изменило бы моего мнения и не подтвердило твое.
В этот момент я взглянул на дверь, ожидая - ну, конечно, не Черного
Вепря, - а какого-нибудь безобидного старичка, который нерешительно
потопчется у порога и войдет, или официанта, который принесет Диане
незаказанный ею напиток и записку, спрятанную внутри сложенной салфетки.
Но ничего такого не случилось. Когда я шел по бульвару Амалиас через
Ворота Адриана, а затем проходил мимо Олимпийона, я по-прежнему не знал
ответа. Диана связалась с Сетью, но сообщение оттуда еще не пришло. Через
тридцать шесть часов нам предстояло на скиммерах добраться из Афин до
Ламии, а дальше пешком двинуться через область, поросшую странными новыми
деревьями с длинными бледными листьями с красными прожилками. - Деревья
эти обвиты были плющом и еще какими-то штуками, разветвляющимися высоко
вверху, а между их корнями прятались цветки-вурдалаки. И еще дальше -
через омытые солнцем равнины, вверх по извилистым козьим тропам к высоким
скалам - и снова вниз, в глубокие ущелья, мимо разрушенных монастырей. Это
была бредовая затея, но Миштиго выбрал именно этот маршрут. Он считал себя
в безопасности только потому, что я родился в этих местах. Я пытался
рассказать ему о диких зверях, о кочующих туземцах - каннибалах-куретах.
Но он желал уподобиться Павсанию и увидеть все это своими глазами. Ну что
ж, решил я, Сеть не смогла достать его - так это делает фауна.
Но на всякий случай я все же зашел в ближайшее почтовое отделение
Правительства Земли, оформил разрешение на дуэль и уплатил пошлину за
убийство. Мне как Уполномоченному и все такое имело смысл подготовиться
подобным образом.
Если Хасана придется убивать, я сделаю это на законном основании.
Из маленького кафе на другой стороне улицы до меня донеслись звуки
бузуки. Отчасти по собственному желанию, отчасти потому, что я, кажется,
почувствовал за собой слежку, я перешел через дорогу и вошел в кафе.
Выбрав маленький столик, за которым я мог сидеть спиной к стене и лицом к
двери, я заказал турецкий кофе, пачку сигарет и стал слушать песни о
смерти, изгнании, беде и вечной неверности мужчин и женщин.
Внутри заведение оказалось еще меньше, чем выглядело с улицы - низкий
потолок, грязный пол и темень. Певица оказалась приземистой, густо
накрашенной женщиной в желтом платье. Слышалось позвякивание стаканов, в
сумеречном воздухе висела пыль, под ногами пружинили сырые опилки. Мой
столик стоял недалеко от стойки бара. Во всем кафе было человек
десять-двенадцать: три девицы с заспанными глазами, держа бокалы сидели за
стойкой, потом еще человек в грязной феске и еще один, уткнувшийся головой
в скрещенные руки и похрапывающий. По диагонали от меня за столиком сидели
и смеялись еще четверо. Остальные, каждый сам по себе, пили кофе, слушали,
рассеянно глядели по сторонам и ждали, а может, наоборот, не ждали,
событий.
Однако никаких событий не последовало. Поэтому после третьей чашки
кофе я расплатился с толстым усатым хозяином и вышел.
Мне показалось, что температура на улице упала на несколько градусов.
Было пустынно и совершенно темно. Я свернул вправо - на бульвар Дионисия
Ареопагита - и продолжал идти, пока не добрался до полуразрушенной ограды,
огибающей южный склон Акрополя.
Позади за углом я услышал звук шагов. Постоял с полминуты - но вокруг
была только тишина и кромешная ночная мгла. Пожав плечами, я вошел в
ворота и направился дальше, к Дионисию Елевферию. От самого храма остался
один фундамент. Я прошел мимо, к Театру.
Вечером, в гостинице, Фил предположил, что историческое развитие
циклично, точно гигантские стрелки часов, день за днем проходящие через
одни и те же числа.
- Историческая биология доказывает, что ты ошибаешься, - сказал
Джордж.
- Я не имел в виду буквально, - ответил Фил.
- Тогда сначала нужно договориться о языке, на котором мы будем
изъясняться.
