лу, и это тяготение бесконечно, как сам идеал.
Он говорил еще долго, и поэма его будущего была столь же великолепна,
как и поэма прошлого. Я не стану пытаться воспроизвести ее здесь: я бы
только испортил ее, ибо надо быть самому охваченным огнем вдохновения,
чтобы передать то, что оно породило. Возможно, мне понадобятся два или
три года, чтобы правильно записать то, что нам рассказал Трисмегист за
два или три часа. Дело жизни Сократа породило дело жизни Платона, а дело
жизни Иисуса было делом семнадцати веков. Вы видите, что я, жалкий и не-
достойный, не могу не трепетать при мысли о моей задаче. И все-таки я не
отказываюсь от нее. Учителя же нисколько не смущает мое изложение - в
том виде, в каком я предполагаю его сделать. Он человек действия и уже
составил резюме, которое, по его мнению, кратко излагает всю доктрину
Трисмегиста, и притом с такой ясностью и четкостью, как если бы он зани-
мался ее толкованием всю свою жизнь. Словно при посредстве электрическо-
го тока, ум и душа этого философа как бы перешли в его существо. Спартак
обладает его душой, распоряжается ею, как хозяин; она послужит ему, как
политическому деятелю; он явится как бы живым и непосредственным ее но-
сителем, а не запоздалым и мертвым переписчиком, каким собираюсь сде-
латься я сам. И до того, как труд мой будет завершен, учитель уже пере-
даст доктрину своим ученикам. Да, быть может, не пройдет и двух лет, как
необычная и загадочная речь, прозвучавшая в этих пустынных краях, пустит
корни среди многочисленных последователей, и мы увидим, как обширный
подземный мир тайных обществ, ныне действующий во мраке, объединится
вокруг одной-единственной доктрины, получит новую совокупность законов и
вновь начнет действовать, приобщившись к смыслу речей самой жизни. Итак,
мы преподносим вам этот столь желанный памятник, подтверждающий предви-
дения Спартака, освящающий истины, уже ранее завоеванные им, и расширяю-
щие его горизонт всей мощью ниспосланной ему веры. В то время как Трис-
мегист говорил, а я жадно слушал, боясь проронить хоть одно слово его
речи, звучавшей для меня как торжественная музыка, Спартак, который,
несмотря на возбуждение, лучше владел собой, с горящими глазами, весь
превратившись в слух, но еще более чутко прислушиваясь умом, твердой ру-
кой чертил на своих табличках какие-то значки и фигуры, словно метафизи-
ческие идеи доктрины представлялись ему в виде геометрических формул.
Когда в тот же вечер он занялся этими странными записями, совершенно мне
непонятными, я был поражен, увидев, что, пользуясь ими, он записывает и
с невероятной точностью приводит в порядок выводы поэтической логики фи-
лософа. Словно по волшебству все упростилось и оказалось кратко изложено
в таинственном перегонном кубе практического ума нашего учителя [37].
Однако он все еще не был удовлетворен. Вдохновение явно покидало
Трисмегиста. Глаза его потеряли блеск, плечи опустились, и Цыганка зна-
ком попросила больше не задавать ему вопросов. Но неотступный в поисках
истины, Спартак не послушался ее и опять начал настойчиво расспрашивать
поэта.
- Ты описал мне царство божие на земле, - сказал он, сжимая его похо-
лодевшую руку, - но Иисус сказал: "Царство мое еще не пришло". Вот уже
семнадцать столетий человечество тщетно ждет исполнения его обещаний. Я
не поднялся на ту высоту созерцания вечности, на какую поднялся ты. Вре-
мя предоставляет тебе, словно самому богу, зрелище - или, может быть,
идею - непрерывной деятельности, каждая фаза которой соответствует каж-
дому часу твоего восторженного чувства. Но я живу ближе к земле и веду
счет столетиям и годам. Я хочу научиться читать в книге собственной жиз-
ни. Скажи мне, пророк, что я должен делать в той фазе, в какой меня ви-
дишь ты, какое действие окажут твои речи на меня, а через меня - на тот
век, который грядет. Я не хочу прожить в нем бесплодно.
