- Кто играет городничего? - спросил председатель.
- Городничую, - поправила девица. - Все мужские роли заменены женски-
ми. В спектакле всего трое мужчин: сын городничей, ее муж и унтер-офи-
церский вдовец.
Он встал из-за стола, подошел к режиссерше и быстро провел туда-сюда
пальцем перед ее носом. Дипломантка застыла с широко открытыми глазами.
Бородач на цыпочках вернулся на место. После этого комиссия затеяла тео-
ретический спор: является ли эта постановка новаторством или еще чем по-
хуже. Дипломантка продолжала стоять в оцепенении.
- Это все нужно трактовать по Фрейду, - сказала женщина с сигаретой и
сбросила пепел на пиджак бородача.
- И госпожу Хлестакову?! И мадам Бобчинскую?! - почти завизжал боро-
дач.
- Либидо, - пожала плечами узкая женщина.
Я не знал, что такое "либидо". Я изнывал от непонимания элементарных
для искусства вещей. Я с ненавистью смотрел на красные коленки режиссер-
ши. Вскоре она победоносно ушла. Ее ход был похож на вынос пионерского
знамени дружины.
Следующим появился красивый южанин с афишей, на которой было что-то
вытиснено арабской вязью. Он тут же начал говорить на своем языке и го-
ворил минут десять не прерываясь.
- Это студент-заочник... - пронеслось по рядам. - Он приехал с пере-
водчиком, но переводчик вчера попал в вытрезвитель. Прямо из ресторана
"Баку"... А этот по-русски ни бельмеса!
Южанин между тем деловито продолжал свою речь.
- Товарищ... Гражданин!.. Хватит! Стоп, стоп! - замахал на него рука-
ми председатель. - Он откуда? - шепотом спросил он у бородача.
- Из Чечено-Ингушетии.
- Кто видел спектакль? - тяжело спросил председатель.
Последовало общее молчание.
Кто написал... Тьфу! Кто знает язык?
Та же реакция.
- Ну, как называется то, что он поставил? Где дипломная записка?! -
вышел из себя председатель.
Ему подали папку с титульным листом, украшенным той же непонятной
вязью. Председатель перелистнул несколько страниц и уставился на дипло-
манта с обреченным видом.
- Как вас зовут? - выдавил он.
- Миригим, - скромно улыбаясь, ответил юноша.
- Идите, Миригим. Идите... Уходите, Миригим! - шаляпинским басом про-
рычал председатель.
Миригима сдуло.
И вот после этого небольшого инцидента в зал легкой походкой вбежал
мой друг, принеся с собой степные ветры Тьмутаракани. Волосы у него на
голове игриво извивались. Улыбка была чарующая.
За ним внесли восемнадцать стендов фотографий и афиш. Люди, которые
их вносили, были в турецких тюрбанах.
Он отпустил их величавым жестом, повернулся к столу и улыбнулся еще
более обворожительно.
- Главный герой моего спектакля Странность... - промурлыкал он. - Не
правда ли, все странные вещи происходят в пятницу? Эйнштейн говорил, что
здравый смысл не так просто убить. Своим спектаклем я опровег это пред-
положение. Вот посмотрите...
В его руках появился бумажный кубик.
- Это программка спектакля. Чтобы прочитать ее, необходимо залезть
внутрь кубика, потому что текст напечатан с внутренней стороны. Это мо-
гут сделать только дети... Или еще пример: запах варенья. У нас в спек-
такле весь второй акт пахнет вареньем... Инсценировку я написал сам.
Стихи и музыку тоже. Давайте послушаем...
Он включил магнитофон. Полились звуки увертюры к "Севильскому ци-
рюльнику". Мой друг подпрыгнул в воздухе, как Щелкунчик, и, повисев нем-
ного, медленно опустился на пол.
Первой опомнилась узкая женщина.
- Какая концепция вам ближе - брехтовская или вахтанговская? - спро-
сила она интимно.
- Мне ближе романтический катаклизм Огюста Кардье, - так же интимно
ответил мой друг, послав в зрителей еще одну улыбку.
Это било без промаха.
А что это у вас за ящик? - подозрительно спросил председатель, указы-
вая на макет.
- Это образ спектакля. Там все происходит на потолке, - пояснил дип-
ломант.
- Послушайте, - визгливо произнес бородатый. - Вот вы пишете в дип-
ломной записке слово "спектакль" через "и". Как это?
