Ты олицетворяешь кротость, терпение, силу и милосердие, о добрая бо-
гиня! Это твоя святая любовь соединяет всех твоих детей, это ты даруешь
сострадание, веру, надежду, о богиня бедности!
Наступит день, когда твои дети перестанут нести всю тяжесть мира на
своих плечах и будут вознаграждены за свои муки и труды. Близится время,
когда не станет ни богатых, ни бедных, когда все люди будут вкушать пло-
ды земные и будут одинаково пользоваться благами, дарованными богом, но
ты никогда не будешь забыта в их гимнах, о добрая богиня бедности!
Они не забудут, что ты была их плодовитой матерью, неутомимой корми-
лицей и воинствующей церковью. Они прольют бальзам на твои раны и приго-
товят тебе из помолодевшей, благовонной земли ложе, где ты наконец-то
найдешь отдых, о добрая богиня бедности!
А в ожидании этого счастливого дня вы, потоки и леса, горы и долины,
степи, где растут цветы, где порхают птицы, и вы, дороги, усыпанные зо-
лотым песком и принадлежащие всем, пропустите ее, пропустите добрую бо-
гиню, богиню бедности!
Вообразите себе эту балладу, эти прекрасные стихи, произнесенные на
мягком и наивном языке, словно нарочно созданном для юношеских уст, да
еще положенную на музыку, трогающую сердце и исторгающую чистейшие сле-
зы, вообразите ангельский голос, поющий с безупречной правильностью, с
несравненным музыкальным выражением, голос сына Трисмегиста и ученика
Цыганки, самого красивого, самого чистого и самого одаренного из всех
отроков в мире! Если вы представите себе в виде рамки для этой картины в
духе пейзажа Рейсдаля живописную группу мужчин с простодушными, открыты-
ми лицами, мелодичное журчанье невидимого горного потока, доносящееся из
глубины ущелья и сливающееся с отдаленным звоном колокольчиков пасущихся
на горе коз, - если вы представите себе все это, то поймете наше волне-
ние и невыразимое поэтическое наслаждение, которые мы испытали.
- А теперь, дети мои, - сказал Альберт Подебрад крестьянам, - мы по-
молились, и за работу. Вы идите в поле, а я со своей семьей пойду в лес
искать вдохновение и жизнь.
- Но вечером ты вернешься? - вскричали крестьяне.
Цыганка приветливо кивнула им, и они приняли этот знак за обещание.
Две девочки, еще не понимающие, что значит бег времени и случайности
странствий, с детской радостью крикнули: "Да! Да! ", и крестьяне разош-
лись. Старый Зденко, глядя отеческим оком на своего крестника и убедив-
шись, что его дорожную сумку наполнили провизией для всей семьи, уселся
на пороге хижины. Затем Цыганка знаком пригласила нас идти за ними, и
вместе с нашими бродячими музыкантами мы покинули селение. Пришлось
взбираться по склону оврага. Каждый из нас - учитель и я - взяли на руки
одну из девочек, и, таким образом, нам удалось подойти к Трисмегисту,
который до этого как бы не замечал нашего присутствия.
- Мне немного грустно, - сказал он. - Тяжело обманывать друзей и это-
го старика. Я знаю, что завтра он будет разыскивать нас по всем лесным
тропинкам. Но таково было желание Консуэло, - добавил он, указывая на
жену. - Ей кажется, что оставаться здесь опасно. Я же не могу себе
представить, что мы еще можем внушать кому-либо страх или зависть. Разве
кто-нибудь способен понять наше счастье? Однако она уверяет, что мы мо-
жем навлечь опасность и на головы наших друзей, и, хоть мне неясно, ка-
ким образом это могло бы случиться, все же я уступаю ей. Впрочем, ее же-
лание всегда было моим желанием, а мое всегда находило отклик в ее душе.
Сегодня мы уже не вернемся в то селение. Если вы действительно наши доб-
рые друзья - а вы кажетесь нам такими, - то к вечеру, нагулявшись вдо-
воль, вернитесь туда и объясните им все это. Мы намеренно ушли, не прос-
тившись, так как боялись огорчить их, но передайте, что когданибудь мы
еще придем к ним. Ну, а старому Зденко скажите только одно слово: завт-
ра. Его предвидение не идет дальше. Все дни, вся жизнь для него - завт-
ра, и ничего больше. Он освободил себя от заблуждений, присущих челове-
ческим понятиям. Его глаза открыты для вечности, и он готов раствориться
в этой тайне, чтобы обрести молодость жизни. Зденко мудр. Это самый муд-
рый человек, какого я когда-либо знал.