- Так ли уж важно для тебя то, что я могу знать об этом? - ответил
поэт. - Никто не живет бесплодно, ничто не пропадает даром. Никто из нас
не бесполезен. Не мешай мне отвращать взгляд от этих мелочей - они омра-
чают сердце и суживают границы разума. Я изнемогаю, думая об этом.
- Ты, открывший мне тайны, не имеешь права поддаваться изнеможению, -
решительно возразил Спартак, силясь влить огонь своего взгляда в уже за-
туманенный и меланхолический взор поэта. - Если ты отвернешься от зрели-
ща человеческих бедствий, значит, ты не настоящий человек, не тот совер-
шенный человек, о котором один из древних сказал: Homo sum et nihil
humani a me alienum puto [38]. Нет, ты не любишь людей, ты не брат им,
если не сочувствуешь их ежечасным страданиям и не спешишь найти
средство, чтобы помочь им, претворив в жизнь твой идеал. Несчастен тот
артист, который не чувствует лихорадки, готовой сжечь его в этих поис-
ках, страшных, но доставляющих наслаждение!
- Чего же ты хочешь? - спросил поэт, тоже взволнованный и почти рас-
серженный. - Уж не считаешь ли ты себя единственным работником и не ду-
маешь ли, что я приписываю себе честь быть единственным вдохновителем? Я
отнюдь не кудесник. Я презираю лжепророков и достаточно долго боролся с
ними. Мои предсказания - это умозаключения; мои видения - восприятия,
обостренные до предела. Поэт не колдун. Его грезы основаны на увереннос-
ти, в то время как колдун выдумывает наудачу. Я верю в твое начинание,
ибо ощущаю твою мощь. Я верю в возвышенность моих мечтаний, ибо
чувствую, что я способен породить их и что человечество достаточно зна-
чительно, достаточно благородно, чтобы общими силами осуществить во сто
раз больше, чем мог придумать в одиночестве один человек.
- Так вот, - ответил Спартак, - именно о судьбах человечества я и
спрашиваю тебя во имя того человечества, которое бурлит и во мне и кото-
рое я ношу в себе с еще большей тревогой и, быть может, даже с большей
любовью, чем ты сам. Дымка пленительных грез скрывает от тебя его стра-
дания, а я прикасаюсь к ним, дрожа, каждый час моей жизни. Я жажду об-
легчить их и, словно врач у изголовья умирающего друга, готов скорее
убить его собственной неосторожностью, нежели допустить, чтобы он умер,
так и не попытавшись ему помочь. Ты видишь - я опасный человек, быть мо-
жет, даже чудовище, если ты не сделаешь из меня святого. Исполнись же
тревогой за человечество - оно погибнет, если ты не вложишь лекарство в
руку мечтателя! Оно, это человечество, грезит, поет и молится в твоем
лице. В моем же оно страдает, кричит и стенает. Ты открыл мне свое буду-
щее, но, что бы ты ни говорил, оно еще далеко, и мне придется вынести
немало мучений, чтобы извлечь для кровоточащих ран несколько капель тво-
его бальзама. Целые поколения томятся и уходят, так и не узнав света и
бездействуя. Я воплощение страждущего человечества, я крик бедствия и
воля к спасению, я хочу знать, какой будет моя деятельность - пагубной
или благотворной. Ты не до такой степени отвратил свой взгляд от зла,
чтобы не знать о его существовании. Куда бежать сначала? Что делать
завтра? Как победить врагов добра - кротостью или насилием? Вспомни ми-
лых твоему сердцу таборитов. Прежде чем вступить в земной рай, им приш-
лось перейти через море крови и слез. Я не считаю тебя кудесником, но
вижу в тебе могучую логику и великолепную ясность ума, которая просвечи-
вает сквозь твои символы. Если ты можешь столь уверенно предсказывать
самое отдаленное будущее, то с еще большей уверенностью можешь проник-
нуть сквозь туманную завесу, загораживающую доступ моему зрению.
