догадывается, чего ищет Эммануэль: она осторожно опускается, откидывается
назад и принимает Эммануэль на свой живот.
Странный вкус ощущает Би на своих губах, вкус ароматного и сладкого
экзотического плода. Она чувствует, как судорога пробегает по прекрасному,
припавшему к ее телу, и она помогает ему, как умеет. И она слышит слова, в
которых звучит зов любви...
Эммануэль начинает намыливать тело свой подруги. Она принимается за
дело, ее руки так ловко скользят между ногами Би, что та вынуждена
защищаться:
- Нет, нет, не сразу же, Эммануэль. Я устала, дай мне собраться с
силами.
Эммануэль дает ей смыть с себя усталость, вытереться, а потом снова
припадает к ней.
- Пошли в мою постель.
Би отвечает на сразу, но потом прижимается губами к векам
вздрагивающей Эммануэль.
- Да, пошли в вашу комнату, - говорит она решительно.
Опрокинув Би на огромную кровать, Эммануэль вытягивается на ней и
начинает целовать американку в лоб, щеки, покрывает поцелуями шею,
покусывает мочки ушей, грудь. А потом соскальзывает на пол у подножья
кровати, коленопреклонная, прижимается лицом к обнаженному животу.
- О-о, - стонет она. - Как это сладко!
И она щекой, носом, губами трется об эластичную выпуклость.
- Любимая! Любовь моя!
Би не произносит ни слова в ответ. Эммануэль встревожена:
- Вам хорошо вот так?
- Да...
- Значит вы будите моей подружкой? Моей любовницей?
- Но, Эммануэль...
Би замолкает, пальцы перебирают черные волосы. Руки Эммануэль
раздвигают длинные ноги Би, прикасаются к разделяющей их щелочке осторожно
проникают туда. Би вздыхает, ее руки бессильно свешиваются вниз, глаза
закрываются. Эммануэль приближает кончик языка к узкому и чистому, как у
девочки, разрезу. Она смачивает краешки по всей их длине, облизывает
стенки, находит бутон цветка, вдыхает его аромат, щекочет его языком,
заставляет твердеть и подниматься и, наконец, всасывает в себя маленький
фаллос. Она опускает палец одной руки в себя, а другой продолжает ласкать
подругу. Пальцы Эммануэль увлажняются, и этими влажными пальцами она
поглаживает ягодицы Би. Та приподнимается намного, как бы для того, чтобы
помочь Эммануэль проникнуть в самое тесное отверстие. Палец Эммануэль
погружается туда чуть ли не на всю длину...
И тогда Би кричит. И она кричит все время, пока Эммануэль продолжает
ее сосать, лизать и блуждать пальцами повсюду.
Первой, как ни странно, изнемогает Эммануэль. Она вытягивается снова
на теле американки. Обе они долго лежат, обессиленные, не произнося ни
слова.
Позже, когда Би, несмотря на протесты Эммануэль, уже оделась,
Эммануэль снова обнимает ее и усаживает на кровать.
- Я хочу, чтобы вы мне сказали одну вещь. Но только пообещайте
говорить правду!
Би отвечает лишь утвердительной улыбкой.
Эммануэль говорит:
- Я тебя люблю!
Би смотрит в ее глаза, пытаясь понять, какую же правду ждут от нее.
Эммануэль, посерьезнев, почти патетически вопрошает, крепко сжав руки Би в
своих руках:
- Ты уверена, что я тебе понравилась? Я хочу сказать... Нет, подожди,
дослушай меня, я тебе нравлюсь так же или больше, чем какая-нибудь другая
твоя подруга? Тебе было лучше со мной, чем с кем-то?
Искрений смех в ответ озадачил Эммануэль:
- Почему вы смеетесь надо мною?
- Послушайте, Эммануэль, миленькая, - шепчет Би, приблизив губы к
губам слушательницы. - Я сейчас вам открою великий секрет. Со мной никогда
не бывало того, что было сегодня.
- Вы хотите сказать, что душ, что...
- Ничего! Я никогда не занималась любовью, как вы это называете, с
женщинами.
- О, - протирает лоб Эммануэль. - Я вам не верю.
- Прийдется поверить, потому что это чистая правда. И еще признаюсь
вам в одной вещи. До сегодняшнего дня, до того, как я узнала вас, мне
казалось это смешным.