Душевное расстройство Трисмегиста производило на его детей и жену
странное действие. Они не только не краснели перед нами за его речи, не
только не страдали, слушая их, но почтительно внимали каждому слову, и,
казалось, изречения этого человека придавали членам его семьи силу воз-
выситься над той жизнью, какой они жили сейчас, и над самими собой. Ду-
маю, что благородный юноша, с жадностью впитывавший каждую мысль своего
отца, был бы весьма удивлен и даже возмущен, если бы ему сказали, что
это мысли безумца. Трисмегист говорил мало, и мы заметили также, что ни
жена, ни дети никогда не побуждали его к этому без необходимости. Они
благоговейно охраняли тайну его задумчивости, и, хотя Цыганка неустанно
следила за ним взглядом, по-видимому, она больше опасалась какого-нибудь
докучливого вмешательства в его фантазии, нежели скуки одиночества, на
которое он себя обрекал. Она изучила его странности, и я пользуюсь сей-
час этим словом, чтобы впредь никогда больше не произносить слово "безу-
мие", которое тем более отталкивает меня, что речь идет о подобном чело-
веке и о подобном душевном состоянии, трогающем до слез и вызывающем
почтение. Глядя на Трисмегиста, я понял благоговение, с каким крестьяне
- эти бессознательные богословы и метафизики, - а также восточные народы
относятся к людям, лишенным так называемого светоча разума. Им известно,
что, когда никто не тревожит это абстрактное мышление ненужными заботами
и жестокими насмешками, оно не только не приводит человека к ярости или
к отупению, а, напротив, может превратиться в исключительное дарование
дивного поэтического свойства. Не знаю, что сталось бы с Трисмегистом,
если бы его семья не возвышалась как оплот любви и верности между ним и
внешним миром. Но если бы он и пал жертвой своего бреда, это явилось бы
лишним доказательством того, каким вниманием и уважением обязаны мы ок-
ружать недуги такого рода и любые недуги вообще.
Все семейство шагало с легкостью и проворством, далеко превосходивши-
ми наши силы. Девочки - и те могли бы идти без конца, даже если бы их
временами не брали на руки, оберегая от утомления. Они словно родились,
чтобы шагать, как рыбы родились, чтобы плавать. Цыганка, вопреки желанию
сына, не позволяет ему носить сестер на руках, пока он не перестал расти
и пока, как говорят музыканты, у него еще ломается голос. Она поднимает
на свои могучие плечи эти хрупкие, доверчивые создания и несет их так же
легко, как свою гитару. Физическая сила - вот одно из преимуществ коче-
вой жизни, которая становится у бедного артиста такой же страстью, как у
нищего и у натуралиста.
Мы уже очень устали, когда после перехода по самым трудным тропинкам
добрались до дикого, романтического места под названием Шрекенштейн. Мы
заметили, что, приближаясь к этой горе, Консуэло еще более внимательно
следила за мужем и старалась держаться ближе к нему, словно боясь, что
его ждет там какая-то опасность или тягостное переживание. Однако ничто
не нарушило безмятежности артиста. Он сел на большой камень, возвышав-
шийся над бесплодной долиной. В этом месте есть что-то пугающее, жуткое.
Скалы громоздятся здесь в беспорядке и при своем падении часто ломают
деревья. Корни стволов, которым удалось устоять, обнажились, и кажется,
что они цепляются узловатыми пальцами за утес, грозя увлечь его вместе с
собою. Мертвая тишина царит над этим хаосом. Пастухи и дровосеки боятся
подходить близко, а земля изрыта дикими кабанами. На песке видны следы
волков и серн, словно дикие звери уверены, что найдут здесь убежище от
человека. Альберт долго сидел в задумчивости на этом камне, потом пере-
вел взгляд на детей, игравших у его ног, и на жену, которая, стоя возле
него, смотрела ему в глаза, пытаясь прочитать его мысли. Внезапно он
встал, опустился перед ней на колени и жестом подозвал детей поближе.
