туда и назад в табачном дыму между больничными матрацами.
Никто не обратил особенного внимания на офицера, появившегося из час-
ти дворца, отведенной Временному правительству.
Высокий рыжеватый портупей-юнкер пристально вгляделся в него, чуть
пьяными глазами, видимо принял его за своего знакомого и весело припод-
няв над головой бутылку белого бургундского вина, прокричал чью-то чужую
фамилию.
Прапорщик изредка проводя рукой по лицу, пылавшему яркой краской,
молча прошел мимо, в одну из комнат, на стенах которой стройными рядами
висели огромные, в тяжелых рамах, картины. На каждой картине, выбросив
вперед голову, напружинив поддернутое вверх тело, выгнув грудь, марширо-
вали солдаты.
Прапорщик молча остановился перед одной из картин - на ней император,
создатель фрунтового государства на белой лошади с высоким султаном меж-
ду настороженных ушей, принимал парад лейб-гвардии Преображенского пол-
ка. В стекле массивной, позолоченной рамы, отражались колонки ружей,
составленные вдоль стены, и пулеметы, стоявшие на подоконниках. Окна бы-
ли открыты.
За пулеметами в неясной, беловатой отмели стекла маячила Дворцовая
площадь.
- Каков строй! - быстро сказал кто-то над самым ухом прапорщика - ка-
ков строй! Вот это, извольте взглянуть, русская армия!
Прапорщик обернулся и отступил в сторону: это говорил короткий чело-
век с начинающей лысеть, коротко остриженной, головою.
- Капитан Воронов, к вашим услугам.
- Прапорщик Миллер, - сказал прапорщик, слегка отворачивая голову,
чтобы не чувствовать едкого запаха спиртного перегара.
- Может-быть... большевик?
- Если бы я был большевиком, мое место было бы не в Зимнем дворце! -
запальчиво ответил прапорщик.
Капитан качнулся, прикрыл глаза.
- Ну и что же, теперь среди прапорщиков сколько-угодно большевиков.
Да и не в большевиках дело! Дело в том... в том, что лучшие традиции на-
шей армии пошли прахом. Посмотрите на юнкеров! Они - будущие офицеры, а
есть среди них хоть один аристократ? Защитники отечества! Каждый солдат
может без всякого труда попасть в юнкерскую школу... Нет, к дьяволу, к
дьяволу!..
- Каждый солдат такой же гражданин Российской Республики, как и вы,
господин капитан, - сухо отвечал прапорщик.
- Правильно! - весело закричал тот, приподнимаясь на носках и с
пьяным удовольствием разглядывая своего собеседника - не спорю, милый
молодой друг... Только знаете ли, что? Нужно бежать отсюда... Мы еще не
сыграли нашей партии, но... но, может-быть, лучше ее и не начинать!
Честь, честь отменили, мерзавцы... - сказал он вдруг с горечью - Рабочие
депутаты, сволочи! Государственные люди!
Прапорщик молча отвернулся от него и подошел к окну.
На площади, неподалеку от главного входа в Зимний стояли в строю три
роты юнкеров в длиннополых шинелях. Высокий энергичный человек говорил
им что-то, упрямо наклонив голову, сдержанным и коротким движеньем выб-
расывая вперед правую руку.
Сквозь открытое окно до прапорщика долетело несколько фраз.
- Мятеж большевиков наносит удар делу обороны страны... сорвать Учре-
дительное собрание... Необходимо вырвать, наконец, почву из-под ног
большевизма... В ваших руках спасение родины, республики и свободы.
Юнкера с металлическим стуком взяли винтовки на плечо, беглым шагом
перешли через площадь и исчезли под аркой Штаба.
- Тяжело! - сказал за его спиной тот же пьяный голос, - не то что-то,
не то все, не... не то, пустота какая-то вокруг, прапорщик!
4.
- Десять человек в комнату семьдесят девять! Немедленно!
Военный, с красной повязкой на рукаве, появившийся на пороге комнаты,
в которой прибывающие красногвардейские отряды устроили что-то в роде
штаба, исчез так же быстро, как появился.
Из коридора на мгновение донесся шум, топот, гуденье - дверь захлоп-
нулась и все стихло.
