токарному и малярному мастерствам и стал работать как самый
лучший, что ни есть, мастер. К осени вернулся барин, осмотрел
все и говорит: "Хорошо ты у меня присматривал, все сделал чисто
и прочно, проси себе за это подарок какой хочешь". А дедушка в
ответ: "Никакого подарка я не желаю, позвольте мне только
работать по утрам в мастерской: я буду делать все, что
потребуется вам по дому". Пан согласился и подарил ему
столярный верстак со всеми инструментами. Два года этак он
трудился, и мастера лучше дедушки в это время не было уже во
всем округе. Веялку ли для хлеба было нужно сделать, домашнюю
ли утварь какую, скрипку ли для музыканта, ведро, кадушку ли, -
за что он ни принимался, все выходило из его рук так прочно да
чисто сделанное, что любо-дорого было смотреть.
Тем временем занял Галичину нашу австрийский цесарь,
крепостное помещичье право было уничтожено, и дедушке стало
вольно отойти от пана. Общество наше опять приняло его к себе
дьячком, потому что тот, который был после него, сильно
пьянствовал и производил такой соблазн, что не было
возможности держать его дольше. Сделавшись дьячком, он снял
большую избу и принялся за мастерство.
Самоучкой он знал еще отлично кузнечную часть,
слесарную, колесничество, а потому народ обращался к нему со
всех сторон за разными поделками, и тем охотнее, что все, за что
ни брался дедушка, он делал, как настоящий мастер. Когда кто,
рядясь, находил, что цена слишком большая и жаловался,
покойник говаривал: "Меня ты будешь клясть только раз - когда
платишь, а потом уж никогда; я вот и хочу, что бы ты уж лучше
поругал меня теперь, чем после за недобросовестную работу".
Таким способом он в несколько лет нажил достаток и тогда
познакомился с бабушкой, за которою отдавалась изба с землей, на
том самом месте, где теперь моя усадьба, женился на ней и
принялся за хозяйство, но все-таки продолжал заниматься
мастерством и не оставлял тоже дьячества. "Мне любо петь
Господеви", - говаривал дедушка, объясняя, что остается
дьячком не по нужде и не из-за хлеба, а из-за любви ко Господу,
которому поют и ласточка, и жаворонок, и соловей, и ангелы на
небесах: "Когда я запою в церкви, мне кажется, что я пою вместе
с ангелами". И до конца своей жизни, покуда в силах был ходить в
церковь, покойный дед постоянно пел и служил Господу в храме.
Жизнь его была такова, что стоит в нее вникнуть. Как
ходят хорошие часы, ни на одну минуту не отставая и не убегая
вперед, так все правильно и мерно шло у него по хозяйству: Вот
любимое его наставление детям и всей челяди: "Человек должен
подражать Господу Богу. Как Господь Бог беспрестанно творит,
как все дела рук его прекрасны и на пользу, как Он все измерил по
часам и минутам, так и человек должен постоянно и усердно
трудиться, смотреть на часы и по ним располагать свою
работу". Бывало, ровно в четыре часа, как зимой, так и летом,
встает он сам, а за ним - дети и челядь. Каждому назначалась с
вечера работа на завтрашний день. Вставши и чисто умывшись,
все молились вместе, а потом уже всякий шел к своей работе: кто
в поле, кто на гумно, кто в мастерскую.
Как в хозяйстве, так и по мастерству все у него было
отлично устроено и сложено и все двигалось правильно, точно
колесики в часах. У него никто не смел сказать неприличного,
дурного слова или поссориться с другим или оскорбить кого-
нибудь.
Сам он, хоть и был горячего нрава и строг, никогда не бил
челяди и не наказывал, а все только учил, как лучше что сделать,
и добрым словом внушал провинившемуся вперед быть исправнее.
Когда кто худо что-нибудь делал или ленился, или пакостную
шалость какую учинял, он призывал того к себе и с глазу на глаз
его учил и наставлял, но при этом никогда не показывал ни досады,
ни гнева. Оттого челядь у него была всегда усердная и прогневать
его боялась пуще палки. А кто внушению не поддавался да еще и
других портил, тому он сейчас расчет в руки, - и ступай себе с
Богом.
