отчасти к искусству, он обладал художественным воображением и желанием
выйти за пределы зримого опыта, воспарить к заоблачным сферам, где - чем
черт не шутит! - могут быть такие вещи, "что и не снились нашим мудре-
цам".
Он бы поверил и вполне, если бы сам хоть однажды наблюдал нечто по-
добное. Но, как назло, ни миража, ни иллюзии, ни загадочного отражения
или блика ни разу не встретилось на пути Евгению Викторовичу, посему он
более склонялся к скучному, но непогрешимому материализму.
И тут, узрев в небе светящийся предмет, Демилле, подогреваемый остат-
ками вина в организме, внезапно вскрикнул и потерял дар речи. Он лишь
тыкал кулаком в небо, чем обратил на себя внимание сержанта.
- Чего? Чего вы? - недовольно начал милиционер, обращаясь к Демилле,
а потом поворачиваясь и вглядываясь туда, куда указывал подъятый кулак.
- Чего случилось?
- Смотри! Смотри! - шептал Демилле, а милиционер, обеспокоившись, со
старанием шарил взглядом по небесам, как вдруг...
Прямоугольник погас, будто там, на космическом корабле, повернули
выключатель, и в это мгновение острая игла боли пронзила сердце Демилле,
он схватился за левый бок, охнул и оперся на парапет. Непонятная неж-
ность и жалость сделали его тело податливым, безвольным и легким, словно
оборвалось что-то в душе. Однако это продолжалось лишь секунду. Демилле
по обыкновению перенес жалость на себя, подумал с отчаянием: "Так и ум-
решь где-нибудь ночью на улице, и никто..." - в общем, известное дело.
Он сгорбился и уже не смотрел в небо, а взглянул внутрь себя, где тоже
была ветреная холодная ночь и ни одна звезда не горела.
Сержант между тем, безуспешно обозрев небесные сферы, не на шутку
рассердился. Он вообразил, что подвыпивший незнакомец разыгрывает его,
смеется, гуляка проклятый, а ночь холодна, и смена не скоро, и затыкают
им по молодости самые собачьи посты... короче говоря, сержант тоже себя
пожалел и прикрикнул на Евгения Викторовича:
- Ступайте в машину! Слышите! Не то сейчас наряд вызову, отправлю ку-
да надо!
Демилле покорно отлепился от парапета и поковылял к машине. Сперва он
ткнулся не в ту, и его обругали, затем увидел, что его обеспокоенный во-
дитель призывно машет рукой, и побрел к своему такси, бережно неся внут-
ри жалость и размягченность.
- Нагулялся? - полупрезрительно спросил таксист, а Евгений Викторович
взглянул на счетчик и убедился, что тот нащелкал семь рублей двенадцать
копеек, а следовательно, до дому едва хватит, поскольку в кармане оста-
валась последняя десятка с мелочью.
Вздыбившийся мост медленно осел, сержант открыл движение, и стая так-
сомоторов ринулась на Стрелку Васильевского острова, с наслаждением шур-
ша покрышками по занявшему свое привычное место асфальту.
Демилле устроился на заднем сиденье и сжался в комочек, лелея свою
грусть. Он любил эту грусть - она его возвышала, делала значительнее,
имела даже оттенок благородства, а сам краем уха ловил доносящиеся из
динамика радиотелефона ночные переговоры водителей.
- Такси было с радиотелефоном?
- Вот именно, милорд! Как вы славно включаетесь в наш век! В сущнос-
ти, меж нами нет той пропасти, о которой любят говорить... ну, такси...
ну, радиотелефон... подумаешь! Это все условия игры, которые легко при-
нять, в то время как суть человеческая мало изменилась, что и позволяет
нам отлично понимать друг друга.
Итак, машина была с радиотелефоном, что указывало на принадлежность
ее к разряду "выполняющих заказы", но в то позднее время заказчиков не
нашлось, посему таксист и подобрал Демилле с дамочкой на улице.
Радиотелефон хрипел и трещал. Откуда-то издалека, словно из космоса,
пробивались голоса водителей, выкликали диспетчера, перешучивались. Под
эти фантастические ночные разговоры в эфире Евгений Викторович задремал,
откинувшись головою на сиденье, и сквозь дрему отмечал, как проносятся
мимо улицы и дома: промчались по проспекту Добролюбова, мигнула подсве-
ченная изнутри льдина плавучего ресторана "Парус", и такси вырвалось на
Большой проспект Петроградской стороны, пустынный и прямой.
