- Вы русской?
- - Да!
- Отчего вы говорите по-французски?
- Я учился.
- Хорошо! это доказывает, что вы уважаете нашу великую нацию... Тише,
господа! прошу его не трогать! Не можете ли вы нам сказать, есть ли
вооруженные люди в ближайшей деревне?
- Не знаю.
- Не знаешь? Доннер-веттер! (Гром и молния! (нем.)) - заревел баварец. - Как
тебе не знать? Говори!
- Я шел все лесом и ни в одной деревне не был.
- Он лжет! - закричал итальянец. - Прикладом его, согро de dio! (клянусь
телом господним! (ит.)) так он заговорит.
- Тише, господа! - перервал гренадер. - Этот варвар уважает нашу нацию, и я
никому не дам его обидеть.
- В самом деле? - сказал баварец. - А если я хочу его обижать?
- Не советую.
- Право? Да что ж ты этак поговариваешь?.. Уж не думаешь ли ты, что баварской
кирасир не стоит французского гренадера?
- Как? черт возьми! Ты смеешь равняться с французским солдатом?.. Се
miserable allemand! (Этот презренный немец! (фр.)) Да знаешь ли ты?..
- Я знаю, что должен повиноваться моему капитану, но если всякой французской
солдат...
- Да знаешь ли ты, животное, что такое французской гренадер? Знаешь ли ты,
что между тобой и твоим капитаном более расстояния, чем между мной и
баварским королем?
- Что, что?
- Да! такой болван, как ты, никогда не будет капитаном; а каждый французской
гренадер может быть вашим государем.
- Хоц таузент!.. (Проклятье!.. (нем.) ) Да это как?
- А вот как: мой родной брат из сержантов в одну кампанию сделался капитаном
- правда, он отнял два знамя и три пушки у неприятеля; но разве я не могу
взять дюжины знамен и отбить целую батарею: следовательно, буду по крайней
мере полковником, а там генералом, а там маршалом, а там - при первом
производстве - и в короли; а если на ту пору вакансия случится у вас...
- Правда, правда - il a raison! (он прав! (фр.)) - закричали все французские
солдаты.
- Ну, немецкая харя! - продолжал гренадер, - понял ли ты теперь, что значит
французской солдат.
Баварец, закиданный словами и совершенно сбитый с толку, не отвечал ни слова.
- Господа! - сказал гренадер, - не надобно терять времени - до Москвы еще
далеко; ступайте вперед, а мне нужно кой о чем расспросить по секрету этого
русского. Allons, morbleu avancez donc! (Вперед, черт возьми, двигайтесь!
(фр.))
Вся толпа двинулась вперед по дороге, а гренадер, подойдя к Рославлеву, сказал
вполголоса:
- Не бойтесь!.. Француз всегда великодушен... но вы знаете права войны...
Есть ли у вас деньги?
- Я охотно отдам все, что у меня есть.
- Не беспокойтесь! - продолжал гренадер, обшаривая кругом Рославлева, - я
возьму сам... Книжник!.. ну, так и есть, ассигнации! Терпеть не могу этих
клочков бумаги: они имеют только цену у вас, а мы берем здесь все даром...
Ага! кошелек!.. серебро... прекрасно!... золото!! C'est charmant! Прощайте!
- Лавалер!.. Hу чтo ж ты? - cкaзал французской улан, идя, навстречу к
гренадеру. - Ты один знаешь здешние места - куда нам идти?
- Все прямо.
- Да там две дороги.
- Не, может быть.
- Когда я тебе говорю, что две...
- Да это оттого, что у тебя двоится в глазах.
- Неправда. Вот, например, я вижу, что на этом русском только, одна, а не две
шинели, и для того не возьму ее, а поменяюсь. Мой плащ вовсе не греет... Эге!
да это, кажется, шуба?.. Скидай ее, товарищ!
Рославлев повиновался; улан сбросил с себя фризовую шинель и надел его
сибирку.
- Однако ж русские не вовсе глупы, - сказал он, уходя вместе с гренадером, -
и если они сами изобрели эти шубы, то, черт возьми! эта выдумка недурная!
Когда Рославлев потерял из вида всю толпу мародеров и стал надевать
оставленную французом шинель, то заметил, что в боковом ее кармане лежало
что-то довольно тяжелое; но он не успел удовлетворить своему любопытству и
посмотреть, в чем состояла эта неожиданная находка: в близком от него
расстоянии раздался дикой крик, вслед за ним загремели частые ружейные
выстрелы, и через несколько минут послышался шум от бегущих по дороге людей.