Миштиго рассмеялся.
Эллен потянула Дос Сантоса за рукав и спросила что-то о бедных
лошадках, на которых ездят пикадоры. Тот пожал плечами, налил ей еще
Коккинелли и отпил из своего бокала.
- Это часть зрелища, - ответил он.
И по-прежнему никаких известий...
Я шел мимо того хлама и мусора, в который время превращает былое
величие. Справа от меня вспорхнула потревоженная птица, испуганно
вскрикнула и улетела прочь. Я продолжал идти, наконец добрался до старого
Театра и спустился внутрь...
Дурацкие надписи, украшавшие мой номер, не развеселили Диану так, как
я рассчитывал.
- Они здесь уместны. Конечно, уместны.
- Ха!
- В прежние времена тут висели бы головы убитых вами животных. Или
щиты поверженных вами врагов. Теперь мы цивилизованны. Это новая манера.
- Еще раз ха-ха! - Я сменил тему. - Насчет веганца что-нибудь слышно?
- Нет.
- Вы охотитесь за его головой.
- Я не цивилизованна. Скажите-ка, Фил и прежде был таким придурком?
- Нет. Он и сейчас не дурак. Его беда в том, что он лишь наполовину
талантлив. Сейчас его величают последним поэтом-романтиком, и он весь
выпал в осадок. Его мистицизм дошел до абсурда, потому что он, подобно
Водсворту, пережил свое время. Окружающий мир для него лишь искаженная
копия прошлого.
Подобно Байрону, он некогда переплыл Геллеспонт, но теперь его,
совсем как Йетса, развлекает лишь общество молодых девушек, которых он
может утомлять своей философией или время от времени очаровывать
каким-нибудь уместным воспоминанием. Он стар. В его творчестве еще
вспыхивают иногда отблески былой мощи, но сам процесс создания был главным
в стиле его жизни.
- Как это?
- Ну, как вам объяснить... Мне помнится один облачный день, когда он
стоял на сцене Театра Диониса и читал написанный им гимн Пану. Там сидело
человек двести-триста - бог знает, зачем они собрались.
Он еще не очень хорошо знал греческий, но очень внушительно говорил,
в этакой харизматической манере. Через некоторое время начался слабый
дождь, но никто не ушел. Гимн уже заканчивался, когда раздался удар грома,
прозвучавший как взрыв хохота - и по толпе пробежала внезапная дрожь. Я,
конечно, не хочу сказать, что все было как во времена Феспида, но многие
из слушателей, уходя оглядывались.
Я тоже был под сильным впечатлением. Спустя несколько дней перечел
стихи - и ничего не нашел в них, это была бессмыслица и банальность. То,
как он читал, - вот что было важно. Часть своей силы он утратил вместе с
молодостью, а остаток того, что можно было бы назвать талантом, не
настолько значителен, чтобы придавать ему величие и поддерживать легенду о
нем. Он сопротивляется, утешает себя невразумительной философией. Но все
же на ваш вопрос я отвечаю: нет, он не всегда был таким придурком.
- Возможно, что и в его философии есть разумное зерно.
- Что вы имеете в виду?
- Большие циклы. На нас действительно снова надвигается эпоха
странных животных и героев-полубогов.
- Что-то мне встречаются только странные животные.
- Тут сказано: "Карагиозис спал в этой кровати". Она кажется удобной.
- Так оно и есть. Видите?
- Да. Можно, я возьму табличку себе?
- Если хотите.
Я вышел на просцениум. Вдоль ступеней шел ряд барельефов,
изображающих эпизоды из жизни Диониса. Каждый гид и каждый экскурсант,
согласно изданному мной распоряжению, должен "во время путешествия иметь
при себе не менее трех магниевых осветительных патронов". Я выдернул из
одного предохранитель и бросил патрон на землю. Снаружи ослепительный свет
виден не будет благодаря склону холма и каменной кладке.
