И я преисполнился гордости за своего сома.
Конференция
Внезапно выяснилось, что нашему институту исполняется семьдесят пять
лет. Для такого возраста он сохранился вполне прилично. Многие в его го-
ды уже впадают в старческий маразм. А наш институт еще нет.
Все сразу почувствовали, что эту дату надо чем-то ознаменовать. У нас
в лаборатории принято ознаменовывать любое событие новыми достижениями.
И на этот раз мы хотели сделать так же, но вспомнили, что только что оз-
наменовали этими достижениями Новый год.
Мы ломали головы, когда пришел шеф и внес ясность. Оказывается, в
этот раз можно обойтись без новых достижений, потому что будет проведена
какая-то научная грандиозная конференция. А на ней мы будем рассказывать
о тех достижениях, которые уже были.
Шеф сказал, что народу будет тьма.
Все стали готовиться. Шеф решил доложить главу своей докторской дис-
сертации, которая в свое время подверглась сокращению из-за слишком
большого объема. Рыбаков взял дипломные работы своих студентов за ряд
лет и компоновал из них доклад. А я от нечего делать написал на двух
страницах сообщение, в котором предлагал новую модель атома. В этой мо-
дели не было отрицательных и положительных частиц, а были только части-
цы, меняющие знак. Они меняли знак очень быстро, отчего и возникали
электромагнитные колебания. Я считал, что таким образом мне удалось
объяснить дуализм "волна - частица".
Мне очень понравилась моя модель, и я уже предвкушал аплодисменты за-
рубежных коллег, которые приедут на нашу конференцию.
Когда мы пришли на пленарное заседание в актовый зал, я совсем обра-
довался. Мне было приятно, что такое количество народу узнает наконец,
как выглядит атом. Но оказалось, что выступить в актовом зале мне не да-
дут. Мне разрешалось потрясти основы физики лишь на заседании секции.
Ну, секция так секция. На следующий день перед выступлением мы собра-
лись в лаборатории и прочитали друг другу наши доклады. Это была репети-
ция. Кроме нас присутствовал Гена и лаборантка Неля. Она ничего не пони-
мает в науке. Но очень болеет за лабораторию. К моему докладу подошел
Лисоцкий, который пронюхал про новую модель атома.
После докладов у нас разгорелась научная дискуссия. Особенно доста-
лось мне. Шеф назвал меня "резерфордом с маленькой буквы".
- Наш резерфорд с маленькой буквы, - начал он, - не учел того обстоя-
тельства, что...
И дальше он в очередной раз продемонстрировал свою эрудицию.
Репетиция прошла хорошо, и мы в том же составе пошли на секцию. У на-
шей секции было какое-то длинное название. Я его не запомнил. Секция по-
мещалась в учебной лаборатории, рассчитанной на двадцать пять человек. В
аудитории сидела женщина-секретарь и скучала.
- А где слушатели? - спросил шеф.
- Как где? - удивилась женщина и показала авторучкой на нас. - Вам
что, мало? На других докладах было и меньше.
- Ну, тогда начнем, - упавшим голосом сказал шеф. Мы заняли места, и
шеф объявил нам о начале заседания секции. Потом мы один за другим про-
читали наши доклады и провели по ним ту же самую дискуссию, что за пол-
часа назад в лаборатории.
Правда, шеф не назвал меня "резерфордом с маленькой буквы", потому
что женщина вела протокол. Шеф выразился дипломатичнее.
Хотя бы один зарубежный ученый пришел! Или кто-нибудь из соседней ла-
боратории заглянул! Ни одного человека. Мы так и просидели вшестером,
правда, с протоколом. Обычно наши внутрилабораторные разговоры не прото-
колируются.
Одно меня удивляет: неужели никому неинтересно знать, как устроен
атом?
Пожар
Казимир Анатольевич Лисоцкий погорел. В буквальном и переносном смыс-
ле слова. Пожар возник внезапно и непредсказуемо, как ремонт в буфете. А
шумовых и световых эффектов было гораздо больше, чем при ремонте.
Вот как Лисоцкий погорел буквально.
