он энергично, - снова ощутить себя юношей. В тебе я нашел божественную
исступленность, какая лежит и в моей душе, подобная подземному огню. Ты
расколола каменные своды и выпустила его наружу. Какой муж устоит перед
этой силой?
- Чтоб разбудить ее, нужна встречная сила, как саламандре - огонь! -
ответила Таис. - А ее нет, нет никого, кроме тебя.
- Да, когда я был тот встреченный тобой в Мемфисе, нет на середине
Евфрата. Он далек от меня теперь, - добавил Александр, потухая.
Таис смотрела на прекрасное лицо царя, находя незнакомые черты
усталой и презрительной жестокости, не свойственные прежнему облику
Александра - мечтателя и храбрейшего из храбрых воинов. Такие никогда не
бывают ни презрительными, ни жестокими. Его низкий лоб казался покатым
из-за сильно выступавших надбровий. Прямой крупный нос подчеркивали резкие
складки вокруг рта, полные губы которого уже слегка растянулись над
крепким круглым подбородком. Глубокие вертикальные борозды прорезали
некогда нежные округлости щек. Кожа оставалась по-прежнему гладкой,
напоминая о совсем еще молодом возрасте великого царя. В Спарте Александр
только два с половиной года назад достиг бы возраста взрослого мужа.
- Ты очень устал, мой царь? - спросила Таис, вложив в вопрос всю
нежность, на какую была способна, будто великий завоеватель и владыка стал
мальчиком, немногим больше ее Леонтиска.
Александр опустил голову, отвечая молчаливым согласием.
- Стремление к пределам Ойкумены еще горит в тебе? - тихо спросила
афинянка. - Может быть, ты избрал не тот путь?
- Иного нет! Нельзя пройти Азию на восток, или на юг, или на север,
чтобы не встретить вооруженных отрядов или целых армий. Они уничтожат тебя
или возьмут в рабство, если у тебя будет пятьсот спутников, или пять - все
равно. Только собрав грозную силу, можно пробить преграду из враждебных,
ничего не понимающих в моей цели иноязычных и иноверных людей. Видишь
сама, мне пришлось опрокинуть огромные царства, разбить бесчисленных
врагов. Но не прошло и двух лет, а в Индии Чандрагупта уже отобрал у меня
часть завоеванной земли, выгнал моих сатрапов! Нет, не смог я достичь
пределов Ойкумены по суше. Теперь попытаюсь морем.
- Может быть, странствуя в одиночестве, подобно желтолицему обитателю
Востока, тебе удалось бы пройти больше?
- Может быть. Но слишком много случайностей на пути, и каждая грозит
гибелью. И времени потребуется слишком много. Медлен путь пешком. Нет, я
был прав, идя дорогой силы. Неверны исчисленные величайшими учеными Эллады
размеры Ойкумены. Она гораздо больше, но это их ошибка, а не моя!
- И ты вновь пойдешь в безвестные дали?
- Я устал не от пути, а от забот огромного государства. Они
обрушились на меня, как река в половодье.
- Разве нельзя разделить заботы, возложив их на верных соратников? -
спросила Таис.
- Мне казалось сначала, что я окружен достойнейшими, что мы вместе
составляем острие копья, способного сокрушить все на свете. Впервые
спартанская стойкость распространилась на десятки тысяч моих воинов.
Заслуга моего отца Филиппа! Это он сумел собрать и воспитать войско такого
мужества и выносливости, чтобы оно качеством отдельных воинов приблизилось
бы к лакедемонскому. С этими отборными тридцатью пятью тысячами я отразил
и сломил силу, по численности во много раз большую, но худшую по качеству
людей. Все шло хорошо, пока едина была цель, грозен враг и нас не
обременял груз колоссальной военной добычи. Сплоченность изнашивается, как
физическая сила. Чистота сердца и бескорыстие, как железо ржавчиной,
разъедаются лестью окружающих, толпами продажных женщин и торговцев,
жрецов и философов, родственников и мнимых друзей.