- Падите ниц перед вашей матерью, - сказал он им с глубоким чувством,
- ибо она - утешение, ниспосланное небом всем несчастным, и мир, который
обещал всевышний людям доброго сердца!
Дети опустились на колени, окружив Цыганку, и заплакали, осыпая ее
ласками. Она тоже прослезилась, прижимая их к груди, потом заставила их
обернуться и воздать такую же почесть отцу. Мы со Спартаком поверглись
ниц вместе с ними.
Когда Цыганка умолкла, учитель выразил Трисмегисту свое глубокое поч-
тение и, пользуясь этой минутой, начал с жаром расспрашивать его об ис-
тине, рассказав, сколько сам он учился, размышлял и страдал, чтобы ее
найти. Я же, словно околдованный, продолжал стоять на коленях у ног Цы-
ганки. Не знаю, осмелюсь ли поделиться с вами тем, что происходило в мо-
ей душе. Эта женщина, несомненно, годилась мне в матери, но от нее все
еще исходило какое-то очарование. Несмотря на уважение, которое я питаю
к ее супругу, несмотря на ужас, который я бы испытал при одной мысли,
что могу забыть об этом уважении, я чувствовал, что вся душа моя рвется
к ней с таким пылом, какого никогда не внушали мне ни расцвет молодости,
ни обаяние роскоши. О, если бы я мог встретить такую женщину, как эта
Цыганка, и посвятить ей всю жизнь! Но надежды нет, и теперь, когда я
знаю, что никогда больше ее не увижу, в глубине моего сердца таится от-
чаяние, словно кто-то открыл мне, что для меня нет на земле другой жен-
щины, которую я мог бы полюбить.
Цыганка даже не замечала меня. Она слушала Спартака и была поражена
его пламенной, искренней речью. Трисмегист тоже был растроган. Он пожал
ему руку и усадил на камень рядом с собой.
- Молодой человек, - сказал он, - ты пробудил во мне воспоминания о
моей прежней жизни. Мне показалось, что я слышу самого себя, - именно
так говорил я, когда был в твоем возрасте, с жаром умоляя людей зрелых и
опытных открыть мне науку добродетели. Вначале я решил не говорить тебе
ничего. Я не сомневался ни в уме твоем, ни в честности, но не был уверен
в твоем простодушии и в пламени твоего сердца. К тому же я не считал се-
бя способным вновь передать на том языке, каким говорил прежде, те мыс-
ли, какие впоследствии привык выражать посредством поэзии искусства,
посредством чувства. Твоя вера победила, она сотворила чудо, и я убедил-
ся, что должен говорить с тобой. Да, - добавил он через несколько минут,
показавшихся нам целой вечностью, ибо мы боялись, как бы вдохновение не
оставило его, - да, теперь я узнаю тебя! Я помню тебя! Когда-то я видел
тебя и любил. Я трудился вместе с тобой в какой-то другой фазе моего
прежнего существования. Твое имя гремело среди людей, но я забыл его и
помню только твой взгляд, твои речи и душу, от которой с трудом оторва-
лась моя душа. Теперь я лучше читаю в будущем, нежели в прошлом, и гря-
дущие столетия часто представляются мне столь же светлыми, как те дни,
что мне осталось прожить в нынешней моей оболочке. Так вот, я говорю те-
бе - ты будешь велик еще в этом веке и свершишь великие дела. Тебя будут
порицать, обвинять, чернить, ненавидеть, бесчестить, преследовать,
гнать... Но твоя идея переживет тебя, приняв другие формы, и ты взбудо-
ражишь существующие ныне явления с огромным размахом, ты осуществишь ги-
гантские замыслы, О которых мир не забудет и которые, быть может, нане-
сут последний удар общественному и религиозному деспотизму. Да, ты прав,
стремясь действовать в обществе. Ты повинуешься своей судьбе - другими
словами, своему вдохновению. И это проясняет для меня все. То, что я
чувствовал, когда слушал тебя, та доля твоих надежд, которую ты сумел
мне внушить, является великим доказательством осуществимости твоей мис-
сии. Иди же, действуй, трудись. Небо избрало тебя зачинщиком разрушения.