- Но, - бормочет озадаченная Эммануэль, - вы хотите сказать, что вам
не нравилось?
- Не то, чтобы не нравилось, я просто этого не делала.
- Но так же нельзя!
Негодование, послышавшееся в голосе Эммануэль, заставила Би снова
рассмеяться.
- Почему? Я показалась тебе чересчур умелой? - спросила, понизив
голос, Би.
И тон ее, тон сообщницы, появившийся у нее, и это, тоже первое, "ты",
даже смутили Эммануэль.
- Вы... Ты не выглядела удивленной.
- Я была рада. Потому что это были вы.
Эммануэль задумалась на минуту. Потом, будто бы очнувшись, будто бы
ничего не было сказана из того, что было сказано только что, она спросила
еще раз:
- Так вы меня любите, Би?
Та смотрела на нее на этот раз без улыбки.
- Я вас очень люблю. Да, очень.
Но Эммануэль ожидала чего-то другого. И она задала еще один вопрос,
скорее для того, чтобы прервать молчание:
- Но... Вам понравился первый опыт? Вы довольны?
Би, словно внезапно, решилась на что-то:
- Так, а теперь, - сказала она, - я буду ласкать тебя.
Эммануэль не успела ответить, как Би уже крепко обняла ее и бросила на
кровать. Она поцеловала ее так же нежно и в то же место, как целовали и ее.
Она вытянула язык, чтобы он мог проникнуть как можно дальше. Эммануэль
сразу же охватила волна нежности, и Би не смогла перейти к другим ласкам.
Она отодвинулась было, пораженная этим внезапным оргазмом. Но, увидев, что
судороги продолжаются, она снова приникла к своей возлюбленной и
долго-долго не отрывалась от нее.
Наконец, она выпрямилась и сказала, улыбаясь:
- Вот уж не думала никогда, что мне посчастливиться пить из такого
источника! Ну, теперь ты видишь, как я тебя люблю?
- Дорогая моя, то, что в Париже называется показать грудь, в Банкоке
выглядит, как наглухо застегнутое платье, - убеждал Жан. Надо, чтобы все
увидели, что у тебя лучший бюст в мире. Надо ткнуть им в глаза твои груди.
И платье, которое они, наконец, подобрали, вполне годилось для этой
цели. Широкий вырез едва доходил до сосков, но стоило наклониться и -
оп-ля! - вся грудь, как на витрине. Под платье Эммануэль не надевала
ничего, даже маленькие трусики. Еще в Париже, со времени своего замужества.
Она только так появлялась в свете: чувствовать себя обнаженной в
многолюдстве было для нее одной из самых утонченных ласк.
А во время танцев это ощущение еще делалось сильнее.
Платье обтягивало тело Эммануэль до бедер, как перчатка, а книзу
расширялось. И сейчас, чтобы продемонстрировать возможность платья,
Эммануэль упала в кресло. Зрелище было столь острым, что Жан сразу ринулся
на вперед, ища застежку. Одной рукой он расстегивал платье, другая же
старалась высвободить бюст Эммануэль.
Она взмолилась:
- Жан, что ты делаешь, ты с ума сошел! Мы и так опаздываем, нам надо
немедленно выходить.
Он перестал ее раздевать, подхватила на руки и понес к обеденному
столу посреди комнаты.
- Нет, нет! Платье изомнется... Ты мне делаешь больно! А если
Кристофер спуститься?... Слуги могут войти...
Но как только ее зад коснулся стола, она сама потянула платье кверху.
Согнула в коленях ноги взметнулась в воздух. Удар Жана был короток и могуч,
и оба они рассмеялись этому экспромту. Теперешняя поспешность Жана была
по-новому неожиданно приятная Эммануэль. Она сжала руками свои груди,
словно пытаясь выжать из них нектар:
Собственная ласка способствовала ее неистовству не меньше, чем
старания мужа. Она закричала, в дверях столовой возник бой. Он застыл,
сложив руки на груди, и молча наблюдал за играми своих хозяев. А крики
Эммануэль разносились по всему дому.
- Сними его, - сказала Ариана.
Эммануэль кивнула головой. Ей и самой не терпелось оказаться
обнаженной: соски ее отвердели, внизу живота стало горячо и мокро. Она
сбросила бретельки с плеч, расстегнула под мышками застежки.
- Ах, - воскликнула Ариана. - Кто-то идет!