Тех людей тверже орлиного когтя, которые не износились за десять лет
войны и владычества в покоренных странах, осталось мало - горсточка на всю
великую империю. И я теряю их одного за другим, как потерял несравненного
героя Гефестиона. С другими я стал враждовать, иногда справедливо - они не
понимали меня, иногда несправедливо - я не понял их. Но самое страшное:
чем дальше, тем сильнее расходились наши цели! Я не смог больше думать о
гомонойе, равенстве среди народов, когда ее не нашлось среди ближайших
друзей и соратников. Главный яд в сердцах всех людей: идиотская спесь
рода, племени и веры. С этим я бессилен справиться. Таков конец азиатских
завоеваний: я, владыка полумира, опускаю руки, чувствуя себя
путешественником у начала дорог. Ты права, я был бы счастливее, бредя
одиноким свободным странником в нищенской одежде, положась на милость
богов и любого вооруженного встречного!
Таис привлекла к себе львиную голову македонца, гладила ее матерински
нежно, слыша взволнованное дыхание, отдававшееся скрипом в пробитой
стрелой груди. По мощным рукам, некогда божественно спокойным, пробегала
нервная дрожь.
- Хочешь стать моей царицей? - распрямившись, с всегдашней
внезапностью спросил Александр.
Таис вздрогнула.
- Одной из жен царя царей? Нет!
- Ты хочешь быть первой среди всех или единственной - усмехнулся
неласково македонец.
- Ты всегда не понимаешь меня, царь мой, - спокойно ответила Таис, -
и не поймешь, пока мы не будем вместе совсем. Мне самой не нужна ни
исключительность, ни изгнание соперниц. Нужно, чтобы я получила право
охранять тебя - иногда вопреки твоему минутному желанию или против воли
друзей и соратников. Иначе ты не сможешь опереться на меня в трудный час
измены или болезни.
- Так ты хочешь?..
- Я ничего не хочу, я лишь поясняю. Поздно! Речи эти надо было вести
много раньше.
- Я еще молод, и ничего для меня не поздно!
- Мне ли говорить тебе, повелителю людей, что истинную царицу нельзя
назначить или ограничить ночным ложем. Тут необходимы усилия обоих, но
так, чтобы это видели и чувствовали все окружающие. Чтоб стать царицей,
требуется много лет, а у тебя, как я вижу, нет в распоряжении и года.
- Да, я уплыву с Неархом искать пути в Эфиопию. Девяносто кораблей
готовы и готовятся на верфях Вавилона и Александрии Евфратской.
- И ты возьмешь меня туда, в океан, с собой? Не царицей, только
спутницей?
Помолчав, Александр угрюмо ответил:
- Нет. Неверна судьба боевых дорог, страшны лишения на бурных берегах
безводных пустынь. И драгоценна ты! Жди меня в Вавилоне!
- Женой Птолемея?
- Я назначу Птолемея хилиархом вместо Гефестиона. Он будет править
империей во время моего отсутствия.
Таис встала, ласково и печально глядя на царя. Встал и Александр.
Неловкое молчание нарушил топот скачущей во весь опор лошади. Всадник из
персидской знати - гетайров нового набора - поднял над головой сверток
письма. Александр сделал разрешающий жест, и, спешившись, гонец подбежал,
держа послание у низко склоненного лица.
- Прости, я прочитаю, - царь развернул пергамент, Таис увидела
несколько строчек, исписанных крупным почерком.
Александр повернулся к Таис с кривой улыбкой.
- Мне надо спешить в Вавилон. Явился Неарх из разведки Арабии, теперь
можно плыть. Селевк приближается с большим караваном слонов, а Певкетос
ведет молодых воинов из Арианы.
Таис свистнула через зубы, как афинский мальчишка. Боанергос поднял
голову, насторожил уши и на повторный зов подбежал к хозяйке. Махнул рукой
и Александр, подзывая скифа-коновода.
- Объясни на прощанье, мой царь, - афинянка взяла под уздцы иноходца,
- значение твоего дара, привезенного Гефестионом?
- Это моя греза в Нисе, когда я увидел плющ и быков критской породы.
Ты знаешь, войско Диониса в его походе состояло из одних менад, а в
индийском - наполовину. И ты приснилась мир менадой, нагой и могуче
притягательной, увитой плющом. Сверкающий жезл Диониса указал мне на
тебя... И я велел ваятелю из Сузы отчеканить по моему сну и памяти твое
изображение менадой.
