пилот пытается меня убить, как-то не сразу проникло к тем уровням
сознания, где содержаться страх, ненависть и другие способствующие
выживанию инстинкты. Сердце мое стучало, и, когда дым в кабине стал еще
гуще, я закашлялся. Кукурузные поля мы уже миновали, и теперь от края
дороги начинались пологие холмы. Я снова заставил автопилот двигаться
вправо и вниз. С надрывным воем двигателей вертолет подчинился приказу. Я
совершенно отчетливо ощущал накал борьбы между человеком и машиной,
сражающейся на моей стороне. Забыв про пулемет, пилот пытался справиться с
механизмами управления, но я блокировал каждый его ход. В конце концов
вертолет перевернулся и ринулся к земле.
Самого падения я даже не видел. Место, где вертолет врезался в землю,
грузовик оставил позади, а дым в кабине становился все гуще. Когда я сумел
наконец открыть окно, языки пламени уже начали прорываться из-под пола. Но
меня беспокоило какое-то странное чувство... Человек, который вел
вертолет, оставался для меня безликой абстракцией, существом, пытавшимся
меня убить, хотя сам я не желал никому зла... А вот компьютер...
Я побывал у него внутри и только что его узнал. А затем принудил к
действиям, принесшим ему смерть. Я оставался с ним до самого удара о
землю, когда все его системы обезумели и тут же прекратили свое
существование. В тот момент я испытал маленький всплеск чувства вины, хотя
ни о каком разуме тут и речи идти не могло. Но когда вещь перестает быть
просто вещью?..
Грузовик снова уводило с дороги. Я повернул руль, но ничего не
изменилось. Нажал на тормоз - он тоже не работал.
Машина скатилась с дороги и понеслась вниз по склону пологого холма к
торчащей в центре поля длинной каменистой гряде. Действовал ли я в тот
момент рационально? Может быть, не совсем. Я скользнул в компьютер
грузовика и обнаружил, что он мертв, за исключением двух-трех
обслуживающих систем, которые тоже работали на пределе. Я чувствовал: мне
приходит конец. А Энн, которую такая развязка вполне бы устроила, даже не
было рядом... Впрочем, может быть, я зря о ней так думал. Не знаю...
Когда-то я нравился ей, в этом я уже не сомневался. В прошлом мы
действительно что-то значили друг для друга...
"На тот случай, Энн... - подумал я, четко выделяя каждую мысль. - На
тот случай, если это действительно финиш... А я думаю, что так оно и
есть... Короче, я знаю, что Босс получил информацию от машин, а не от
тебя... Нюхай свои цветы... Если ты слышишь меня сейчас, я совсем не так
хотел уйти из жизни, раз уж пришлось бы, но я знаю, что это не твоих рук
дело... Я не стану проклинать тебя - несмотря на твои второсортные иллюзии
- за то, что ты составила мне не так давно компанию... Жаль, что я не могу
вспомнить больше, хотя... Ты единственный человек, который меня слышит
сейчас. И на этом я с тобой прощаюсь. Но хочу сказать, что Барбье для тебя
не самый лучший вариант. Нюхай свои проклятые цветы..."
...Затем шум мотора стал громче, еще громче, еще... Я не сразу понял,
что это звук не только моего двигателя, и лишь через какое-то время
почувствовал рядом присутствие других компьютеров, работающих. Затем мою
машину обогнали тени. Затем резко толкнули...
Охваченный паникой, я потел и задыхался от страха, но, когда тени
сравняли скорость и первый грузовик ткнулся в борт моего, до меня наконец
дошло, что происходит.
Вслед за моей с трассы сошли еще две машины, настигли меня и теперь
шли вровень. Та, что приблизилась справа, с лязгом и скрипом притерлась
бортом к моему грузовику. Тут же нас толкнули с другой стороны. Металл
скрежетал и гнулся, а у меня в голове, словно метеоры, проносились
фрагменты недавнего сна, оставляя за собой клубящиеся следы страха.
Вид через лобовое стекло сменился... Огонь проник в кабину... Теперь
я уже ехал не вниз по склону холма, теперь меня повернули. Словно двое
слонов, помогающих раненому товарищу, два грузовика меняли мой курс,
отворачивая от поджидающей у основания холма смертоносной каменной гряды.
Какое-то время я выиграл, но проблемы это не решило, потому что пламя
по-прежнему наступало. Надо было выбираться из кабины. Это означало -
прыгать, а я прекрасно понимал, что, спрыгнув на такой скорости, разобьюсь
насмерть.
Я выглянул налево. Грузовик с этой стороны уже отошел чуть в сторону
и теперь толкал только тот, что справа. Всего метра полтора, может быть,
отделяло меня от машины слева. Когда она толкнула мою в бок, дверца кабины
у нее распахнулась, да так ее и заклинило.
Перепрыгнуть... Если получится... Должно получиться. У меня оставался
только один шанс сохранить себе жизнь...
Я открыл свою дверцу, удерживая ее против набегающего потока воздуха,
и осторожно развернулся на сиденье лицом к выходу. От ворвавшегося в
кабину ветра пламя тут же выросло и прыгнуло мне на спину, опалив одежду.
Я взглянул вниз, чего делать совсем не следовало. Потом, с трудом оторвав
взгляд от проносящейся подо мной земли, снова посмотрел на спасительную
кабину машины слева. Чего я жду? Когда страх съест последние остатки
решимости? Выбора действительно не оставалось. Я внимательно посмотрел, за
что можно ухватиться руками, и прыгнул.
...Ливень. Скрежет днища, когда машина клюнула носом... Крик
матери... Грохот удара... Мрак, бесконечный мрак, который все не проходил
и, казалось, никогда не пройдет...
Мрак.
Безмолвие.
Мрак и безмолвие.
А в самом центре этого мрака и безмолвия - боль. Моя голова...
Время от времени боль чуть отступала, и возникали ощущения - разум
мой словно существовал сам по себе, плавая в каком-то дурмане
отрешенности. Это чувство не вызывало протеста - все, что заглушало мысли,
я мог только приветствовать.
Мне казалось, что я лежу на спине в каком-то помещении, хотя полной
убежденности у меня не было. Кроме этого смутного ощущения и боли, я
ничего не чувствовал. Однако позже мне начало казаться, что моя голова
лежит на подушке.
Я попытался крикнуть и ничего не услышал.
Очень долго меня не оставляло подозрение, что со мной случилось
что-то совершенно ужасное и несправедливое.
Как долго?
Дни? Недели? Я не понимал даже этого и только чувствовал, что времени
прошло очень много.
Мысли мои снова и снова возвращались к аварии. Может быть, такова
смерть? Этот бесконечный дрейф сознания в черной безмолвной пустоте,
сохранившей лишь боль расставания с жизнью? Порой я действительно в это
верил. Но иногда вдруг чувствовал как мне на лоб ложится чья-то невидимая
рука.
Видеть...
Может, я ослеп? И оглох? От этих мыслей хотелось кричать. И если я
кричал, то все равно ничего не слышал.
Мрак и безмолвие.
Постепенно боль унялась. А тому времени я уже прошел через периоды
паники, кошмарной иррациональности, уныния, летаргии, отчаяния. Случалось,
я не мог догадаться, когда сплю, а когда бодрствую. Я знал, кто я, но не
понимал, где нахожусь и сколько прошло времени.
Все это изменила пища. Зачем нужна пища бесплотному духу? Мне
осторожно открывали рот и вливали туда - видимо, из пластиковой бутылки -
бульон. Я давился, какое-то время задыхался, но в конце концов глотал.
Именно это ощущение позволило мне наконец понять, что я в больнице -
ослепший, оглохший, парализованный. Даже странно, как такое ужасное
озарение может - хотя бы и недолго - сопровождаться чувством облегчения.
Но по крайней мере я узнал, где нахожусь, и понял, что обо мне заботятся.
Все мои мрачные метафизические предположения растаяли без следа. Я жил, и
меня лечили. Теперь я даже мог надеяться на выздоровление...