Рославлеву не трудно было отгадать, что французские мародеры повстречались с
толпою вооруженных крестьян, и в то самое время, как он колебался, не зная,
что ему делать: идти ли вперед или дожидаться, чем кончится эта встреча, -
человек пять французских солдат, преследуемых крестьянами, пробежали мимо его
и рассыпались по лесу.
- Вот еще один! - вскричал молодой парень, указывая на Рославлева.
- Пришиби его! - заревел высокой мужик с рыжей бородою, и вмиг целая толпа
вооруженных косами, ружьями и топорами крестьян окружила Рославлева.
ГЛАВА VII
Поосреди большого села, на обширном лугу, или площади, на которой разгуливали
овцы и резвились ребятишки, стояла ветхая деревянная церковь с высокой
колокольнею. У дверей ее, на одной из ступеней поросшей травою лестницы, сидел
старик лет восьмидесяти, в зеленом сюртуке с красным воротником, обшитым
позументом; с полдюжины медалей, различных форм и величины, покрывали грудь
его. Он разговаривал с молодым человеком, который стоял перед ним и по наряду
своему, казалось, принадлежал к духовному званию.
- Нет, Александр Дмитрич! - говорил старик, покачивая головою, - рано ли,
поздно ли, а несдобровать нашему селу; чай, злодеи-то больно на нас зубы
грызут.
- Оно и есть за что! - сказал молодой человек, - ведь мы у них как бельмо на
глазу. Да бог милостив! Кой-как до сих пор с ними справлялись. Fortes fortuna
abjuvat, то есть: смелым бог владеет, Кондратий Пахомыч!
- Конечно, батюшка, за правое дело бог заступа; а все-таки, как проведают в
Москве, что в нашем селе легло сот пять, шесть французов, да пришлют сюда
полка два...
- Так что ж? Будем драться.
- Вот то-то и горе! Вы станете драться, а я что буду делать? Протягивай шею,
как баран.
- Эх, Кондратий Пахомыч! Да на людях и смерть красна!
- Не о смерти речь, батюшка! Когда вы, народ молодой, себя не жалеете, так
мне ли, старику, торговаться; да каково подумать, что эти злодеи наругаются
над моей седой головою? Пожалуй, на смех живого оставят. Эх, старость,
старость! Как бы прежние годы, так я бы трех поджарых французов на один штык
посадил. Небось турки их дюжее, да и тех, бывало, как примусь нанизывать, так
господи боже мой! считать не поспевают. Вот как мы с батюшкой, графом
Суворовым, штурмовали Измаил... Тогда был нашим капитаном его благородие
Сергей Дмитрич, царство ему небесное! Отец, а не командир! И что за
молодец!.. как теперь гляжу - мигнуть не успели, а уж наш сокол на стене, вся
рота за ним - ура!..
- Ты уж мне это рассказывал, Кондратий Пахомович!
- Вот, батюшка, тогда дело другое: и подраться-то было куражнее! Знал, что
живой в руки не дамся; а теперь что я?.. малой ребенок одолеет. Пробовал
вчера стрелять из ружья - куда-те? Так в руках ходуном и ходит! Метил в
забор, а подстрелил батькину корову. Да что отец Егор, вернулся, что ль?
- Нет еще. Я слышал, будто бы его французы в полон захватили.
- Ах они разбойники! Уж и попов стали хватать! А того не подумают, басурманы,
что этак наш брат старик и без исповеди умрет.
- Видно, узнали, что он из нашего села. Ведь французы-то называют нас
бунтовщиками.
- Бунтовщиками? Ах они проклятые! да как бы они смели это сказать? Разве мы
бунтуем против нашего государя? Разве мы их гладим по головке?
- В том-то и дело, что не гладим. Они говорят: Tui, quid nihil refet, ne
cures, то есть: не мешайся не в свое дело, а мы толкуем: cuneus cuneum
trudit, сиречь - клин клином выбивают.
- Эх, батюшка! да перестанешь ли ты говорить не по-русскому?
- Привык, Пахомыч! У нас на Перерве без латинской пословицы ступить нельзя.
- Да что вы в Перервинском монастыре все латыши, что ль, а не русские? Знаешь
ли, как это не по нутру нашим мужичкам? Что, дискать, за притча такая?
Кажись, церковник-то, что к нам пристал, детина бравый, а все по-французскому
говорит.
- По-французскому! Невежды!..
