славную высыпку!" Я поторопился лечь; со всего размаха бросился на постелю и
так закричал, что Андрей присел от страха. Представьте себе под тонкой
простыней одни голые доски! Я схватился за бок - слава богу! все ребра целы.
Ну, так и быть! Военный человек не привык спать на пуховике: делать нечего -
авось как-нибудь засну; к тому ж одна ночь пройдет скоро. Андрей погасил
свечу и улегся На высоком окованном сундуке. Не прошло двух минут, как вдруг
целое стадо огромных крыс высыпало из всех углов; пошла стукотня, возня,
беготня взад и вперед; одна укусила за ногу Андрея, две пробежали по моему
лицу.
- Нет! это уже слишком! Андрюшка! - вскричал я, как бешеный, - ступай отыщи
моего извозчика, вели закладывать: я еду сейчас из этого омута. - Помилуйте,
сударь! Теперь полночь а мне люди говорили, что здесь в лесу неловко -
мародеры... беглые солдаты...
- Вздор! ступай спроси свечу, и чтоб в полчаса нас здесь не было!
В самом деле, чрез полчаса я сидел в санях, двое слуг светили мне на крыльце,
а толстой эконом объявил с низким поклоном, будто бы господин его до того
огорчился моим внезапным отъездом, что не в сила встать с постели и должен
отказать себе в удовольствии проводить меня за ворота своего дома; но
надеется, однако ж, что я на возвратном пути... Я не дал договорить этому
бездельнику.
- Скажи своему господину, - закричал я, - что если мне случится быть в другой
раз его гостем, то это будет не иначе как с целою ротою русских солдат.
Пошел! Проводник ударил по лошадям, мы выехали из ворот, и вслед за нами
пронесся громкий хохот. "Ах, черт возьми! Негодяй! осмеять таким позорным
образом, одурачить русского офицера!" Вся кровь во мне кипела; но свежий
ветерок расхолодил в несколько минут этот внутренний жар, и я спросил
проводника: нет ли поблизости другой господской мызы? Он отвечал мне, что с
полмили от большой дороги живет богатый пан Селява.
- Вези ж меня к этому пану! - сказал я. Поляк повернул в сторону, и мы
проселочной дорогой, проложенной сквозь частый лес, который становился все
темнее и темнее, выехали через несколько минут на перекресток. Проводник
остановил лошадей, призадумался и наконец, пробормотав себе что-то под нос,
пустился по узенькой дорожке, которая шла с полверсты влево и потом, поворотя
круто в противную сторону, делилась надвое. Поляк остановил опять лошадей,
снял шапку, почесал в голове и, оборотясь ко мне, спросил: по какой дороге
ему ехать?
- Как по какой? - сказал я, - да разве я знаю?
- И я не знаю, пане!
- Вот-те раз! - вскричал Андрей, - мы заплутались. Экой болван! не знает сам,
куда едет.
- Дали бук так! Цо робить, пане? (Ей-богу, так! Что делать, барин? (пол.))
- Ну, делать нечего! - сказал я, - ступай прямо по дороге, авось куда-нибудь
выедем.
Мы снова двинулись вперед, лес становился все гуще, дорожка же, кругом нас
выли волки, я дрожал от холода и, признаюсь, жалел от всей души о прежнем
ночлеге. Правда, моя спальня была холодновата, но в лесу еще было холоднее и
вместо крыс нас могла атаковать целая стая голодных волков, а все оружие мое
состояло в одной сабле. Я начинал уже не на шутку беспокоиться, как вдруг
мелькнул между деревьями огонек. Слава богу! вот и приют! Поляк обрадовался,
замахал кнутом, и мы выехали на обширную луговину, посреди которой стоял
низенькой домик, обнесенный высоким частоколом. Ворота были отперты; мы
подъехали к крыльцу, и я в провожании моего слуги вошел в переднюю. На простом
деревянном столе догорала сальная свечка и слабо освещала стены, увешанные
ружьями, пистолетами и ножами. На широкой скамье храпел огромный мужичина в
запачканном нагольном тулупе. Свет от пылающего огарка падал прямо ему на
лицо. Во всю жизнь мою я не видывал физиономии столь отвратительной и
безобразной. Представьте себе красную рожу, изрытую глубокими рябинами, рот до
ушей, плоской нос, немного уже рта, невыбритую бороду и рыжие усы, которые,
несмотря на величину свою, покрывали только до половины глубокой рубец, или,
лучше сказать, яму на правой щеке его, против самой челюсти. Все это вместе
составляло такой верх безобразия, что даже мой Андрей, толкая его под бок, не
мог удержаться от невольного восклицания: "Экой леший... дьявол!.. Ай да
красавец!" При третьем толчке красавец потянулся, зевнул и поднялся на ноги.
"Слушай-ка, любезный! - сказал Андрей, - мы с барином заплутались; нельзя ли
нам здесь переночевать?"
Вместо ответа урод вытаращил на нас свои заспанные глаза и промычал, как
годовалый бык.
- Ну, проснись, брат! - продолжал Андрей. - Что ты свои буркалы-то на нас
вытаращил? Иль не видишь, что барин мой русской офицер?
Поляк кивнул головою и замычал громче прежнего.
- Да полно мычать-то! Тебя спрашивают толком: можно ли нам здесь
переночевать?
Поляк раскрыл свою огромную пасть и, показывая на небольшой остаток языка и на
свой рубец, провыл жалобным голосом.
- Разве не видишь, что он нем! - сказал я. - Но если он не может говорить
сам, то, кажется, понимает, что говорят с ним другие. Послушай, голубчик, нет
ли здесь, кроме тебя, кого-нибудь? Немой кивнул головою и вышел вон. Минуты
через три дверь во внутренние комнаты стала понемногу растворяться, и к нам
заглянула новая харя, под пару прежней, только без усов и в спальном женском
чепце. Я сделал шаг вперед, рожа спряталась, дверь захлопнули, и мы остались
опять вдвоем с Андреем. Подождав несколько времени, я решился добиться толку
и растворил дверь, которую так невежливо заперли у меня под носом. Слабый
свет из передней отразился в одном углу темной комнаты, и я хотя с трудом, но
рассмотрел, что он завален рогатинами. Вошел опять немой и, дав нам знак
рукою идти за ним, провел через сени в небольшую горенку, в которой стояла
кровать и накрытый стол. Наш молчаливый проводник, показав мне на графин с
водкою, большое блюдо с холодным жарким, поставил на стол свечу и вышел.
"Ого, - подумал я, принимаясь за жаркое, - здесь, видно, лучше прежнего моего
хозяина знают русскую пословицу: соловья баснями не кормят".
- Но что за странность? - продолжал я вслух, - куда ни взглянешь, везде
оружие. Этот дом настоящий арсенал! Вот и здесь висят пистолеты.
- Только без кремней, - прибавил мой слуга, - а в передней все ружья в
исправности. А ножей-то, ножей!.. Ох, сударь!.. мне это что-то подозрительно.
Куда это мы с вами запропастились?
- Трус! тебе все мерещатся разбойники. На, ешь да ложись спать; вон, кажется,
там и для тебя подкинута постеленка.
- А разве вы не изволите раздеваться?
- Нет! я завернусь в шинель; сосну часика три, а там и в дорогу.
Глаза мои смыкались от усталости; и прежде, чем Андрей окончил свой ужин, я
спал уже крепким сном. Не знаю, долго ли он продолжался, только вдруг я
почувствовал, что меня будят. Я проснулся - вокруг все темно; подле меня, за
дощатой перегородкой, смешанные голоса, и кто-то шепчет: "Тише!.. бога ради,
тише! Не говорите ни слова". Это был мой Андрей, который, дрожа всем телом,
продолжал мне шептать на ухо: "Ну, сударь, пропали мы!.."
- Что ты говоришь?
- Тише! ради Христа тише!.. Мы у разбойников.
- Как у разбойников?..
- Молчите и слушайте!
Я замолчал и, едва переводя дух, стал внимательно прислушиваться.
- Да, брат, поработали мы сегодня порядком! - говорил кто-то за перегородкой
на чистом польском
языке. - Hex его вшисцы дьябли везмо!.. (Ну его к дъяволу!.. (пол.)) Как он
возился с нами - насилу угомонили!
- Справились бы вы с ним без меня! - перервав охриплый, отвратительный бас. -
Да, да, ребята! если б я не подоспел в пору, так вам бы жутко пришло. А что?
каково я хватил его рогатиною? Небось - не промахнулся.
- Воля ваша, - заговорил кто-то довольно приятным голосом, - смейтесь надо
мной, если хотите, а я, право, досадую, что пошел к вам в товарищи, Эй,
господа! поверьте мне, рано ли, поздно ли, а нам беды не миновать и что за
радость? прибыли мало...
- Да зато потехи много! - пропищал кто-то тоненьким голоском.