И не только никогда не бил никого и не наказывал, а,
напротив, стоящего любил похвалить и наградить. Придет,
бывало, на конюшню, увидит, что лошади исправно вычесаны,
вычищены, грязь с возов смыта, сбруя как следует смазана, или в
поле, - пашню хорошо вспаханную, скирд или стожок
тщательно сложенный, - сейчас зовет других и говорит:
"Смотрите, как у него все исправно, как хорошо! Люблю я такую
работу. Из тебя, брат, хороший выйдет человек и дельный
работник, и вот за то, что ты меня порадовал, дарю тебе...", - и
награждал деньгами или подарком. Оттого в работниках никогда
у него недостатка не было, и нам он часто повторял: "Люди без
ума не умеют обращаться с челядью. Слуга - не раб, а помощник
мой и друг, такой же человек, как и я, и я должен быть ему отцом
и наставником, потому что Бог вверил его моему попечению. Не
ругань, не побои, не бранные и унизительные прозвища
удерживают челядь в верности, но любовь, ласковое слово и
награда". И это было мудрое правило. Каждый работник получал у
него в назначенный час здоровую и вкусную пищу, кто служил за
одежу - хорошо сшитую и прочную одежу, кто за жалованье - в
условленное время добросовестный расчет. А если случалось, что
кто женился или девушка шла замуж, дед справлял сверх всего
свадьбу и давал приданое. "Ты на меня, - сказывает, бывало, -
столько лет уж проработал, благослови тебя Бог завести и свое
хозяйство, - я помогу тебе от души". И так нас учил:
"Смотрите, я из ничего, одним лишь трудом да сметливостью,
добился верного куска хлеба. Отчего народ наш беден? Оттого,
что у нас как стал человек земледельцем, так он уж ничего пред
собой не видит, кроме своего куска земли. Уродит землица, - есть
хлебушек, не уродит, - бедствует, потому что в руках не имеет
никакого другого способа зарабатывать пропитание. А у еврея
хоть и нет земли, и однако же, у каждого - деньги! Отчего?
Оттого, что всякий еврей грамотен и имеет какой-нибудь
промысел. Что же мы не знаем никаких промыслов? Что же мы
ждем, пока еврей привезет нам соли в деревню, когда мы сами
могли бы купить ее и привезти и взять себе заработок? Отчего у
нас крестьянин, у которого трое или четверо сыновей и есть
достаток, не отдаст одного или двух в высшие школы? Пусть бы
один готовился быть чиновником или священником, или
учителем, второй пусть бы учился какому-нибудь ремеслу, третий
- другому: земля велика, - с знанием, да с полезным умением,
коли не найдешь себе занятия здесь, так получишь его на краю
света. Смотрите на меня: выучился я мастерству, и вот теперь
получаю хорошие барыши изо дня в день, а дел у меня столько, что
подчас не принимаю заказов, потому что не в силах справить все
как следует. Хорошего мастерового, в каком бы захолустье он ни
жил, люди сами найдут и дадут ему заработать. Не знай я
мастерства, - чтоб я имел? Бедствовал бы, как и все дьячки
наши бедствуют. Теперь же от пашни и мастерства имею хлеб
насущный, а дьячеством служу Богу и православным христианам".
Потому он постоянно, бывало, твердит: "Дети, учитесь!
Прежде всего учитесь грамоте, потому что без грамоты будете
темные и слепые. А потом учитесь: кто может высшей науке -
тот высшей, а у кого нет на то ни головы, ни способов, - какому-
нибудь полезному ремеслу Не полагайтесь на одну пашню: придет
время, когда пашня будет не в силах всех прокормить".
И в самом деле, к тому нынче идет. Народу, Бог дал,
прибавилось, а земли не прибавляется: напротив, везде ее стало
меньше - чего не отхватили паны-помещики, то выманивают
"подпанки" и евреи. Где прежде сидел один хозяин, там нынче их
четверо, а то и больше... Лет каких-нибудь через двадцать
бедность у нас будет страшная, оттого что мы все на одну
только землю оглядываемся.
В нашем роде, милый внучок, так не делали. Вот я, к
примеру, тоже трех сыновей своих выучил и вывел в люди. Нынче
из пяти сынов моих один - чиновник, один - капитан в войске,
один - каретник, один - женатый хозяйничает на стороне, но
знает кузнечное ремесло, и один остается хозяином на моем
месте, на отцовской нашей земле, но обучен на всякий случай
плотницкому и столярному мастерству, Да, великая мудрость и
благо нашего народа в том еще, мой милый, заключается, чтобы
мы отнюдь не полагались на одну лишь землицу.