- Моя героиня - француженка. В конце спектакля она говорит "оревуар",
что означает "до свиданья", - терпеливо объяснил друг.
- Оревуар! - протрубил председатель.
Друг хлопнул в ладоши, и толпа гномов унесла афиши и кубики. Потом он
вынул из кармана пачку фотографий и раздал их членам комиссии. На фотог-
рафии был изображен он сам анфас и в профиль.
- Мы раздаем это бесплатно после каждого спектакля, - сказал он.
...Еще продолжала играть музыка, еще комиссия разглядывала фотогра-
фии, еще пахло ванилью и лимонными корочками, а мой друг уже летел мимо
люстры на восток, за Уральский хребет, к великим сибирским рекам.
Его фотографию можно видеть в витрине фотоателье на углу Большого и
улицы Зеленина.
А мне теперь ужасно хочется пойти на защиту дипломных работ дресси-
ровщиков тигров или, скажем, внушителей мыслей на далекие расстояния.
* Часть 5
Эффект Брума *
Пишу письмо
Вообще-то я в чудеса не верю. От них меня еще в школе отучили. Я верю
в науку и прекрасное будущее. Это немного понятнее. Но иногда все-таки
чудеса происходят, и с ними необходимо считаться.
Короче говоря, однажды я обнаружил у себя на столе письмо от шефа.
Шеф любит со мной переписываться. То есть пишет только он, а я читаю.
Шеф часто засиживается в лаборатории допоздна, и тогда ему в голову при-
ходят мысли. Утром я их изучаю. Например, так: "Петя! Подумайте, нельзя
ли объяснить аномалии в инфракрасной области межзонным рассеянием". Или
что-нибудь в этом роде.
Обычно я не спешу на такие вещи реагировать. Кто его знает - вдруг
это бред? Шеф сам так часто говорит. Вернее, кричит, вбегая в лаборато-
рию: "Все вчерашнее бред и чушь собачья!" Почему собачья, я не знаю.
Обыкновенная человеческая чушь, каких много. И не самая худшая.
Но на этот раз было нечто новое. На столе лежал почтовый конверт, за-
полненный фиолетовыми чернилами довольно размашисто. Был написан адрес
нашего института, а после словечка "кому" указано просто: "главному на-
чальнику". Ни больше ни меньше.
К письму скрепкой была прикреплена бумажка, на которой располагалась
лесенка резолюций.
"Пименову. Разобраться". Подпись ректора.
"Турчину. Проверить". Подпись Пименова.
"Жолдадзе. Ответить в недельный срок". Подпись Турчина.
"Барсову. Ничего не понимаю! Морочат голову". Подпись Жолдадзе.
"П. Верлухину. Петя, ради бога, разберитесь в этой чаче и напишите
ответ". Подпись шефа.
Верлухин - это я. Ниже меня в системе нашего института находится
только корзина для бумаг. Поэтому я не стал накладывать резолюцию, а об-
ратился к письму. Оно меня заинтересовало.
Тем же самым фиолетовым почерком на шести страницах сообщалось, что
автор письма обнаружил электрический ток в кованом железе. В скобках бы-
ло указано: "подкова". Он ее как-то там нагревал на свечке, отчего и
текли токи. И в ту, и в другую сторону. Причем большие. Он ими аккумуля-
тор мотоцикла заряжал, а потом полгода ездил. Было написано, что это
подтверждает теорию Брумма. Автор попросил повторить эксперимент и дать
отзыв на предмет получения авторского свидетельства.
Внизу был адрес. Село Верхние Петушки Ярославской области. Василию
Фомичу Смирному.
Я только одного не понял. Откуда в Верхних Петушках известна теория
Брумма? Я сам о ней понятия не имел.
Взял учебник. Нет теории Брумма. Полез в физическую энциклопедию. На
букву "Б" после Макса Борна шел этот самый Ганс Фридрих Брумм, умерший,
как выяснилось, двести двадцать лет назад. Он чего-то там насочинял в
своей келье, поскольку был монахом. Кажется, даже алхимиком. Потом все
это, естественно, опровергли и поставили на его теории крест. А Василий
Фомич хочет этот крест поколебать. Так я понял.
Ну так это проще простого! Я тут же сел и написал:
"Уважаемый товарищ Смирный! Ввиду того, что трудами Максвелла, Герца
и советских ученых теория Брумма опровергнута как антинаучная, Ваше
предложение не может быть принято. Видимо, в Ваши опыты вкралась ошиб-
ка".