И очарование кончилось. Эммануэль вернулась на землю. Она застегнула
платье, встряхнула головой. Ариана подхватила ее за руку и повела за собой.
Слуга прошел мимо них с подносом, уставленным бутылками. Они остановили
его, попросили наполнить бокалы с шампанским. Пили долго, молча, ничего не
видя перед собой, совсем не замечая людей, кружившихся вокруг. Становилось
жарко.
Она предвкушала, как будет расстегнуто платье, как она покажет свои
ноги, почувствует, как к ее груди прижимается дотоле незнакомая грудь,
ощутит первые прикосновения. Она будет задыхаться под тяжестью упавшего на
нее тела, ею овладеют грубо, как это делаю насильники. А может быть,
наоборот: ласково, медленно, пядь за пядью погружаясь в нее и вдруг
останавливаясь, даже отодвигаясь, оставляя ее в ожидании, раскрытой
навстречу, покорной, просящей, растерянной - о, сладчайшая отрешенность! А
потом он снова возвращается, могучий, жаркий, так невероятно ласкающий все
складки ее лона, выпивающий ее до последней капли и оставляющий ее
орошенной, засеянной, нашедшей себя...
Эммануэль кусает губы, она уже готова, пусть он начнет, ведь он должен
любить это медленное овладевание плотью, ей известны итальянские вкусы, и
она им не очень-то доверяет.
У Эммануэль помутилось в глазах, а Марио, между тем, положил руку на
ее плечо, кончики его длинных пальцев коснулись начала ее грудей.
Одной рукой он осторожно развернул Эммануэль, другой он взялся за
подол платья и поднял его наискось, обнажив левую ногу женщины до половины
ляжки, а правую почти до конца.
Он не отпускал ее, и она, оставаясь в той же позе, должна была открыть
взору молодого англичанина свои поднятые вверх ноги. Затем Марио, пощекотав
пальцами ее шею, расстегнул платье. Показались голые плечи, грудь. Марио
вытянул губы, наслаждаясь этим зрелищем.
- Она прекрасна, не правда ли? - на этот раз Эммануэль поняла вопрос.
Англичанин кивнул головой. Марио обнажил грудь женщины еще больше.
- Нравятся тебе ее ноги? - спросил он.
Вопрос был снова задан по-французски, и гость только мигнул в ответ.
Марио продолжал:
- Они очень красивые. И, самое главное, от пальцев до бедер они
созданы только для наслаждения.
Ладонью он провел по коленям Эммануэль.
- Это же ясно, что их главная функция вовсе не ходьба.
Он наклонился совсем близко к Эммануэль.
- Мне хотелось бы, чтобы вы подарили ваши ноги Квентину. Идет?
Не совсем понимая, чего от нее хотят, она решила не отказывать ни в
чем. Она оставалась неподвижной к радости Марио. Его рука снова подтянула край платья, на этот раз гораздо выше. Платье было
узким, и Марио свободной рукой приподнял стан Эммануэль, чтобы обнажились
не только ноги, но и низ живота. В этот вечер, впервые за всю свою жизнь в
Банкоке, она, несмотря на жару, надела чулки. Взгляду открылся ромб,
образованный поясом для чулок и прозрачными черными трусиками, под которыми
благоразумно улеглись шелковистые кудряшки.
- Давай, - сказал Марио, - иди сюда!
Она видела, как приблизился к ней англичанин. Потом ощутила мужскую
руку на своих лодыжках, одну, потом другую. Затем снова одна.
А вторая пошла выше, по икрам, задержалась на коленях, потом снова
двинулась вверх и, как бы обрисовала контур бедер, замерла, не решаясь
проникнуть в последнее убежище стыдливости, вход в которое открылся
потрясенному взору.
Тогда другая рука пришла к ней на помощь, и вот они замыкают в кольцо
бедра Эммануэль, гладит их с внешней стороны, потом с внутренней, касаясь
полушарий ягодиц. И, осмелев, становятся все настойчивее, раздвигают ноги
Эммануэль, и она кусает губы, чтобы сдержать стон.
Марио любуется сценой, но Эммануэль не видит его, пока не открывает
глаза. Встретившись со взглядом Марио, она старается прочесть в нем
одобрение и указание. Но он улыбается загадочной улыбкой, значение которой
ей не удается распознать. И тогда, словно принимая вызов, она стягивает с