- За это я благодарю тебя всем сердцем, как и за дом у Лугальгиры.
Таис смело обвила руками шею царя и на миг замерла в его объятиях.
Побледнев, она вырвалась и вскочила на иноходца. Александр сделал шаг к
ней, протягивая руку, и словно споткнулся о ее твердый взгляд.
- Судьба и я трижды предоставляли тебе возможность. Первый раз - в
Мемфисе, второй - на Евфрате, третий - в Персеполисе. Четвертого не дает
судьба, и я тоже. Гелиайне, великий царь, "тон зона" (навеки), как говорил
Платон!..
Таис тронула иноходца, опустив голову. Крупные слезы покатились
из-под намокших длинных ресниц, падали на черную гриву коня. Александр
поехал рядом, голова в голову. На одну стадию позади пылили всадники
царской охраны. Александр нагнул непокрытую голову, широкие плечи его
обвисли, перевитая жилами рука вяло опустилась. Таис никогда не видела
божественного победителя таким - обличье человека, истощившего свои силы и
ни на что больше не надеющегося. Клеофрад на последнем кеосском пиру
выглядел крепче и бодрее. А если Александр снова вернется к делам огромной
империи в Вавилоне, что будет тогда?
- Во имя Афродиты и всего, что влечет нас друг к другу, Александр,
мой царь, уезжай из Вавилона немедленно. Не задерживайся лишнего дня!
Поклянись мне в этом, - она взяла его руку и сильно сжала.
Александр заглянул в огромные серые глаза и ответил нежно и искренне:
- Клянусь Стиксом, моя Айфра (сияющая)!
Таис ударила пятками Боанергоса, и он далеко обогнал медленно
ехавшего царя и его охрану. Афинянка вихрем пронеслась через ворота
Экбатаны, проскакала по улицам и, бросив поводья слуге, побежала через сад
в павильон Эрис, где заперлась до вечера.
А через два месяца, в последние дни таргелиона, горным обвалом
разнеслась весть о внезапной смерти Александра.
Не прошло и декады, когда нарочный доставил Таис сразу два письма -
от Птолемея и Гесионы. Фиванка писала подробно о последних двух днях жизни
царя. Усталый донельзя, он собрал военачальников, чтобы распределить
корабли, и вместе с Неархом отдавал распоряжения, вникая во все мелочи
подготовки огромного флота. Мучась от бессонницы, он плавал ночью в
Евфрате. С приступом лихорадки царь покинул дворец Навуходоносора, где жил
постоянно, и перебрался в Новый Город, в свой дом с затененным бассейном.
Он не хотел никого видеть, кроме Неарха, купался, изнемогая от жара, но
лихорадка все усиливалась. И по-прежнему не было сна. Александр велел
сделать жертвоприношение двенадцати олимпийцам и Асклепию. Говоря с
Неархом, он настаивал на отплытии через два дня. Критянин впервые видел
своего божественного друга в таком неестественном беспокойстве, он без
конца говорил об океане и отдавал распоряжения, повторяясь и временами
путаясь. Наутро, когда жар спал, Александр приказал нести себя в Старый
Город, во дворец, чтобы сделать жертвоприношение. Он был уже настолько
слаб, что почти не мог говорить.
Великий вождь до последней минуты боролся со смертью. За несколько
часов до кончины он захотел проститься с друзьями и войском. Сдерживая
рыдания, молодые гетайры и воины из царской охраны молча проходили мимо
ложа. Александр нашел силы приветствовать каждого поднятием правой руки,
время от времени приподнимая и голову. Он был в сознании до последней
минуты.
Военачальники, теперь прозванные диадохами, наследниками Александра,
собрались на чрезвычайном совете. Прежде всего они бережно омыли тело
героя, испещренное рубцами тяжелых ран, и залили его смесью ароматных
смол, крепкого вина и меда. А чеканщики и кузнецы уже ковали золотой
саркофаг.
Слезы не дали Таис читать дальше, сдерживаемое горе вырвалось наружу.
