ражало какое-то задумчивое безразличие. Однако его сократовская физионо-
мия не говорила об отупении человека, впавшего в идиотизм. В его безоб-
разии было даже нечто прекрасное - отпечаток чистой и ясной души. Спар-
так вложил ему в руку серебряную монету. Он поднес ее очень близко к
глазам, потом бросил, как бы не понимая, что это такое.
- Возможно ли, - сказал я учителю, - чтобы старик, совершенно лишен-
ный зрения, слуха и разума, был брошен на произвол судьбы вдали от
жилья, среди гор, без собаки, без поводыря, который мог бы сопровождать
его и собирать милостыню вместо него!
- Возьмем его с собой и отведем в какую-нибудь хижину, - ответил
Спартак.
Но когда мы сделали попытку поднять его, чтобы убедиться, в состоянии
ли он держаться на ногах, старик отстранил нас и, приложив палец к гу-
бам, другой рукой указал в глубь двора. Взглянув в ту сторону, мы ничего
не увидели, но слух наш тотчас же был поражен звуками скрипки необычай-
ной чистоты и силы. Никогда в жизни я не слышал ни одного скрипача, ко-
торый сумел бы передать смычком такие волнующие, такие глубокие вибрации
и создать такую неразрывную связь между струнами своей души и своего
инструмента. Напев был безыскусствен и возвышен. Он не походил ни на
что, слышанное мною в концертах и в театрах. Он пробуждал в сердце бла-
гочестивые и вместе с тем воинственные чувства. Мы оба - учитель и я -
впали в какое-то восторженное состояние и взглядами говорили друг другу,
что происходит нечто великое и загадочное. Глаза старика заблестели,
словно он был во власти экстаза. Блаженная улыбка появилась на его блед-
ных губах, доказывая, что он отнюдь не был ни глух, ни бесчувствен.
После короткой и чудесной мелодии наступила тишина, и вскоре из сто-
явшей против нас часовни вышел человек зрелых лет, чья наружность напол-
нила наши сердца почтением. Красота его строгого лица и благородные ли-
нии фигуры составляли контраст с уродливым телом и грубыми чертами ста-
рика, которого Спартак сравнил с "обращенным и прирученным фавном".
Скрипач шел прямо к нам, держа скрипку под мышкой, а смычок засунув за
кожаный пояс. Широкие штаны из грубой ткани, сандалии, напоминавшие
древние котурны, и плащ из овечьей шкуры вроде тех, какие носят наши
крестьяне на берегах Дуная, придавали ему вид пастуха или пахаря. Но
тонкие белые руки изобличали человека, который никогда не занимался
крестьянским трудом. Это были руки артиста, и все в нем - опрятность
одежды, гордый взгляд - опровергало мысль о нищете и о ее печальных и
унизительных последствиях. Увидев его, учитель был потрясен. Он сжал мне
руку дрожащей рукой.
- Это он! - сказал мне Спартак. - Я не знал, что он музыкант, но мне
знакомо его лицо, потому что я не раз видел его во сне.
Скрипач подошел к нам, не выказывая ни замешательства, ни удивления.
С доброжелательным достоинством он ответил на наше приветствие, а потом
приблизился к старику.
- Пойдем, Зденко, - сказал он, - я ухожу. Обопрись на своего друга.
Старик попытался встать, скрипач поднял его и, согнувшись, чтобы пос-
лужить ему опорой, повел его, приноравливая свой шаг к его неверной по-
ходке. В этой сыновней заботе, в этой терпеливой заботе благородного и
красивого мужчины, еще сильного и подвижного, который медленно шагал,
поддерживая одетого в лохмотья старца, было нечто еще более трога-
тельное, если это возможно, чем в заботливости молодой матери, оберегаю-
щей первые шаги своего ребенка. Я увидел слезы в глазах учителя и был
взволнован сам, всматриваясь то в лицо нашего Спартака, гениального че-
ловека будущего, то в лицо незнакомца, в котором чувствовалось такое же
величие, но уже окутанное мраком прошлого.
Решившись последовать за ним и расспросить, но не желая отвлекать его
от выполнения долга, мы пошли сзади, соблюдая некоторую дистанцию. Он
направился к часовне, откуда недавно вышел, и, войдя внутрь, остановил-
ся, созерцая разбитые могильные плиты, заросшие терновником и мхом. Ста-
рик преклонил колени, и, когда он встал, его друг, поцеловав одну из
плит, собрался его сопровождать.