Он отвечает у нас на кафедре за технику безопасности, включая сюда и
противопожарное дело. Естественно, что лаборатория Лисоцкого служит при-
мером в этом смысле. Ей каждый год присуждают первое место. У них на
стене даже щит висит, на котором гвоздиками прикреплена лопата, багор и
красное ведро. А разных предупредительных плакатов там вообще навалом.
И в этом году Лисоцкому тоже благополучно присудили его первое место,
он получил грамоту, повесил ее на стене рядом с огнетушителем и ушел до-
мой обедать. Он всегда обедает дома, говорит, что это полезнее.
Только Лисоцкий ушел обедать, как в его лаборатории появился какой-то
молодой человек в спецовке. Я не видел, но так рассказывают. Говорят,
что в руках у молодого человека был некий прибор. Этот специалист будто
бы сказал:
- Трубу перерезать вызывали?
Ему сказали, что Лисоцкий, действительно, заказывал человека перере-
зать водопроводную трубу. Но сам заказчик сейчас обедает.
- Вот и хорошо! - сказал молодой человек. - Значит, я никому не поме-
шаю.
Он чудовищно ошибся, так заявляя. Все вышли из лаборатории и направи-
лись курить, а молодой человек настроил прибор, который оказался автоге-
ном, и подступил с ним к трубе. Вообще он действовал решительно и не
затруднял себя излишними сомнениями.
Все это я рассказал с чужих слов, а теперь начинаются мои личные наб-
людения. Я тоже стоял в коридоре и курил, как вдруг из лаборатории Ли-
соцкого выскочил парень, который горел во многих местах. А точнее, у не-
го горели брюки, спина и левый рукав спецовки. Беспорядочно что-то кри-
ча, парень пробежал мимо, отряхиваясь от огня. Ему это плохо удавалось.
Я не разобрал, в чем дело, но побежал за ним, стаскивая с себя пиджак. Я
это сделал бессознательно, а впрочем, пиджак был старый, его не жалко.
За нами пристроились еще несколько человек. Все вместе мы загнали
парня в угол и потушили его нашими телами и моим пиджаком. Только после
этого он догадался сказать:
- Там... Горит...
И махнул рукой куда-то в сторону.
Мы все побежали в указанном направлении. На ходу мы открывали двери
лабораторий и кричали:
- Где горит? Что горит?
Из лабораторий выскакивали люди и бежали за нами. Мы добежали до ла-
боратории Лисоцкого и распахнули дверь. Можно было ничего не спрашивать.
Там все горело буйным бешеным пламенем, которое отбросило толпу от двери
и осветило наши искаженные недоумением лица. Все на мгновенье застыли, а
потом бросились врассыпную. Лично я бросился к телефону и вызвал пожар-
ную команду. А остальные стали плескать в дверь водой из разной посуды.
Посуда была мелкая, потому что единственное противопожарное ведро на ка-
федре горело в лаборатории вместе с багром и лопатой.
В общем, когда пришел Лисоцкий, все, что могло сгореть, уже сгорело.
Перед входом в наш корпус толпились красные машины. Красный цвет прида-
вал происходящему праздничный оттенок, как на первомайской демонстрации.
По этажам, раскручивая брезентовые рукава шлангов, бегали пожарники в
комбинезонах. Они уже залили лабораторию Лисоцкого, но вода в машинах
еще осталась, и пожарники поливали ею соседние лаборатории для профилак-
тики.
Лисоцкий вошел в лабораторию, где было черным-черно и очень мокро,
приложил ладони к вискам и прошептал:
- Диссертация...
И тут мы поняли, что он погорел в переносном смысле. Погибли чернови-
ки его диссертации и результаты опытов за множество лет. Кроме того,
сгорели все грамоты за призовые места по технике безопасности. Да что
там грамоты! Сгорели два осциллографа, огнетушитель, железный стул и
несгораемый шкаф. Сгорели мечты, надежды и чаяния.
Когда привели этого Герострата с автогеном и стали восстанавливать
картину поджога, выяснилось, что вместо водопроводной трубы он перерезал
газовую. Получился очень приличный огнемет. Удивительно, что сам авто-
генщик спасся.
- Ничего! - сказал дядя Федя, выслушав его показания. - Слава Богу,
хоть так! Ежели бы ты водопровод перерезал, наводнение бы случилось. На-
воднение -оно еще хуже пожара. Я видел.