В общем, "этого не может быть, потому что этого не может быть никог-
да". Лихо я с ним разделался, а заодно еще раз заклеймил Брумма. Нечего
ему произрастать на нашей почве!
Потом я изобразил реестр подписей с указанием должности и звания. По-
лучилось внушительно. Ректор института, член-корреспондент. Зам по нау-
ке, профессор, и так далее. А внизу скромненько: младший научный сотруд-
ник П. Н. Верлухин.
Отнес к машинистке и сел, довольный проделанной работой. Когда пришел
шеф, я коротко доложил о Брумме, и шеф улыбнулся. Кстати, о Брумме он
тоже слышал впервые, это я понял по его глазам.
Знал бы он, каким боком обернется этот Брумм, не улыбался бы.
Тут пришел Лисоцкий. Лисоцкий у нас считается солидным человеком. Он
все время пишет диссертацию. Он ее пишет уже лет десять. Когда я студен-
том был, уже говорили, что он ее пишет. Когда он ее наконец напишет, это
будет что-то потрясающее. Типа "Войны и мира" Льва Толстого. На заседа-
ниях кафедры он всегда ссылается на трудности. Его за это уважают. Всем
нравится, что он уже десять лет преодолевает трудности и это ему не на-
доело.
У Лисоцкого феноменальный нюх. Если где-нибудь в лаборатории отмечают
день рождения, он всегда заходит спросить таблицы интегралов. На что ему
интегралы, неизвестно. Конечно, его угощают, иначе неудобно. Он выпивает
сухое вино, ест пирожные с кофе, а потом берет интегралы и уходит, изви-
няясь. На этот раз, я уверен, он тоже зашел неспроста. Что-то ему подс-
казало зайти.
- Что нового в инфракрасной области? - спросил Лисоцкий.
Ему все равно, что инфракрасная, что ультрафиолетовая, я знаю. Это он
для затравки.
И шеф ему брякнул про Брумма. Со смехом, конечно. Лисоцкий тоже пос-
меялся, поговорил про телепатию, а уходя, взял зачем-то Физическую эн-
циклопедию. Сказал, что хочет освежить в памяти второе начало термодина-
мики. Наверное, соврал. Я ему почему-то не верю.
Лаборантка Неля принесла письмо, отпечатанное на бланке, мы с шефом
расписались и отправили его вверх. И оно тихо двинулось в Верхние Петуш-
ки в качестве официального документа.
Письмо ушло, и мы о нем забыли. Все пошло своим чередом. С лекции
пришел Саша Рыбаков и впился в свой осциллограф. Гена, другой ассистент,
устроил зачет по твердому телу, причем я, чтобы интереснее было жить,
подкидывал студентам шпаргалки. Гена сидел довольный, что группа так хо-
рошо усвоила. Он все время кивал, у него даже шея устала.
К концу рабочего дня Брумм опять всплыл по какому-то поводу. Выясни-
лось, что Саша знает его эффект. Ну, Саша вообще все знает, это неудиви-
тельно. Он оторвался от осциллографа, протер очки и сказал:
- Ты еще с ним нахлебаешься. У него хитрая теория.
- Вот еще! - сказал я. - Ее давно похоронили.
Саша хмыкнул и посмотрел без очков куда-то вдаль, по-видимому, в сем-
надцатый век, в город Кельн, где обитал Ганс Фридрих Брумм. От этого его
лицо сделалось немного святым. А впрочем, так всегда бывает у близору-
ких, когда они снимают очки.
Провожу эксперимент
Через три недели история с Бруммом вступила в новую фазу. Шеф пришел
на работу хмурый и долго перекладывал на столе бумажки. Я уже подумал,
что его опять в кооператив не приняли. Оказалось, нет.
- Вот такие дела, Петр Николаевич, - сказал шеф.
Это мне еще больше не понравилось. Обычно он ко мне обращается менее
официально.
Шеф достал из портфеля папку, а из нее вынул бумаги. Я сразу же заме-
тил сверху письмо со знакомым фиолетовым почерком. И конверт был такой
же: "Поздравляем с днем Восьмого марта!" А дело, между прочим, было в
сентябре. На этот раз к письму была подколота бумага из газеты. Не счи-
тая институтских резолюций. Только они были уже в повышенном тоне.
Шеф молча положил это все передо мной и стал курить. Я чувствовал,
