и три ночи, Фомоклос и мальчик. А на четвертый день мальчик сломал спину
гордецу. Там, где пролилась кровь не знавшего поражений богатыря, вырос
цветок без корней, с лопатовидными листьями, питавшийся кровью, который
стал ползать по ночам в поисках утраченного духа павшего человека. Но дух
Фомоклоса покинул Землю, и поэтому эти цветы обречены вечно ползать и
искать.
Все это сейчас излагалось попроще, чем у Эсхила, но ведь и мы,
простые люди, не то, что были некогда, особенно живущие в материковой
части. А кроме того, все на самом деле было иначе.
- Почему ты плачешь? - неожиданно спросила она.
- Я думаю о картине, изображенной на щите Ахиллеса, - сказал я. - И о
том, насколько ужасно быть образованным зверем... И к тому же я не плачу.
Это влага падает на меня с листьев.
- Я приготовлю еще кофе.
Пока она готовила кофе, я вымыл чашки. Потом я сказал ей, чтобы она
присматривала за "Идолом", пока я буду отсутствовать. Если я вызову ее к
себе, то нужно будет вытащить лодку на берег.
Она внимательно все выслушала и обещала исполнить.
Солнце поднималось все выше. Высоко в небе, как вестник чего-то
страшного, появился летучий крысопаук. Мне страшно захотелось сжать
пальцами рукоятку своего пистолета 38-го калибра, открыть шумную пальбу и
увидеть, как падает это чудовище. Но огнестрельное оружие сейчас было на
борту "Идола", и поэтому я просто наблюдал за ним, пока он не скрылся из
виду.
- Говорят, что они внеземного происхождения, - сказала она мне, глядя
на исчезающего вдали крысопаука, - и что их завезли сюда с Титана для
показа в зоопарках и подобных заведениях.
- Верно.
- И что они очутились на воле в течение трех дней и одичали. Они
стали крупнее и более агрессивными, чем у себя на родине.
- Однажды я видел животное, имевшее размах крыльев почти десять
метров.
- Мой двоюродный дед однажды рассказал мне историю, которую он слышал
в Афинах, - начала она, - об одном человеке, который убил одного
крысопаука безо всякого оружия. Чудовище схватило человека прямо на
пристани, где он стоял - в Пирее - и взлетело с ним. Но человек голыми
руками сломал ему шею. Они оба упали с высоты тридцать метров в залив, и
человек остался жив.
- Это было очень-очень давно, - кивнул я, - задолго до того, как
Управление развернуло кампанию по истреблению этих бестий. Тогда их было
повсюду великое множество, и в те дни они были гораздо смелее. Теперь же
они стараются избегать городов.
- Насколько я помню, того человека звали Константином. Может быть,
это был ты?
- Его фамилия была Карагиозис.
- Ты тоже Карагиозис?
- Если тебе так хочется. Только почему?
- Потому что он позже помогал разыскать в Афинах возвращенца Рэдпола,
и потому, что у тебя очень сильные руки.
- Ты что, заодно с возвращенцами?
- Да, а ты?
- Я работаю в Управлении. У меня нет политической ориентации.
- Карагиозис подверг бомбардировке курорты.
- Да, он совершил это.
- Ты желаешь повторения бомбардировки?
- Нет.
- Я почти ничего о тебе не знаю.
- Ты знаешь обо мне все, что угодно. Если хочешь узнать что-то
неизвестное тебе, только спроси.
Она засмеялась.
Я поднял голову к небу и произнес:
- Мое воздушное такси приближается.
- Я ничего не слышу, - пожала она плечами.
- Сейчас услышишь.
Через мгновение оно скользнуло с небосвода прямо к острову Кос,
следуя сигналу радиомаяка, который я установил во внутреннем дворике.
Я встал и поднял ее на ноги.
Шестиместный скиммер жужжал уже совсем низко. Лучи солнца играли на
его прозрачном плоском днище.
- Ты хотел бы взять что-нибудь с собой? - спросила она.
- Ты знаешь, что хотел бы, но не могу.
Скиммер совершил посадку, открылась дверь пилота, и человек в очках
повернулся к нам лицом.
Я помахал ему рукой.
- У меня такое чувство, - сказала она, - что тебе грозят какие-то
опасности.
- Весьма сомневаюсь, Кассандра, - рассмеялся я. - Прощай!
- Прощай, мой Калликанзарос.
Я залез в скиммер, который тут же взмыл в небо. Мне осталось только
вознести молитву Афродите, полагаясь на умение пилота управлять машиной.
Внизу Кассандра махала мне.
За моей спиной все ярче разбрасывало сеть своих лучей солнце. Мы
летели на запад. От Коса до Порт-о-Пренса четыре часа лета - четыре часа
серых волн, бледных звезд и моего безумия...
2
Зал кишел людьми, сверху сияла огромная луна тропиков, и причина
того, что я одновременно видел и то, и другое, была в том, что мне удалось
выманить Эллен на балкон, все двери которого были настежь распахнуты.
- Снова возвращение из мертвых? - слегка улыбнувшись, она
поздоровалась со мной. - За год всего лишь одна открытка с Цейлона.
- Неужели вы скучали обо мне?
- Могла бы...
Она была маленькая, и подобно всем, кто ненавидел день, густо
кремовая от загара. Несмотря на свой искусственный загар, она напоминала
мне искусно выполненную живую куклу с неисправным механизмом.
У нее были пышные, очень пышные красно-каштановые волосы, завязанные
в такой гордиев узел, что казалось невозможным его развязать. Цвет ее глаз
было трудно определить. Все зависело от ее мимолетного каприза, но все же
они были глубоко-глубоко синими. Что бы она ни одевала, одежда ее была
всегда коричневой и зеленой. Этой одежды было столько, что, казалось,
Эллен можно завернуть в нее с ног до головы, отчего эта женщина казалась
каким-то бесформенным растением.
Это было ее странной прихотью, если только она не стремилась скрыть
свою беременность, в чем я, правда, очень сомневался.
- На Цейлоне я был совсем недолго. Большую часть времени я провел на
Средиземноморье.
Внутри раздались аплодисменты. Я был рад, что меня там не было.
Актеры только что закончили "Маску Деметры" Гребера, сочиненную им в честь
наших гостей с Веги. Пьеса была продолжительностью в два часа: нудная и
плохая. К тому же написана она была пятистопным ямбом.
Гребер писал длинные, пронизанные метафизикой поэмы. Он много
рассуждал о просвещении и ежедневно выполнял на пляже упражнения для
дыхания. Во всем же остальном он был вполне пристойным человеком.
Аплодисменты утихли, послышалась негромкая музыка, как будто играли
стеклянные бубенцы, и стал слышен тихий говор.
Эллен облокотилась о перила.
- Я слышала, что вы женились.
- Да, - кивнул я. - А зачем меня позвали сюда?
- Спросите у своего босса.
- Я спрашивал. Он сказал, что мне предоставляется роль гида. Но я
хотел бы узнать: почему? Мне нужна истинная причина. Я все время думаю об
этом, но тем не менее причина этого становится для меня все более
загадочной.
- Но откуда же мне знать истинную причину?
- Вам известно все.
- Вы переоцениваете меня, дорогой. А как она из себя?
Я пожал плечами:
- Похожа на наяду.
- А на кого похожа я? - спросила с усмешкой Эллен.
- Я бы не стал говорить кому-либо, на кого вы похожи.
- Я оскорблена. Я просто должна быть на кого-то похожа, так как в
противном случае...
- Да, именно так. Вы - уникальны!
- Тогда почему же в прошлом году вы не забрали меня с собой?
- Потому что вы любите быть на людях. Вам нужно, чтобы весь город был
перед вами. Вы могли бы быть счастливы только здесь, в Порт-о-Пренсе.
- Но я несчастна здесь!
- Но вы здесь менее несчастны, чем были бы в любом другом месте на
этой планете.
- Мы могли бы попытаться, - сказала она и повернулась ко мне спиной,
чтобы взглянуть на огни в районе гавани. - Вы знаете, - продолжала она,
немного погодя, - вы настолько дьявольски уродливы, что этим даже
привлекательны...
Я замер рядом с ней, в нескольких сантиметрах от ее плеча.
- Поймите, - продолжала она ровным голосом, - вы - ночной кошмар,
который шествует как человек.
Я опустил руку и слегка кивнул:
- Я знаю об этом. Приятных сновидений.
Я уже повернулся, но она удержала меня за рукав:
- Подождите.
Я посмотрел на ее руку, перевел взгляд на ее глаза, затем опять на
руку.
Она отпустила рукав.
- Вы же знаете, что я никогда не говорю правду, - начала она. - И я
подумала кое о чем, что вам следовало бы знать в отношении этой поездки.
Здесь Дональд Дос Сантос, и я думаю, что он также собирается в путь.
- Дос Сантос? Любопытно!
- Он сейчас в библиотеке вместе с Джорджем и каким-то арабом.
- Что? - воскликнул я. - Арабом? С руками, покрытыми шрамами?
Желтоглазый? Как его имя? Хасан?
- Да. Вы что, с ним уже встречались?
- В прошлом он кое-что сделал для меня, - признался я.
Я улыбнулся, хотя внутри меня все похолодело, ибо я терпеть не могу,
когда мой собеседник догадывается, о чем я думаю.
- Вы улыбаетесь? - спросила она. - О чем вы думаете?
- Я думаю о том, что вы относитесь ко многому гораздо более серьезно,
чем это казалось мне раньше.
- Чепуха! Я уже не один раз говорила вам, что я трусливая лгунья.
Даже всего несколько секунд назад - а ведь речь идет о небольшой стычке во
время большой войны. И вы совершенно правы, что я здесь менее несчастна,
чем где-нибудь в другом месте Земли. Поэтому-то, может быть, вы поговорите
с Джорджем и уговорите его взяться за работу на Галере или на Бакабе. Это
возможно?
- Безусловно, - кивнул я. - Кстати, как коллекция жуков Джорджа?
Некоторое подобие улыбки.
- Растет, - ответила она, - и очень быстро. И так же живут и ползают,
а некоторые из этих тварей радиоактивны. Я ему говорю: "Джордж, а почему
бы тебе не поволочиться за другими женщинами вместо того, чтобы проводить
все время с этими жуками?" Но он только трясет головой. Тогда я говорю:
"Джордж, когда-нибудь одна из этих уродин укусит тебя, и ты станешь
импотентом. Что ты тогда станешь делать?" Тогда он объясняет, что этого не
может случиться, и снова читает лекции о ядах насекомых. Может быть, он и
сам какой-нибудь огромный паук в личине человека? Мне кажется, что ему
доставляет удовольствие, определенное сексуальное удовлетворение наблюдать
за тем, как они копошатся в своих банках. Не знаю, что еще...
Я повернулся и заглянул в зал, потому что ее лицо уже не было ее
лицом. Когда мгновением позже я услышал ее смех, я снова повернулся к ней
и сжал ее плечо.
- О'кей. Я теперь знаю немного больше, чем прежде. Спасибо. Мы еще
встретимся?
- Мне подождать?
- Нет. Спокойной ночи.
- Спокойной ночи, Конрад. И я побрел прочь...
Пересечь зал - трудное и продолжительное занятие, если он полон людей
и они знакомятся с вами. Если все они держат в руках бокалы, а у вас к
тому же заметная тенденция прихрамывать.
Я пробирался вдоль стены по периметру людской толпы и внезапно
очутился среди молодых дам, окруживших старого холостяка.
У него не было подбородка, почти не было губ и волос. Выражение,
которое имела некогда плоть, покрывавшая его череп, давным-давно перешло к
его темным глазам. И оно появилось в этих глазах, как только они увидели
меня. Насмешливое выражение надвигающейся ярости.
- Фил, - произнес я, поклонившись. Никто иной не может расписать
маску, подобную этой. - Я слышал, что говорят, будто это умирающее
искусство, но теперь я понял, что это не так.
- Вы все еще живы? - удивился он, причем голос у него был на
семьдесят лет моложе, чем все остальное. - И снова, как обычно, опоздали.
- Я униженно раскланиваюсь, - сказал я ему, - но меня задержали на
именинах одной дамы семи лет отроду, в доме моего старого знакомого.