Только в эту минуту он заметил, что мы стоим рядом, и как будто уди-
вился, но ни тени недоверия не отразилось в его взгляде, спокойном и
безмятежном, как у ребенка. Однако же этому человеку было, должно быть,
более пятидесяти лет, и густые седые волосы, вьющиеся вокруг мужествен-
ного лица, особенно подчеркивали блеск его больших черных глаз. Выраже-
ние рта говорило о каком-то неуловимом слиянии простодушия и силы. Каза-
лось, у него были две души: одна - преисполненная восторженного прекло-
нения перед всем небесным, другая - излучавшая доброжелательность по от-
ношению ко всем людям на земле.
Мы пытались найти предлог, чтобы заговорить с ним, как вдруг он сам,
поняв ход наших мыслей, обратился к нам с необыкновенной простотой и от-
кровенностью:
- Вы видели, как я поцеловал мраморную плиту, - сказал он, - а старик
распростерся ниц на могилах. Не примите это за проявления идолопок-
лонства. Целовать одежды святого - значит носить в сердце залог любви и
дружбы. Останки покойника - это всего лишь изношенное платье, но мы не
можем равнодушно попирать их ногами; мы почтительно храним их и расста-
емся с ними с горьким сожалением. О отец мой, о мои возлюбленные
родственники, я знаю, что вас здесь нет и что эти надписи лгут, говоря:
"Здесь покоятся Рудольштадты!" Все Рудольштадты на земле, все они живы,
и все делают свое дело в мире, согласно воле божьей. А здесь, под этими
плитами, лежат только кости, только внешние оболочки, в которых когда-то
зародилась жизнь и которые она покинула, чтобы принять другие оболочки.
Да будет благословен прах предков! Да будут благословенны плющ и трава,
которые его украшают! Да будут благословенны земля и камни, которые обе-
регают его. Но прежде всего, да будет благословен бессмертный бог, гово-
рящий умершим: "Встаньте и вселитесь в мою оплодотворяющую душу, где
ничто не умирает, где все обновляется и очищается!"
- Ливерани, Жижка или Трисмегист, неужели это вы? Неужели вас нашел я
здесь, на могиле ваших предков? - воскликнул Спартак, озаренный счастли-
вой догадкой.
- Не Ливерани, не Трисмегист и даже не Ян Жижка, - ответил незнако-
мец. - Призраки терзали мою невежественную юность, но божественный свет
поглотил их, и имя предков исчезло из моей памяти. Мое имя человек, и я
ничем не отличаюсь от остальных людей.
- Ваши слова имеют глубокий смысл, но они говорят о недоверии, - воз-
разил учитель. - Доверьтесь этому знаку - разве вы не узнаете его?
И Спартак показал ему масонские знаки высоких степеней.
- Я забыл этот язык, - ответил незнакомец. - Я не презираю его, но
для меня он стал бесполезен.
Брат, не оскорбляй меня предположением, что я не доверяю тебе. Разве
и ты не зовешься человеком? Люди никогда не причиняли мне зла, а если и
причиняли, то я забыл об этом. И, значит, зло это было невелико по срав-
нению с тем безграничным добром, которое они могут оказать друг другу и
за которое я должен быть заранее им благодарен.
- Возможно ли, о добродетельный человек, - вскричал Спартак, - что
время не имеет никакого значения в твоем восприятии и ощущении жизни?
- Времени не существует, и, если бы люди глубже размышляли о сущности
божества, они тоже не придавали бы значения столетиям и годам. Не все ли
равно тому, кто так слился с богом, что стал бессмертным, кто жил вечно
и никогда не перестанет жить, сколько песка осталось на дне песочных ча-
сов - немного больше или немного меньше? Рука, вращающая часы, может
поспешить, может ослабнуть, но рука, насыпающая песок, никогда не оску-
деет.
- Ты хочешь сказать, что человек может забыть счет и меру времени, но
что жизнь течет вечно, постоянно оплодотворяемая богом? Такова твоя
мысль?