Анкета
Однажды приходит к нам один товарищ. Повертелся в лаборатории, на по-
толок зачем-то посмотрел, языком поцокал. Мы думали, из пожарной охраны.
Приготовились к самому худшему.
- Я из лаборатории социальной психологии, - говорит. - По вопросу
изучения творческой атмосферы.
А у нас что? Атмосфера как атмосфера. До мордобития, во всяком слу-
чае, дело еще ни разу не доходило.
- Нормальная, - говорим, - атмосфера. Души друг в друге не чаем.
Он хмыкнул и ушел. Мы думали, что отстал. Убедился, так сказать, что
нас голыми руками не возьмешь. Но товарищ оказался настырный.
Приходим на работу через несколько дней, а на столах лежат аккурат-
ненькие листочки. А на них напечатаны типографским способом разные воп-
росы. И разъяснено, как на них отвечать. Тут, конечно, шуточки начались
по поводу использования листочков. Исключительно грубый юмор. Многие,
между прочим, так и поступили. А я подошел к вопросу серьезно.
Дело в том, что в последнее время вокруг какие-то разговоры о сокра-
щении участились. И не просто, что, мол, будут сокращать, а уже более
конкретно: кого, когда и за что. Я сопоставил факты, и получилось, что
анкета эта неспроста.
Поэтому я дела оставил и углубился. Рекомендовалось писать правду, а
своей фамилии можно было не указывать. Только пол, возраст и должность.
Ну, меня так просто не проведешь! А почерк? По почерку не то что фа-
милию, а даже характер и тайные наклонности можно установить. Поэтому я
принял меры предосторожности. Я ушел в фотолабораторию, запер дверь,
включил красный фонарь и взял авторучку в левую руку. Теперь можно было
начинать.
"Каковы Ваши отношения с непосредственным начальством?" - прочитал я.
"Замечательные", - написал я левой рукой.
"Довольны ли Вы занимаемой должностью и зарплатой?"
"Очень", - написал я печатными буквами и подчеркнул два раза.
"Есть ли у Вас возможности для творческого роста?"
"Сколько угодно", - написал я при свете красного фонаря.
"Ощущаете ли Вы заинтересованность коллектива в Вашей работе?"
"Всегда", - написал я и помахал левой рукой. С непривычки она устала.
Тут кто-то в дверь постучал.
- Занято! - закричал я голосом лаборантки Нели. - Проявляю и печатаю!
Не мешайте!
За дверью тихонько выругались тем же голосом и отошли. А я поехал
дальше.
"Какого рода Ваши взаимоотношения с сослуживцами?"
А у меня с ними разного рода отношения. Поэтому я написал дипломатич-
но: "С мужчинами мужского рода, а с женщинами - женского". Пускай сами
разбираются. А последний вопрос был с подковыркой.
"Что, по Вашему мнению, следовало бы изменить в организационной
структуре Вашей лаборатории (кафедры, факультета)?" На институт они не
замахнулись.
"И в самом деле, что?" - подумал я.
"А НИЧЕГО!" - нацарапал я, держа авторучку в зубах. Потом я подписал-
ся: "Пол женский. 67 лет. Лифтерша".
Военная тайна
То, что я офицер запаса, это не военная тайна. Это можно.
То, что офицеров запаса призывают на учебные сборы, - это тоже можно.
Вот куда призывают - это уже нельзя. Поэтому я и не буду.
Нас привезли на автобусе и быстро переодели в форму с погонами. Мы
стали одинаковые, как билеты денежно-вещевой лотереи. И такие же зеле-
ные. После этого с нами можно было говорить.
- Учтите, товарищи, - сказал полковник. - Никогда. Никому. Ни при ка-
ких обстоятельствах.
И я подписался о неразглашении. То есть обязался не разбалтывать све-
дения, составляющие военную тайну. Теперь оставалось только узнать, что
составляет эту самую тайну, а что нет. Иначе попадешь в глупое положе-
ние.
Когда полковник ушел, остался майор. Он с тоской посмотрел на гори-
зонт и сказал:
- Так вот. Значит, здесь вы и будете заниматься.
- Чем? - не выдержал я.
- Жара, - сказал майор, игнорируя мою бестактность. - Расписание ра-
боты столовой вам известно. Просьба не опаздывать.