Что я от деда своего перенял и от родителя, да что сам
дознал опытом на всем долгом веку своем, то и тебе передаю,
дорогой мой. Потому запомни себе хорошенько, еще вот что:
Первое. Будешь жениться, - не гонись слишком за
приданым. Есть оно, - слава Богу, а как нет, - помни, что у
Господа Бога больше остается, чем роздано: хватит у него и на
твою долю. Старайся только взять ту, к кому лежит твое
сердце. Знаешь пословицу: "Есть при чем быть и что есть, да не
при ком сесть". Имей ты хоть сотни тысяч, когда нет милого
сердечного друга - любезной женушки в доме твоем, все тебе
будет немило, не будет у тебя охоты трудиться, вся жизнь твоя
будет с горем да с бедой, и можешь даже впасть во всякие
искушения. Когда станешь выбирать себе жену - друга и
товарища на всю жизнь, поспроси сначала ум твой и сердце.
Ум скажет тебе: достойна ли она быть женою, любит
ли она Бога, любит ли молитву, службу Божью, работяща ли,
хозяйственна ли, любит ли чистоту в избе, во дворе, в одежде, в
белье, во всем. А сердце свое спроси: твоя ли она? Когда я был
парнем, многие подсватывали мне своих дочек, всякий хвалился
своим богатством, всякий сулил большое приданое. Но покойный
родитель, - дай ему, Боже, царство небесное! - говорил мне:
"Все это, сынок, пустое: не приданое, не деньги принесут тебе
счастье, а добрая и милая жена!" И я женился на бедной сироте,
но на той, которую полюбил всем сердцем не за красоту только
лица и стать, а и за красоту ее душевную. И Бог послал мне в ней
и друга верного да милого, и хозяйку добрую, сердечную,
работящую, неутомимую, сметливую, какую желаю иметь тебе и
всякому доброму христианину В доме моем всегда было тихо,
мирно, дружно, любо - на всем почивало Божье благословение. Не
знал я, друг, сколько у меня напасено холста, сколько на дворе
птицы всякой: она и детушек обихаживала, она и в избе, она и в
амбаре, и везде у ней все сияло чистотой и опрятностью; она и в
коровнике и во всем хозяйстве душа и голова была. Шестьдесят
лет мы прожили друг с другом, что твои голубки; жизнь
промелькнула, как один красный день. Бывало, ежели случится
уехать куда-нибудь дня на два, на три, то как не вижу ее, все душа
тоскует и рвется домой. И так бывало не в молодости только, а
еще более под старость, потому что истинная любовь никогда не
старится и с летами только крепнет.
То же и она, когда меня нет дома, уснуть, бывало, не
может, все молится, чтобы со мной не случилось беды какой,
чтоб я благополучно доехал и вернулся; ждет не дождется меня,
рассчитывая каждый час, каждую минуту. А как не придешь,
бывало, в свое время, - в дороге-то едучи, не разочтешь всего, -
она уж поминутно выбегает да выбегает за ворота да все
смотрит - не еду ли я. И когда, бывало, вернешься домой, самому
иногда смешно станет, как она на радостях начнет рассказывать
тебе про все подробно, точно мы с ней год целый не видались.
Теперь я бедняк стал, не от кого мне уж ни уезжать, ни уходить;
никто уж меня не пожалеет, никто не позаботится припасти и
приготовить то, что я люблю, никто не скажет ласкового,
сердечного слова... - Тут у старого покатились по лицу крупные
слезы, и он примолк на минуту, потом встал и вышел в сени,
чтобы там, наедине, выплакаться вволю.
Николай тем временем начал перелистывать Псалтырь,
и, будто нарочно, священная книга раскрылась ему на псалме 127:
Бложены вси боящиися Господа, ходящии в путех его: труды
плодов твоих снеси: блажен еси, и добро тебе будет. Жена твоя
яко лоза плодовита в странах дому твоего: сынове твои яко
новосаждения масличная окрест трапезы твоея. Прочитав это
место, он подумал: "Подлинно так прожил жизнь дед Онуфрий.
Кабы и мне так Бог послал!"
Вернулся Онуфрий в избу, увидел Псалтырь в руках
Николая, сел подле него и говорит:
