возвращается наконец на свою родину? Вам грустно с ним расстаться; но если вы
точно его любите, то поневоле улыбаетесь сквозь слезы, воображая, как весело
будет ему обнять жену и детей, увидеть снова дом отцов своих и отдохнуть в нем
от всех трудов утомительной и скучной дороги. Точно то же чувствовал
Рославлев, прощаясь с своим другом. Какое-то грустное и вместе приятное
чувство, наполняло его душу; слезы градом катились по лицу его, но сердце было
совершенно спокойно. Отойдя от избы, он пустился прямо полем к тому месту, где
чернелись биваки передовой линии. Когда Рославлев стал подходить к балагану, в
котором офицеры праздновали его возвращение, ему попался навстречу Зарецкой.
- Ага, беглец! - закричал он, увидя Рославлева, - разве этак порядочные люди
делают? Мы пьем за твое здоровье, а ты дал тягу!
- Ты знаешь, мой друг, я много пить не люблю.
- А я и люблю, да не могу: тотчас голова закружится. Я вышел немного
проветриться. Да, кстати! Граф сейчас поехал на передовую цепь; пойдем и мы
туда.
- Пожалуй, пойдем.
- Правда, по нас будут стрелять, да, верно, не попадут.
- Не беда, если и попадут, мой друг.
- А! да ты опять захандрил! Пойдем скорей, Владимир: я заметил, что под
пулями ты всегда становишься веселее.
Миновав биваки передовой линии, они подошли к нашей цепи. Впереди ее, на одном
открытом и несколько возвышенном месте, стоял окруженный офицерами русской
генерал небольшого роста, в звездах и в треугольной шляпе с высоким султаном.
Казалось, он смотрел с большим вниманием на одного молодцеватого французского
кавалериста, который, отделись от неприятельской цепи, ехал прямо на нашу
сторону впереди нескольких всадников, составляющих, по-видимому, его свиту.
- Как я рад, - сказал Рославлев, смотря на русского генерала, - что увижу
наконец вблизи нашего Баярда. Представь себе, мне до сих пор не удалось ни
разу хорошенько его рассмотреть!
- Да, его надобно видеть во время дела, - перервал Зарецкой, - а если так, то
он покажется тебе весьма обыкновенным человеком. Он не красавец, не молодец
собою и даже неловок, а взгляни на него, когда он в самом пылу сражения
летает соколом вдоль рядов своего бесстрашного авангарда, когда один взгляд
его, одно слово воспламеняет души всех солдат. Ученик и сослуживец Суворова,
он обладает, подобно ему, счастливым даром увлекать за собою сердца русских
воинов: указывает им на батарею - и она взята; дарит их неприятельскими
колоннами - и они истреблены. Но что это? никак, парламентер? Видишь этих
французов? Они едут прямо на нас. Пойдем поближе.
Рославлев и Зарецкой смешались с толпою офицеров, которые окружали начальника
авангарда. Меж тем французы медленно приближались к тому месту, где стоял
русской генерал. Впереди ехал видный собою мужчина на сером красивом коне;
черные, огненные глаза и густые бакенбарды придавали мужественный вид его
прекрасной и открытой физиономии; но в то же время золотые серьги, распущенные
по плечам локоны и вообще какая-то не мужская щеголеватость составляла самую
чудную противуположность с остальною частию его воинственного наряда, и без
того отменно странного. Он был в куртке готического покроя, с стоячим
воротником, на котором блистало генеральское шитье; надетая немного набок
польская шапка, украшенная пуком страусовых перьев; пунцовые гусарские чихчиры
и богатый персидский кушак; желтые ботинки посыпанная бриллиантами турецкая
сабля; французское седло и вся остальная сбруя азиатская; вместо чепрака
тигровая кожа, одним словом: весь наряд его и убор лошади составляли такое
странное смешение азиатского с европейским, древнего с новейшим, мужского с
женским, что Зарецкой не мог удержаться от невольного восклицания и сказал
вслух:
- Кой черт! что это за герольда (вестника (нем.)) выслали к нам французы? Уж
нет ли у них конных тамбурмажоров?
- Что вы? - шепнул один из адъютантов русского генерала, - это Мюрат.
- Как? Неаполитанский король?
- Да.
- Хорошо же ему так дурачиться; вздумал бы этак пошалить наш брат, простой
офицер...
- Так его бы посадили в сумасшедший дом, разумеется! Но тише: он слезает с
лошади; вот и граф к нему подошел... Подойдемте и мы поближе. Наш генерал не
дипломат и любит вслух разговаривать с неприятелем.
Зарецкой и Рославлев подошли вместе с адъютантом к русскому генералу в то
время, как он после некоторых приветствий спрашивал Мюрата о том, что
доставило ему честь видеть у себя в гостях его королевское величество?
- Генерал! - сказал Мюрат, - известны ли вам поступки ваших казаков? Они
стреляют по фуражирам, которых я посылаю в разные стороны; даже крестьяне
ваши при их помощи убивают наших отдельных гусар.
- Я очень рад, - отвечал русской генерал, - что казаки в точности исполняют
мои приказания; мне также весьма приятно слышать из уст вашего величества,
что крестьяне наши показывают себя достойными имени русских.
- Но это совершенно противно принятым повсюду обыкновениям, и если это
продолжится, то я буду вынужден посылать целые колонны для прикрытия моих
фуражиров.
- Тем лучше, ваше величество. Офицеры мои жалуются, что уже три недели ничего
не делают: они горят желанием брать пушки и знамена.
- Но к чему стараться раздражать друг против друга два народа, достойные во
всех отношениях взаимного уважения?
- Я и офицеры мои всегда готовы оказывать вашему величеству всевозможные
знаки почтения; но фуражиров ваших всегда будем брать в плен и всегда
разбивать колонны, которые вы станете посылать для их прикрытия.
Мюрат нахмурился и, помолчав несколько времени, сказал с досадою:
- Генерал! неприятеля не бьют словами; взгляните на карту: вы увидите занятые
нами у вас провинции и то, куда мы зашли.
- Карл Двенадцатый заходил еще далее, - отвечал спокойно русской генерал, -
он был в Полтаве.
- Но мы всегда оставались победителями, - сказал с гордым взглядом Мюрат.
- Всегда? Русские сражались только при Бородине.
- Да, и после этого сражения мы взяли Москву.
- Извините, ваше величество! Москва была оставлена.
- Как бы то ни было, но мы владеем вашей древней столицею.
- Так, ваше величество! и эта мысль мучительна для всякого русского! Это
величайшая жертва, принесенная нами для спасения отечества, и мы начинаем уже
пользоваться выгодами, происходящими от этого пожертвования.
- Выгодами? Какими?
- Мне известно, что Наполеон посылал генерала Лористона к нашему
главнокомандующему для переговоров о мире; я знаю, что ваши войска должны
довольствоваться в течение двух и более суток тем, что едва достаточно для
прокормления их в одни сутки...
- Эти известия совершенно ложны, - перервал Мюрат.
- Я знаю, - продолжал хладнокровно русской генерал, - что король
Неаполитанский приехал ко мне просить пощады своим фуражирам и завести род
переговоров, чтоб успокоить хотя несколько своих солдат.
- Извините! - перервал Мюрат, стараясь скрывать свою досаду и смущение, - я
посетил вас совершенно случайно: мне хотелось только открыть вам происходящие
у вас злоупотребления; неустройство большое несчастие для армии: оно
ослабляет ее.
- Но в таком случае, - возразил с улыбкою русской генерал, - вашему
величеству надлежало бы поощрять нас к этому. Прекрасное неустройство,
которым мы истребляем французских фуражиров!
- Впрочем, генерал! вы ошибаетесь насчет нашего положения. Москва всем
достаточно снабжена: мы ожидаем бесчиследных подкреплений, которые к нам,
идут.
- Но неужели, ваше величество, думаете, что мы далее от наших подкреплений,
чем вы от своих?
Мюрат снова замолчал. Смущение его становилось час от часу заметнее; он
перебирал концы своего богатого кушака, поглядывал с рассеянным видом на все
стороны и решился наконец объявить, что приехал жаловаться на наших
аванпостных начальников.
- Я отдаюсь на ваше правосудие, генерал! - сказал он, - ваши солдаты дважды
стреляли по нашим парламентерам.