Поэт, очевидно, испытывал невыразимые страдания. Его лоб был влажен
от пота. Он смотрел на Спартака то с ужасом, то с восхищением; жестокая
борьба происходила в его душе. Жена в отчаянии обвила его руками, и в ее
взгляде на моего учителя можно было прочитать немой укор, но также и
почтительный страх. Никогда еще я не ощущал так сильно, как в эту мину-
ту, могущество Спартака, который силою своей фанатической воли, прямоты
и правды преодолевал муки этого пророка, борющегося с вдохновением, боль
этой умоляющей женщины, ужас их детей и упреки собственного сердца. Я и
сам трепетал, находя моего учителя жестоким. Я опасался, как бы прекрас-
ное сердце поэта не разбилось в последнем усилии, а слезы, блиставшие на
черных ресницах Консуэло, падали горячими и жгучими каплями прямо в мое
сердце. Внезапно Трисмегист встал. Знаком отстранив Спартака и Цыганку,
приказав детям отойти в сторону, он вдруг преобразился. Взор его, каза-
лось, читал в невидимой, необъятной, как мир, книге, начертанной огнен-
ными письменами на своде неба.
Он воскликнул:
- Разве я не человек?.. Почему бы мне не рассказать о том, чего тре-
бует человеческая природа и, следовательно, что она может осуществить?..
Да, я человек. И, стало быть, я могу сказать, чего хочет человек и что
он сотворит. Кто видит, как надвигается туча, может предсказать молнию и
бурю. Я знаю, что таится в моей душе и что из нее возникнет. Я человек и
связан с человечеством моего времени. Я видел Европу, и мне известны
грозы, бушующие в ее лоне... Друзья, наши мечты - не только мечты: кля-
нусь в этом сущностью человеческой природы! Эти мечты являются мечтами
лишь по сравнению с современным обличьем мира. Но кто владеет инициати-
вой, духом или материей? В Евангелии сказано: "Дух божий дышит, где хо-
чет". Дух пронесется и изменит лицо мира. В "Книге Бытия" сказано, что
дух божий носился над поверхностью воды, когда все было хаос и тьма.
Итак, творение бесконечно. Будем же творить, то есть будем послушны вея-
нию духа божьего. Я вижу тьму и хаос! Зачем же нам оставаться тьмой?
"Veni, Creator Spiritus" [39].
Он умолк, потом заговорил снова:
- Уж не Людовик ли Пятнадцатый может бороться с тобой, Спартак?..
Фридрих, ученик Вольтера, не столь могуществен, как его учитель... И
разве мог бы я сравнить Марию-Терезию с моей Консуэло?.. Это было бы бо-
гохульством!
Он снова умолк.
- А ты, Зденко, мой сын, ты, потомок Подебрадов, носящий имя раба,
готовься поддерживать нас. Ты новый человек, какую же участь выберешь ты
для себя? С кем будешь заодно - с отцом и матерью или с тиранами мира? В
тебе сила, новое поколение. Что ты будешь поддерживать - рабство или
свободу? Сын Консуэло, сын Цыганки, крестник раба, - надеюсь, что ты бу-
дешь заодно с Цыганкой и с рабом. Если нет, то я, потомок королей, отре-
кусь от тебя.
И добавил:
- Кто осмелится сказать, что божественная сущность, то есть красота,
доброта, сила, не будет осуществлена на земле, тот человек - Сатана.
И добавил еще:
- Кто осмелится сказать, что человеческая сущность, которая, как го-
ворит Библия, создана по образу и подобию божию и состоит из ощущения,
чувства и познания, не будет осуществлена на земле, тот человек - Каин.
Некоторое время он молчал, потом сказал так:
- Твоя сильная воля, Спартак, подействовала как заклинание... До чего
слабы короли на своих тронах!.. Они считают себя могущественными, ибо
все склоняется перед ними... И не видят того, что им угрожает... Да, вы
ниспровергли аристократов с их армиями, епископов с их духовенством и
воображаете, что необычайно сильны!.. Но то, что вы ниспровергли, и было
вашей силой. Ведь не любовницы, не придворные и не аббаты защитят вас,
бедные монархи, жалкие призраки... Беги во Францию, Спартак! Франция
скоро начнет разрушать. Она нуждается в тебе... Повторяю, беги, спеши,
если ты хочешь принять участие в этом деле... Франция - избранная нация.
Присоединись, сын мой, к старшим сынам человеческого рода... Я слышу над
Францией громкий глас Исайи: "Восстань и осветись, ибо пришел свет твой,
и слава господня воссияла над тобой... И пойдут народы к твоему свету".
Табориты пели это на Таборе. Ныне же Табор - это Франция!