- Очередь пятому десятку! - весело прокричал мальчишка лет шестнадца-
ти и застучал винтовкой об пол. - Лангензиповцы поперли! Ракитов, вста-
вай, ляжки повытрешь!
В длинных сводчатых коридорах грохочет толпа. Повсюду толпа - на
лестницах, в белых высоких комнатах, в тусклых залах, разрезанных вдоль
рядами массивных колонн.
Рабочие в длинных блузах, солдаты в изношенных серых шинелях и папа-
хах - готовые двинуться вперед по первому приказу - ждали этого приказа
на лестницах, в залах, в коридорах Смольного.
Газеты, листовки, воззвания шелестели в руках толпы - над нею на го-
лой запотевшей стене висели первые листовки Военно-Революционного Коми-
тета.
В комнате семьдесят девять длинноволосый человек в очках, с утомлен-
ным лицом мельком оглядел красногвардейцев и ровным голосом отдал прика-
зание:
- Вы отправитесь на Марсово поле, к Троицкому мосту. Нужно установить
заставу. Держите связь с Павловским полком на Миллионной. Пускай выделят
заслон от полка.
Он взял со стола бланк со штампом Военно-Революционного Комитета.
- Десять человек. Так. Кто начальник десятка?
Маленький красногвардеец в огромной мохнатой папахе выступил вперед:
- Сепп.
- Григорьев.
- Ракитов.
- Ивченко.
- Дмитриев.
- Давыдов.
- Любанский.
Человек в очках поднял голову от бумаги, которую он писал, сдвинул
очки на лоб и закричал:
- Тише, товарищи! Не мешайте работать! Мне ваших фамилий знать не
нужно...
На одно мгновенье наступило молчание, вслед затем резкий голос сказал
коротко:
- Шахов.
Красногвардейцы обернулись: высокий хмурый человек отделился от стены
и шагнул к столу.
- Одиннадцать, - машинально подсчитал человек в очках.
И сердитым жестом остановил начальника десятка, начавшего было гово-
рить о том, что этот человек не принадлежит к их отряду.
- Неважно, товарищ! Тем лучше! Лишний человек не помешает.
Он приложил печать и подписал наряд.
Маленький красногвардеец аккуратно сложил бумагу и засунул ее в папа-
ху.
- Неважно! - пробормотал он, искоса и с подозрением оглядывая Шахова,
- как это неважно? А почем я знаю, что это за человек? Неизвестно... А,
может-быть, он, сукин сын, сам Керенский?
И он повел свой маленький отряд между толпы по длинному коридору.
---------------
Шахов добрался, наконец, до лестницы, потеряв по дороге всех своих
товарищей.
Некоторое время он видел еще мелькавшую в толпе удивительную папаху
Сеппа, но папаха двигалась с подозрительной быстротой и он наконец поте-
рял ее из виду.
Толпа сомкнулась за папахой, за самим Сеппом, за красногвардейцами с
такой же неизбежностью, с какою она могла бы впитать в себя броневик.
Хватаясь руками за перила, Шахов спустился вниз по лестнице и вдруг,
неожиданно для самого себя, вылетел в сад перед Смольным.
Страшный грохот оглушил его.
Огромные, серые броневики, украшенные красными флажками и завывавшие
своими бешеными сиренами, автомобили задохшиеся, как загнанные звери,
люди в солдатских шинелях, в матросских бушлатах, волочащие по земле
ящики с наганами, разгружающие грузовики с винтовками - все двигалось,
шумело, сплеталось, вростало друг в друга.
Во всей этой лихорадочной тесноте, в стремительной быстроте, с кото-
рой люди врезались в вещи и тащили их за собою, Шахов минут десять бе-
зуспешно искал красногвардейцев, с которыми он был послан.
Он поднялся на несколько ступеней обратно по лестнице и внимательно
перебирал глазами каждый автомобиль, наткнулся на готовый к отправке
грузовик, который стоял немного в стороне, под деревьями, весь содрога-
ясь от работы мотора.
Солдаты и красногвардейцы снизу вбрасывали в его коробку пачки газет
и листовок.
Шофер стоял на сиденьи и изо всех сил махал в сторону Шахова руками.
- Сюда, сюда! - различил Шахов.
Он сбежал со ступенек и пробрался к грузовику.
- На Марсово поле? - крикнул он.
- Да, да, - отвечал шофер, - ничего не расслышав из-за стука мотора.
