего мира и странность того,
что вещи и люди представлялись ему во всех мелочах с особенной свежестью
и убедительностью - все это было сметено встречей с Главецким.
Это лицо, немного опухшее, тошнотное, но вместе с тем чем-то привле-
кательное выплывало перед ним за каждым углом. За три часа, которые он
провел, бродя между Морской и Миллионной, оно не оставляло его ни на од-
ну минуту. Он до мелочей припоминал давешний разговор в трактире и вмес-
те с тяжелым чувством огромной и страшной для него (в этом он был почти
уверен) неудачи, испытывал горечь от того, что встреча с Главецким прои-
зошла в этот, а не в другой день.
И теперь, когда первое ощущение свежести и новизны исчезло, он с но-
вой силой вспомнил о Галине.
Теперь он тревожился о ней, жалел, что не отправился разыскивать ее
тотчас же, упрекал себя в этом; ему странным казалось, что он так быстро
и так просто забыл о ней. Он сидел, обхватив винтовку обеими руками,
чувствуя щекой холодок шомпола, и прислушивался к глуховатому говору в
цепи, раскинутой поперек Миллионной, к редкому треску ружейных выстрелов
у Зимнего дворца.
Но эти звуки были уже привычными и неизбежными для сегодняшней ночи;
он переставал замечать их и тогда снова отчетливо вспоминал жесты, мело-
чи одежды, чуть неверную походку Галины, как в тот год, который он про-
вел в глухой деревушке под Томском, где напрасно старался ее забыть.
Этот бесконечный год, который он так старательно прожил в разлуке с
нею, в который он пытался, наконец, свести личные счеты с собою - вдруг
ухнул куда-то. Этот год был ошибкой, ребячеством, неуменьем совладать с
собой, детским желаньем уйти от настоящей жизни, а настоящая жизнь была
в ней, в Галине, в этой теплой и глухой радости, которая снова начинала
подмывать его.
Он поднял голову - автомобильные прожекторы косыми снопами света
скользили по Миллионной - и снова опустил ее; в прижатых ладонью глазах
на миг мелькнули круглые красные пятна...
- Стой!
Автомобиль взлетел на мостик через Зимнюю канавку и остановился.
Кривенко, сняв винтовку с плеча, бежал к нему вдоль тротуара.
- Кто такие? - в два голоса закричали из цепи.
Человек в очках и в фетровой шляпе, сброшенной на затылок, высунулся
из автомобиля.
- Из Военно-Революционного Комитета. Нам только-что передали, что
Зимний взят.
- Хм, вот как, взят? - с иронией переспросил Кривенко, - ну так он,
стало-быть, само собой взялся. Мы тут четвертый час стоим ни туда ни на-
зад, а от нас требуют, чтобы мы дворец взяли!