- Александр Дмитрич! - раздался голос с колокольни, - никак, наши идут.
- Наши ли, Андрюша? - сказал семинарист, подняв кверху голову. - Посмотри-ка
хорошенько!
- Точно наши. Вот впереди Ерема косой да солдат Потапыч; они ведут какого-то
чужого: никак, француза изловили.
- Навряд француза, - сказал, покачав головой, старый унтер-офицер. - Они бы
уж его дорогою раз десять уходили; а не захватили ли они, как ономнясь
бронницкие молодцы, какого-нибудь изменника или шпиона?
- Что ты, Пaxoмыч! Боже сохрани! Будет с нас и того, что один русской
осрамился и служил нашим злодеям.
- Эх, батюшка! в семье не без урода.
- Вот уж наши ребята из-за рощи показались. Пойдем, Кондратий Пахомыч, в
мирскую избу. Если они в самом деле захватили какого-нибудь подозрительного
человека, так надобно его порядком допросить, а то, пожалуй, у наших молодцов
и правый будет виноват: auri est bonus... (по золоту хорош... (лат.))
- Да полно тебе язык-то коверкать!.. - перервал с досадою старик. - Что за
латыш, в самом деле? Смотри, Александр Дмитрич, несдобровать тебе, если ты
заговоришь на мирской сходке этим чухонским наречием.
- Чухонским! - повторил сквозь зубы семинарист. - Чухонским!.. Ignarus
barbarus! (Невежда, варвар!.. (лат.))
- Полно бормотать-то: ведь я дело говорю. Пойдем! А ты, Андрюша, - продолжал
инвалид, обращаясь к молодому парню, который стоял на, колокольне, - лишь
только завидишь супостатов, тотчас и давай знать. Пойдем, Александр Дмитрич!
Мирская изба, построенная на том же лугу, или площади, против самой церкви,
отличалась от прочего жилья только тем, что не имела двора и была несколько
просторнее других изб. Когда инвалид я семинарист вошли в эту управу сельского
благочиния, то нашли уже в ней человек пять стариков и сотника. Сержант и наш
ученый латинист, поклонясь присутствующим, заняли передний угол. Через
несколько минут вошли в избу отставной солдат с ружьем, а за ним широкоплечий
крестьянин с рыжей бородою, вооруженный также ружьем и большим поварским
ножом, заткнутым за пояс. В сенях и вокруг избы столпилось человек двести
крестьян, по большей части с ружьями, отбитыми у французских солдат.
- Ну что, братцы? - спросил сотник, - захватили ли вы в селе Богородском
французов?
- Нет-ста, Никита Пахомыч! - отвечал рыжий мужик. - Ушли, пострелы! A бают,
они с утра до самых полуден уж буянили, буянили на барском дворе. Приказчика,
в гроб заколотили. Слышь ты, давай им все калачей, а на наш хлеб так и плюют.
- Ах они безбожники! - вскричал сотник, - плевать на дар божий! Эка нехристь
проклятая!
- Вишь какие прихотники! - сказал один осанистый крестьянин в синем кафтане,
- трескали б, разбойники, то, что дают. Ведь матушка-рожь кормит вceх
дуpaкoв, a пшеничка по выбору.
- Народ-то в Богородском такой несмышленый! - примолвил рыжий мужик - Гонца к
нам послали, а сами разбежались по лесу. Им бы принять злодеев-то с хлебом и
с солью, да пивца, да винца, да того, да другого - убаюкали бы их,
голубчиков, а мы бы как тут! Нагрянули врасплох да и катай их чем ни попало.
- Как мы шли назад, - сказал отставной солдат, - так наткнулись в лесу на
французов, на тех ли самых, на других ли - лукавый их знает!
- Ну что, ребятушки? - вскричал сержант, - расчесали, что ль, их?
- Как пить дaли, Кондратий Пахомыч!
- Неужли-то и отпору вам не было?
- Как не быть! Мы, знаешь, сначала из-за кустов как шарахнули! Вот они
приостановились, да и ну отстреливаться; а пуще какой-то в мохнатой шапке,
командир что ль, их, так и загорланил: алон, камрат! Да другие-то прочие не
так, чтоб очень: все какая-то вольница; стрельнули раза три, да и врассыпную.
Не знаю, сколько их ушло, а кучка порядочная в лесу осталась.
- Что за притча такая? - сказал сотник, - откуда берутся эти французы? Бьем,
бьем - а все их много!
- Видно, сват Пахомыч, - перервал крестьянин в синем кафтане, - они как