И лишь только сон скрыл от Демилле виды ночного города - и цепочки
огней, и тревожные мигающие желтые пятна светофоров - и начал заменять
их совсем иными видениями, как раздался скрип тормозов, такси прыгнуло в
сторону, точно всполошенный заяц, а перед капотом метнулась серая легкая
тень.
Водитель, стиснув зубы, выскочил из машины, догнал серую человеческую
фигурку - то была старушка в пуховом платке; она часто и мелко крести-
лась и остановил ее за плечо.
- Ты что, бабка!.. - закричал водитель, и непечатные слова сами собой
посыпались у него изо рта. - ...На кладбище торопишься? Днем бежать на-
до! Кладбища ночью закрыты! - уже выпустив пар, закончил он.
Старушка не слышала. Или слышала, но не понимала. Она продолжала мел-
ко осенять себя крестом, точно на нее напала трясучка. Губы ее шевели-
лись и повторяли:
- Господи, свят-свят! Спаси и помилуй!.. Спаси и помилуй, свят-свят!
- Чего стряслось-то? - обескураженно спросил водитель, поняв, что не
скрип тормозов и близкая смерть под колесами вызвали у бабки испуг.
- За грехи наши... светопреставление... свят-свят, -твердила старуш-
ка.
Водитель махнул рукой, и старуха провалилась в ночь, как летучая
мышь.
Надо сказать, что Демилле тоже выскочил из машины, когда увидел
страшные глаза водителя и понял, что тот готов убить несчастную старуш-
ку. Он приблизился к месту происшествия и с облегчением заметил, что пыл
водителя угас, старушка невменяема и бормочет бог весть что. Еще секунда
- и она скрылась в подворотне. Острый кончик развевающегося за нею пухо-
вого платка лизнул кирпичный угол и навеки исчез из жизни Евгения Викто-
ровича.
- Прибабахнутая... - задумчиво сказал водитель и направился к покину-
той машине.
- Если бы он знал, милорд, насколько точное вылетело у него слово!
Ведь старушка именно была "прибабахнутая", но вот как, почему и чем она
была "прибабахнута" - об этом не знали ни водитель, ни Евгений Викторо-
вич, хотя, по удивительному стечению обстоятельств, к последнему факт
имел прямое отношение.
Когда вновь заработал мотор, а вместе с ним и динамик радиотелефона,
водитель и Демилле услышали, что в эфире творится нечто невообразимое.
Два или три голоса, захлебываясь, о чем-то рассказывали, но о чем - по-
нять было невозможно, потому как диспетчер, позабыв о хладнокровии, кри-
чала со слезой: "Прекратите засорять эфир!" - и этим вносила дополни-
тельную сумятицу. Демилле удалось установить, что какого-то водителя,
Мишку Литвинчука, чуть не раздавило.
- Где? Как? При каких обстоятельствах?
- Да не больно знать хотелось, милорд! Что-то там такое произошло в
ночном городе, сдвинулось или осело, а может, почудилось...
Водитель выключил радиотелефон, и Евгений Викторович снова погрузился
в дремоту.
Проехали Кировский, взлетели на Каменноостровский мост (навстречу
пронеслась колонна милицейских машин с синими мигалками), дугою промча-
лись по Каменному, миновали мост Ушакова и Черную речку, оставили позади
кинотеатр с красными буквами "Максим" и вырвались, наконец, на проспект
Энгельса, уносящийся вдаль -в Озерки, Шувалово, Парголово, где на бывших
болотистых лугах стоят ныне сотни и тысячи похожих друг на друга многоэ-
тажных строений. Демилле сонной рукою сжимал в кармане липкие ключи от
дома; водитель вновь включил радиотелефон и повторял в микрофон:
",,Двадцать седьмой" - Гражданка..." - пока не щелкнуло в динамике и да-
лекий девичий голос сказал: "Поставила "двадцать семь" на Гражданку".
Они свернули вправо и поехали по временной, в ухабах, дороге - так
было ближе, - затем свернули еще и отсюда совсем недалеко уже было до
улицы Кооперации. Она и возникла вскоре: въезд на нее был отмечен двумя
точечными шестнадцатиэтажными домами, далее по левую сторону стояли две-
надцатиэтажные и также точечные дома, а по правую - два детских сада,
абсолютно одинаковые, за которыми и был девятиэтажный дом Евгения Викто-
ровича, выделявшийся оригинальной кирпичной кладкой "в шашечку".