- Молодой человек, ты понял меня. Но у меня есть лучшее доказа-
тельство великих таинств.
- Таинств? Да, да, я пришел издалека, чтобы расспросить тебя и чтобы
ты меня просветил.
- Так слушай же! - сказал незнакомец, усаживая на одну из могил ста-
рика, который повиновался ему доверчиво, как ребенок. - Это место осо-
бенно вдохновляет меня, и именно здесь при последних лучах солнца и при
первых лунных бликах хочу я возвысить твою душу до понимания самых высо-
ких истин.
Неописуемая радость охватила нас при мысли, что после двух лет поис-
ков и расспросов мы наконец-то нашли этого волхва нашей религии, этого
философа - метафизика и первооткрывателя, который собирался вручить нам
нить Ариадны и помочь отыскать вход в лабиринт идей и событий прошлого.
Но незнакомец, схватив скрипку, вдруг начал вдохновенно играть. От зву-
ков его могучего смычка, словно от вечернего ветра, трепетала листва де-
рев, а руины отзывались гулом, похожим на человеческий голос. Мелодия
звучала каким-то религиозным ликованием, античной безыскусственностью и
увлекательным пылом. Напевы были величественны и кратки. В этих незнако-
мых нам песнях не чувствовалось ни мечтательности, ни томной неги. Они
напоминали победоносные гимны, и перед нашим взором проходили торжеству-
ющие войска со знаменами, пальмовыми ветвями и таинственными эмблемами
какой-то новой религии. Я видел огромные массы народов, объединившихся
под одним стягом, - ни малейшей суматохи в рядах, пыл, но без лихорадки,
бурный порыв, но без гнева, человеческая энергия во всем ее великолепии,
победа со всем ее милосердием и вера в самых благородных ее проявлениях.
- Как это прекрасно! - воскликнул я, когда он с увлечением сыграл
пять или шесть этих превосходных гимнов. - Вот Те Deum [32] помолодевше-
го и умудренного Человечества, благодарящего бога всех религий, светоч
всех людей.
- Ты понял меня, дитя! - сказал музыкант, отирая пот и слезы, увлаж-
нившие его лицо. - Как видишь, время обладает лишь одним голосом для
провозглашения истины. Взгляни на этого старца. Он понял все не хуже те-
бя и помолодел на тридцать лет.
Мы взглянули на старика, о котором успели забыть. Теперь он держался
прямо, стоял без всякого усилия, отбивал ногой такт и, казалось, готов
был, словно юноша, побежать вперед. Музыка совершила с ним чудо - он
спустился с горы, не пожелав опереться ни на кого из нас. Когда его шаги
замедлялись, музыкант спрашивал.
- Зденко, не сыграть ли тебе "Марш Прокопа Большого" или "Освящение
знамени оребитов"?
Но старик отрицательно качал головой, как бы говоря, что у него еще
есть силы. Казалось, он боялся злоупотребить божественным лекарством и
истощить вдохновение своего друга.
Мы направились к поселку, который оставили справа, в глубине долины,
когда свернули к развалинам замка. Дорогой Спартак обратился к незнаком-
цу.
- Ты сыграл нам несравненные мелодии, - сказал он, - и я понял, что
этим блестящим вступлением ты хотел подготовить наши чувства для воспри-
ятия переполняющего, тебя восторга. По-видимому, ты хотел, подобно пифи-
ям и пророкам, воспламениться и сам, чтобы начать произносить свои про-
рицания, владея всей мощью вдохновения и проникнувшись духом всевышнего.
Так говори же сейчас. Вокруг тишина, тропинка удобна для ходьбы, луна
освещает нам путь. Кажется, вся природа притихла, чтобы внимать тебе, а
наши сердца с трепетом ждут твоих откровений. Наша суетная наука и наш
горделивый разум смирятся перед твоими огненными речами. Говори же, ми-
нута настала.
Но незнакомец не пожелал открыться.
- Что могу я сказать тебе такого, чего уже не выразил только что на
языке более прекрасном? Разве я виновен, если ты не понял меня? Ты дума-
ешь, что я обращался к твоим чувствам, а я говорил с тобой на языке сво-
ей души! Впрочем, что я! На языке всего Человечества, которое говорило с
тобой через посредство моей души. Да, в те минуты я действительно был