Я смотрел не на патрон, а поверх, на посеребренные фигуры. Там был
Гермес, представляющий младенца-бога Зевсу, вокруг трона которого в
безумной пляске извивались Корибанты; еще там был Икар, которого Дионис
научил выращивать виноград, - Икар готовился принести в жертву козла, а
Икарова дочь подносила Дионису хлебы (бог стоял рядом, обсуждая с сатиром
ее прелести); на другом барельефе пьяный Силен пытался, подражая Атланту,
удержать на плечах небесный свод, только получалось у него плохо; наконец,
там были другие боги городов, посещающие Театр Диониса, - я узнал Гестию,
Тезея и Эйрене с рогом изобилия..
- Ты возжигаешь подношение богам, - произнес голос рядом со мной.
Я не обернулся. Говорящий стоял у меня за спиной, но я не обернулся,
потому что знал, кому принадлежит этот голос.
- Может, и так, - сказал я.
- Ты давно не был на этой земле, в Греции.
- Верно.
- Это из-за того, что тут никогда не было бессмертной Пенелопы -
терпеливой, как горы, верящей в возвращение своего калликанзароса и ткущей
свое бесконечное покрывало.
- Ты теперь деревенский сказитель?
Он усмехнулся.
- Я пасу многоногих овец высоко в горах, там, куда раньше всего
добираются пальчики Авроры, усыпающей небеса розами.
- Ты и впрямь сказитель. А что же ты сейчас не в горах, не охмуряешь
молодых своими песнями?
- Это все из-за снов.
- Ах вот как.
Я повернулся и взглянул в древнее лицо - морщины, в свете гаснущего
патрона черные, как рыбацкая сеть, забытая на морском дне; борода белая,
как сползающие с гор снега; глаза, гармонирующие с синевой его головной
повязки. На свой посох он опирался не сильнее, чем воин на копье. Я знал,
что ему уже перевалило за сто, а он никогда не прибегал к S-процедурам.
- Недавно привиделось мне, что я стоял в центре черного храма, -
сказал он, - и подошел Бог Аид, и встал возле меня, и взял меня за руку, и
принуждал идти с ним. Но я ответил ему "нет" и проснулся. Этот сон
встревожил меня.
- Что ты ел в тот вечер? Ягоды из Горячего Места?
- Прошу тебя, не смейся. Позже, в другую ночь, привиделось мне, что я
стоял в стране песков и тьмы. И была во мне сила древних героев, и
сражался я с Антеем, сыном Земли, и победил его. Тогда снова пришел ко мне
Бог Аид и, взяв меня за руку, сказал: "Теперь пойдем со мной". Но я снова
ответил ему отказом и проснулся. В ту ночь Земля дрожала.
- Это все?
- Нет. Еще позднее и уже не ночью, а когда я сидел под деревом и
стерег стадо, увидел я сон наяву. Подобно Фебу бился я с чудовищем
Питоном, и тот почти уничтожил меня. В этот раз Аид не появлялся, но,
обернувшись, я увидал его прислужника, Гермеса, - тот улыбался и направлял
на меня свой кадуцей будто ружье.
Я покачал головой, и он опустил кадуцей. Затем он еще раз поднял его,
и я посмотрел, куда он указывал.
Там, передо мной, лежали Афины - я увидел это место, этот Театр,
тебя, а здесь, рядом, сидели старухи.
Та, что отмеряет нить жизни, выглядела раздосадованной, потому что
закинула твою нить за горизонт, так что ни конца, ни начала ее не было
видно. Но та, что прядет, разделила эту нить на две совсем тонких пряди.
Одна шла через море, назад, и исчезала из глаз. Другая вела в холмы. На
первом же холме стоял Мертвец и держал твою нить в неестественно белых
руках. Выше, на следующем холме, пролегала она по горящим камням. Еще выше
стоял Черный Вепрь и тряс, и теребил твою нить зубами. А вдоль нее крался
огромный чужеземный воин, желты были его глаза и обнаженный клинок был в
его руках, и несколько раз он взмахнул клинком, угрожая.
Вот почему я спустился в Афины - встретиться с тобой здесь, в этом
месте, и предупредить: возвращайся морем и не поднимайся в горы, где тебя
подстерегает смерть. Потому что, когда Гермес поднял свой жезл, я понял,
что то были не мои сны, они предназначались тебе, о отец мой, и я понял,
что должен найти тебя здесь и предостеречь. Уходи сейчас, пока это еще