- Куда дальше? - спросил водитель, когда такси миновало первый из
детских садов.
Демилле встрепенулся и взглянул на счетчик. Там значились цифры
10.46. Он сунул руку в карман плаща, опять испытав легкое отвращение, и
достал слипшуюся от пива мелочь. Беглый взгляд на нее определил, что,
слава Богу, хватит! Только тут он посмотрел за стекло и сказал:
- Здесь, за вторым садиком, следующий дом.
- Где? - спросил шофер. (Они уже ехали мимо этого второго садика.)
- Ну вот же... - сказал Евгений Викторович и осекся.
Никакого следующего дома за садиком не наблюдалось. Там, где всегда,
то есть уже десять лет, возвышался красивый, "в шашечку", дом, была пус-
тота, сквозь которую хорошо были видны пространства нового района, и вы-
веска "Универсам" в глубине квартала, и небо с теми же звездами.
- Стой! - в волнении крикнул Евгений Викторович.
Он выскочил из машины, причем водитель тут же распахнул свою дверцу и
вышел тоже, опасаясь, по всей видимости, соскока. Демилле сделал нес-
колько шагов по асфальтовой дорожке и вдруг остановился, опустив руки,
да так и замер, вглядываясь перед собою.
- Эй! Ты чего? - позвал водитель, а так как пассажир не отзывался, то
он направился к нему и, только подойдя, понял - чем был потрясен Демил-
ле...
Глава 2
НЕ ВЫГУЛИВАЙТЕ СОБАК НОЧЬЮ!
- Ну и чем же? Чем?
- Ах, милорд, и это говорите мне вы! Вспомните, прошу вас, какими фо-
кусами вы занимались в своем "Тристраме"?
- Мне казалось - так забавнее...
- Еще бы! Оборвать повествование на самом интересном месте, чтобы ни
с того ни с сего, с бухты-барахты ("Вы не скажете, где расположена эта
бухта?" - "Барахта? В вашем романе, милорд!") начать долгий и бесцельный
разговор о каких-нибудь узлах, тогда как в этот самый момент рождается
ребенок... мало того - герой романа!.. Как это называется?
- Послушайте, молодой человек! Вам не кажется?..
- Простите, Учитель. Смиреннейше припадаю к вашим стопам. Вырвавшиеся
у меня слова - не более чем авторская амбиция. Знаете, пишешь, пишешь -
да вдруг и почувствуешь себя Господом Богом, Творцом, так сказать... Но
ничего, это ненадолго... Всегда есть кому поставить тебя на место.
- Это правда, - печально вздохнул Учитель.
Поэтому, раз я решил следовать вашим традициям, ничего не будет уди-
вительного в том, что повествование мое приобретет сходство с лоскутным
одеялом. В лоскутных одеялах есть своя прелесть: их создает сама жизнь.
Настоящее лоскутное одеяло шьется из остатков, накопившихся в доме за
долгие годы: старые платья, шляпы, накидки, портьеры - все годится;
простыни, пальто, чехлы - что там еще? - мама! мама! я нашел беличью
шкурку! - давай ее сюда!
Да здравствует лоскутное одеяло!
Это совсем не то, что расчетливо накопить денег, расчетливо пойти в
магазин и там расчетливо купить десять сортов материи, чтобы сшить лос-
кутное одеяло. Скучное будет одеяло! Ненастоящее... Жизненные впечатле-
ния наши - суть лоскуты (Евгений Викторович в настоящий момент получает
внушительный лоскут страха и отчаяния, а мы в это время занимаемся лег-
кой и приятной болтовней), они накапливаются как Бог положит на душу,
неравномерно, случайно, хаотично. Однако, намереваясь сшить из них лос-
кутное одеяло романа, мы будем тщательно заботиться о том, какие лоскут-
ки с какими соседствуют - по фактуре, по цвету... Иной раз до зарезу не-
обходим лоскуток, которого у тебя нет, - парча какая-нибудь - и вот бе-
гаешь по городу в поисках приключений, ищешь парчу...
- У меня уже мозги набекрень. О чем вы говорите?
- О нашем романе, мистер Стерн! О его композиции и свойствах, способ-