Ход времени я замечал по кормлениям и, как мог долго, отгонял от себя
мысли об аварии. Но в конце концов пришлось думать и об этом.
Живы ли родители? Может быть, мы лежим на койках, стоящих совсем
рядом, или... Если они живы, каково их состояние? Как у меня? Я снова и
снова прокручивал в памяти катастрофу. Может быть я пострадал меньше,
потому что сидел на заднем сиденье? Или наоборот - машина перевернулась, и
мне досталось больше всех?..
Совершенно невыносимые болезненные фантазии, когда невозможно узнать
точно, как обстоят дела. Но сделать я ничего не мог и постоянно искал, чем
бы еще занять свои мысли. Вспоминал о колледже, об экзаменах, которые
наверняка пропущу, - возможно, уже пропустил. По минутам восстанавливал в
памяти какой-нибудь самый обычный день из студенческой жизни, пытаясь
вспомнить всех, кого я знал в колледже. Старался до последней мелочи
припомнить расположение предметов, что находились у меня в комнате. Самые
лучшие лекции, что я слышал, книги, которые читал...
Я придумывал для себя игры и играл в них до бесконечности. Дошло до
того, что я научился сохранять в памяти все положения фигур на шахматной
доске, но бес настоящего противника игра не доставляла особого
удовольствия...
И когда я уставал от всего этого, когда воображение ничего больше не
могло подсказать, а спасительный сон не приходил и не приходил, мне
начинало казаться, что лучше бы я умер. Раз я почти ничего не чувствую во
всем теле, скорее всего поврежден спинной мозг или даже головной. Я
понимал, что ничем хорошим это не кончится, если только скоро ко мне не
начнут возвращаться хотя бы какие-то ощущения. Иногда от боли голова
просто раскалывалась, и я с сожалением вспоминал о тех первых днях, когда
меня накачивали лекарствами или наркотиками, от которых мне становилось
абсолютно все равно. А временами у меня возникал вопрос, не схожу ли я
постепенно с ума? Или, может, уже сошел?
Я пытался говорить. Слышу ли я свою речь или нет - не столь важно.
Главное, чтобы меня услышал кто-нибудь еще. Один раз я начал повторять
фразу "у меня болит голова" снова и снова. На самом деле голова не болела,
но кто-то, должно быть, услышал, ввел мне сильное обезболивающее, и я
опять "уплыл".
Эту хитрость я пытался применять довольно часто, но сработала она
несколько раз. Видимо, они сообразили, в чем тут дело. Однако у меня
возникла новая идея.
Почувствовав в очередной раз у себя на лбу чью-то руку, я попытался
сказать:
- Подождите. Я в больнице? Если "да", надавите один раз, если "нет" -
два.
Одно прикосновение кончиками пальцев.
- А мои родители? - спросил я. - Они живы?
Ответ последовал не сразу, но по замешательству врача я и так понял,
каков он будет. После этого я ушел в себя, замкнулся. Возможно, на
какое-то время даже потерял рассудок.
Позже - возможно, спустя несколько дней - справился с собой и
попробовал заговорить вновь. Почувствовав на лбу руку, которую уже долго
игнорировал, я спросил:
- У меня разорван спинной мозг?
Два касания.
- Но поврежден?
Одно касание.
- Я поправлюсь?
Без ответа. Видимо, неверный вопрос.
- Есть шанс, что я поправлюсь?
Неуверенное касание. Не очень обнадеживающее.
- Глаза у меня повреждены?
Два касания.
- А мозг?
Одно.
- Это излечимо?
Без ответа.
- Операция мне поможет?
Без ответа. Неужели они ушли? Может быть...
- Мне уже сделали операцию?
Одно касание.
- Когда будет известно, насколько она успешна?
Без ответа.
- Черт! - произнес я и снова ушел в себя.
Спрашивать ни о чем не хотелось - ответы на те вопросы, что волновали
меня больше всего, я уже получил. Позже я много раз чувствовал руку на
лбу, но просто не знал, о чем спросить.
Последовало несколько долгих периодов, во время которых я, видимо