- Хороша потеха! Десятеро на одного. Вспомнить не могу - бедняжка! как он
застонал, когда повалился наземь.
- Вот еще какой сердечкин! - перервал охриплый бас с громким хохотом. -
Небось ты по головке бы его погладил?
- Да я таки и приласкал его по головке прикладом! - подхватил первый голос. -
Экой живущой - провал бы его взял! Две пули навылет, рогатина в боку, а все
еще шевелился. Е, пан Будинской! посмотри-ка на себя! у тебя руки и все
платье в крови! Поди умойся.
- Постой, дай прежде выпить, - отвечал грубый голос. - Гей, водки!
Можете себе представить, каково мне было слушать этот зверской разговор. После
минутного молчания тот же бас заревел:
- Что ж водки-та! Гей, панна Казимира! Панна Казимира! ну, поворачивайся
проворней!
- Тише, пан! - заговорил женской голос, - вы этак разбудите проезжих.
Меня обдало с головы до ног холодом. "Ну! - подумал я, - доходит и до нас
дело".
- Каких проезжих? - спросил тонкой голос.
- Какой-то русской офицер с слугою. Они заплутались и заехали сюда.
- Добро пожаловать! - сказал вполголоса охриплый бас.
- Да где же они?
- Вот здесь - за стеною.
Тут голоса притихли. Я приложил ухо к перегородке и с трудом вслушался в
несколько отрывистых фраз. Казалось, тот же охриплый бас говорил вполголоса:
- Да, да, Казимира, скажи, чтоб фурмана с лошадьми отпустили: наш гость
завтра не поедет.
- Слышите ль, сударь? - шепнул Андрей дрожащим голосом.
- Мы угостим его по-своему! - продолжал бас. - Пойдемте отсюда, братцы. Ян!
как съедут со двора, ворота запереть и спустить собак.
"Хорошо угощенье!" - подумал я, чувствуя во всем теле что-то похожее на
лихорадочный озноб.
- Ну, сударь! - сказал Андрей, когда все утихло за перегородкою.
- Да, мой друг! нет сомненья: мы у разбойников.
- Что нам делать?
- Спасаться, пока еще можно.
- Но как, сударь? Весь дом набит людьми.
- Подождем, пока все улягутся.
- А если ворота будут заперты?
- Мы перелезем через забор. Но молчи! если догадаются, что мы не спим...
- Боже сохрани! тут нам и карачун. Прошло с полчаса; наш проводник съехал со
двора, ворота заперли, и, казалось, кругом нас все затихло. Андрей отворил
потихоньку дверь, заглянул в сени: в них не было никого. Я надел шинель,
подпоясался шарфом и, держа в руках обнаженную саблю, вышел вместе с ним на
крыльцо. Начинало уже светать; окинув быстрым взглядом весь двор, я заметил,
что в одном углу забора недоставало нескольких частоколин и можно было без
труда пролезть в отверстие. Кругом дремучий лес; если успеем до него
добраться - мы спасены. Потихоньку, почти ползком, мы прокрались вдоль стены
к углу дома. Забор от нас в пяти шагах... еще несколько минут, и мы на
свободе!.. Вдруг две огромные меделянские собаки бросаются к нам навстречу...
Я был впереди и успел выскочить в отверстие. Но бедный Андрей - ах! я слышал
его отчаянный крик, который сливался с лаем собак и громкими голосами людей,
выбегающих из дома. Я мог остаться, мог умереть вместе с ним; но спасти его
было невозможно. А если мне посчастливится уйти от разбойников, то в первой
деревне я найду помощь, ворочусь с вооруженными людьми и, может быть, застану
его еще в живых. Вот что думал я, спеша добежать до лесу. Я был уже на
половине дороги, как вдруг слышу позади себя близкой лай; оглядываюсь - о
ужас!.. За мной гонится одна из собак. Я собираю все мои силы - не бегу, а
лечу... страх - да, господа, признаюсь - страх придает мне крылья. Вот уже я
в лесу - бегу куда глаза глядят, перепрыгиваю через кусты, колоды,
валежник... Проклятая собака, как тень, следует за мною; она уже в двух
шагах; я слышу ее удушливое дыхание... Принужденный защищаться, я
останавливаюсь и, прислонясь к толстому дереву, начинаю отмахиваться моею
саблею. Злобная собака вертится, прыгает вокруг меня. Ужасный рев ее
раздается по всему лесу, и пена бьет клубом из ее открытой пасти. Несколько