Десять рук сразу протянулись к Шахову и втащили его в грузовик.
Рукоятка тормоза сдвинулась с режущим шумом - грузовик дрогнул, отка-
тился назад, сразу взял такую скорость, что красногвардейцы с хохотом
попадали друг на друга, пролетел мимо наружной охраны, и качаясь из сто-
роны в сторону, помчался по Суворовскому проспекту.
Огромный молчаливый рабочий первый сорвал обертку с пачки, валявшейся
под ногами, и начал бросать газеты, листовки, воззвания в воздух - через
несколько минут грузовик мчался по улице, оставляя за собой длинный
хвост белой бумаги.
Прохожие останавливались, чтобы поднять их - одни комкали в руках и
рвали на мелкие кусочки, другие бережно прочитывали от первого до пос-
леднего слова.
Было два часа пополудни и эти листы газетной бумаги были покамест
единственным оружием, которое пустила в ход революция.
Время от времени обмотанные пулеметными лентами с ног до головы люди
вылетали как из-под земли и кричали: "Стой!" поднимая свои винтовки, -
шофер, не обращая на них ни малейшего внимания, даже не отводя взгляда
от мостовой, яростно прыгавшей перед ним, кричал что-то и грузовик летел
дальше.
В этой отчаянной езде, не оставлявшей никого ни на минуту на одном
месте, Шахов почти не различал лиц. Грузовик повернул по Старо-Невскому,
обогнул памятник на Знаменской площади и с неожиданной плавностью пом-
чался по Невскому проспекту.
- Садитесь, вот здесь есть место, товарищ, - сказал кто-то за спиной
Шахова.
Он обернулся и увидел четырехугольное, поросшее седой щетиной, лицо
красногвардейца, предлагавшего ему сесть рядом с собой на свободное мес-
то.
По непонятной связи воспоминаний он теперь только понял, что грузовик
все время едет не по тому маршруту, по которому он, Шахов, должен был
ехать согласно приказа человека в очках из Военно-Революционного Комите-
та, что вместо Марсова поля, грузовик везет его к Зимнему дворцу.
- Куда мы едем? - прокричал он шоферу.
- Застава у Исаакиевской площади! - прохрипел, не оборачиваясь, шо-
фер.
- Да ведь мне же не туда нужно! - снова прокричал Шахов и в отчаяньи
стукнул шофера кулаком в спину.
- Уйди, - прохрипел шофер и взял максимальную скорость.
Грузовик покатился с бешеной быстротой, сотни листовок сразу полетели
в воздух, улица позади кишела бегущими и нагибающимися людьми.
Прыгающее четырехугольное лицо оборотилось к Шахову.
- Да куда ж тебя посылали?
- К заставе у Троицкого моста.
Красногвардеец посмотрел на него пристально и положил руку на плечо.
Шахов едва расслышал в стуке мотора и неистовом грохоте колес:
- Ладно, брат, нам повсюду хватит работы!
5.
Все, что произошло в этот стремительный день, все, что видел он и что
понял, наконец, с ясностью почти болезненной, все было неожиданным для
Шахова.
Весь мир гудел, как гигантский улей, все сдвинулось со своих мест,
вошло в какой-то строго-рассчитанный план, в котором он, Шахов, был те-
перь отмечен и которым двигала одна грандиозная и яростная мысль.
Но вместе с этой мыслью, той самой, которая тысячи и десятки тысяч
людей бросила в этот день на улицы Петрограда, которая билась в нем неп-
рерывно - какие-то мелочишки, незначительные подробности запоминались
ему с удивительной силой. Он замечал недокуренную папиросу, брошенную на
вымокший газон у Казанского собора, оторванную пуговицу на солдатской
шинели, случайное движение, пустую фразу, цвет глаз и длину ресниц лю-
дей, которых никогда раньше не видал и теперь видел мельком, каждую без-
делицу, на которую раньше не обращал никакого внимания.
В этот день из того непрерывного строя, в котором он жил до сих пор,
извлечена была машинальность, заставлявшая его не замечать себя самого,
своих слов и движений.
Он подносил к глазам руку - рука была другая, незнакомая, с узловаты-
ми пальцами, с широкими ногтями.
На углу Морской он случайно взглянул в зеркало и сделал шаг назад, не