- Да мы и слышать о них не хотим, - отвечал русской генерал. - Мы желаем
сражаться, а не переговоры вести. Итак, примите ваши меры...
- Как, сударь? - вскричал Мюрат, - поэтому и я здесь не в безопасности?
- Ваше величество на многое отважитесь, если в другой раз захотите сюда
приехать; но сегодня я буду иметь честь сам проводить вас до ваших
аванпостов. Гей, лошадь!
- Признаюсь, я никогда не слыхивал о таком образе войны! - сказал с досадою
Мюрат.
- А я думаю, что слышали, - возразил русской генерал, садясь на лошадь.
- Но где же?
- В Испании.
- Ну, - сказал Рославлев, смотря вслед за уезжающим Мюратом, - напрасно же
его величество изволил трудиться...
- Знаешь ли, что он мне теперь напомнил? - перервал Зарецкой. - Лафонтень
рассказывает об одной бесхвостой лисице...
- А ведь это хорошая примета, - сказал Рославлев, - когда волки становятся
лисицами?..
- Так, видно, догадалась, что повали в западню, - примолвил Зарецкой. - Ну
что, Владимир, - продолжал он, - не отправиться ли нам пообедать чем бог
послал?
- Ступай, мой друг! а я зайду на минуту проведать Сурского.
Рославлев застал еще в живых своего умирающего друга; но он не мог уже
говорить. Спокойно, с тихою улыбкою на устах закрыл он навек глаза свой.
Последний вздох его был молитвою за милую родину!
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ ГЛАВА I
Мы не можем и не должны описывать всех подробностей Отечественной войны 1812
года. Роман не история. Но порядок нашего повествования требует, чтоб мы, хотя
в коротких словах рассказали, что делалось в России до того времени, когда нам
можно будет вывести снова на сцену и заставить говорить действующие лица этой
повести. Всем известно, как Наполеон оставил Москву; но не все еще уверены,
что он поневоле должен был отступить по Смоленской дороге. Что ж могло
заставить Наполеона идти назад, через места, совершенно опустошенные войною,
и, следовательно, уморить, наверное, голодной смертию свое войско? Что?.. Все,
что вам угодно. Наполеон сделал это по упрямству, по незнанию, даже по
глупости - только непременно по собственной своей воле: ибо, в противном
случае, надобно сознаться, что русские били французов и что под Малым
Ярославцем не мы, а они были разбиты; а как согласиться в этом, когда
французские бюллетени говорят совершенно противное? Но если мы никогда не били
неприятеля, то отчего же погибла вся армия Наполеона? И, боже мой!.. а
мороз-то на что? Так говорит сам Наполеон, так говорят почти все французские
писатели; а есть люди (мы не скажем, к какой они принадлежат нации), которые
полагают, что французские писатели всегда говорят правду - даже и тогда, когда
уверяют, что в России нет соловьев; но есть зато фрукт величиною с вишню,
который называется арбузом; что русские происходят от татар, а венгерцы от
славян; что Кавказские горы отделяют Европейскую Россию от Азиатской; что у
нас знатных людей обыкновенно венчают архиереи; что ниема глебониш пописко
рюскоф - самая употребительная фраза на чистом русском языке; что название
славян происходит от французского слова esclaves (рабы.) и что, наконец, в
1812 году французы били русских, когда шли вперед, били их же, когда бежали
назад; били под Москвою, под Тарутиным, под Красным, под Малым Ярославцем, под
Полоцком, под Борисовым и даже под Вильною, то есть тогда уже, когда некому
нас было бить, если б мы и сами этого хотели. Итак, не вступая по сему
предмету ни в какие споры с людьми, которые стоят в том,
Что всякой логике сильнее Француза милого слова! -
мы скажем только, что неприятель оставил Москву 10 октября, прогостив в ней
месяц и восемь дней. Наполеон, прощаясь навсегда с древней столицею России,
велел подорвать Кремль. Это варварское, достойное средних времен приказание
было выполнено. В военном отношении Московской Кремль нельзя назвать не только
крепостию, но даже простым укрепленным лагерем; следовательно, разорение его
не могло ни в каком случае быть полезным для французов; а разорять что бы то
