провожаемый молчаливыми взглядами двух первых советников
владыки Кемт. Ночная темнота сомкнулась вокруг Баурджеда, и так
же темно стало в его душе; настоящее и будущее его жизни
потерялось во мраке.
Победитель необозримых пространств побрел, спотыкаясь, но
прямой пальмовой аллее к воротам дворца...
Сильные удары весел разбивали мутную воду Хапи.
Три могучих негра-гребца быстро гнали вверх по течению
легкую лодку. Под плетеным сводом навеса сидели двое. Это были
Баурджед и старый Мен-Кау-Тот.
Суровое лицо жреца было печально; он говорил, не спуская
глаз с жадно внимавшего ему Баурджеда:
-- Тяжелые камни судьбы, и горе тому, кто очутился под
ними. Но в темную ночь мудрый познает свое родство с безднами
неведомого. Сердце его трепещет, а мысли ширятся... Великое
дело совершил ты, но суждено ему пройти без пользы для родины,
исчезнуть для времени в сокровищнице тайной мудрости. Я
предвижу падение жрецов Тота, предвижу худшие бедствия и
падение могущества Кемт, если владыки его пойдут путем Хуфу и
Хафры. Горько, что нет ныне человека, подобно премудрому
Имхотепу, ибо сила фараона возросла величайшим образом. Народ
Черной Земли стал былинкой, распластанной под копытом быка...
Мен-Кау-Тот тяжело вздохнул, меряя глазами уходившую вдаль
долину, словно стараясь разглядеть будущее.
-- Знай же, -- помолчав, снова заговорил жрец, -- что
фараон приказал сжечь все записанное твоими писцами о
путешествии. Мало того, в храме Джедефры была доска черного
гранита с перечислением дел отошедшего фараона. Там было
написано и о том, что он послал тебя разыскивать Пунт и край
Великой Дуги. По приказу Хафры надпись стерта, твое имя
уничтожено, и теперь ничто не передаст векам свершенного тобою
подвига. Твои гребцы и воины отосланы надолго к озерам Змея.
Уахенеб исчез.
Но народ -- он не забыл тебя и продолжает прославлять тебя
в песнях, новые сказки о тебе передаются из уст в уста в
городах и селениях. Вот почему, пока гнев Хафры не обрушился на
тебя всей силой, я посоветовал тебе укрыться во дворцах Тота.
Давно уже фараон разыскивает их, но никогда не найдет, ибо
верны слуги бога мудрости. Там искусные резчики смогут
запечатлеть навеки на твердом камне описание твоего
путешествия, а ученые жрецы запишут все, что познал ты в
странствованиях по далекому югу. Так в поколениях людей
сохранится память о могуществе и знаниях жрецов Тота. Отойди от
жизни на время, пока не загладится смятение, внесенное тобой,
под подошвой великой пирамиды. И гробница твоя сохранится для
тебя, и пляска Муу(x) будет совершена перед ее дверью. Те твои
спутники, которые вняли голосу мудрости, тоже будут целы...
-------------------------------------------------------
[x] Пляска Муу -- ритуальный танец при погребении
-------------------------------------------------------
-- Как мне благодарить тебя, отец мой! -- взволнованно
произнес Баурджед. -- Сколько раз я уже шел по путям твоей
мудрости, и все сбывалось, как ты говорил... Прими же в дар
прекрасную память далекого мира, которую сохранил я для себя во
всех испытаниях...
Баурджед порылся в складках одежды и извлек оттуда плоский
обломок камня величиной с наконечник копья, с округлыми краями.
Камень был тверд, чрезвычайно чист и прозрачен, и его
голубовато-зеленый цвет был неописуемо радостен, светел и
глубок, с теплым оттенком прозрачного вина. Зеркальная
поверхность камня была отполирована, видимо, рукой человека.
-- Его доставил Уахенеб, -- продолжал Баурджед, протягивая
сверкающий камень жрецу, -- с берегов большой южной реки. Такие
камни добывают далеко на юге те, кому удается пройти мимо
свирепых племен. Для меня он олицетворяет сияющую даль Великой
Дуги, увидев которую хоть раз забыть уже нельзя...
Мен-Кау-Тот взял камень с едва заметной улыбкой:
-- Мне, слуге Тота, не нужно ничего. Но мы спрячем камень
в сокровищнице Тота, среди других вещей, ибо сейчас ему лучше
сохраняться не у тебя.
Баурджед согласно наклонил голову и устремил спокойный
взгляд на зеркальную гладь реки.
За кормой лодки убегал назад, к далекому городу Белых
Стен, струйчатый узкий след. Он живо напомнил Баурджеду широкие
полосы, взборожденные его кораблями в просторах неведомых
морей. Сколько раз, тоскуя по родине, он часами следил за
разматывавшейся нитью пенного следа, растворявшегося в дали,
отделявшей его от Черной Земли...
А сейчас на родной реке этот след от маленькой лодки
быстро исчезает на гладкой воде. Это все, чем окончились его
мечты и стремления, думы, выношенные за пределами знакомого
мира, надежды, заботливо оберегавшиеся в грозных опасностях...
В неторопливых беседах с Мен-Кау-Тотом шло время плавания
вверх по Хапи. Путники торопились. Останавливаться в селениях
они избегали, и только изредка лодка причаливала к ступени
какого-нибудь одинокого, бедного храма, стоявшего на берегу.
Там брали они припасы и подкреплялись вином.
На пятый день пути, на рассвете, лодка вошла в лабиринт
зеленых островков, разделенных узкими протоками чистой воды. В
полутьме, между высокими папирусами, лодка, поворачивая то
направо, то налево, углубилась в непроницаемую стену болотных
зарослей. За ней оказался тихий залив с чистым песчаным дном.
Лодка причалила. Мен-Кау-Тот в сопровождении Баурджеда вышел и
направился по едва заметной тропинке, поднимавшейся к
прибрежным скалам.
Солнечные лучи, вспыхнув, осветили верхний край обрыва, у
подножия которого еще лежал полумрак. На мгновение в этом
полумраке мелькнули две фигуры в белом и исчезли...
По ту сторону узкого и длинного ущелья в скалах, ничем не
отличавшегося от тысячи ему подобных, оказалась замкнутая в
голых, опаленных утесах долина. В центре ее возвышался плоский
бугор, окаймленный зелеными кустами. Двойное кольцо наполненных
водой оросительных канав окружало холм.
В долине было душно и безветренно, тусклое марево
поднималось от черных блестящих скал.
На противоположной стороне долины виднелось небольшое
ущельице. Мен-Кау-Тот уверенно направился к левой стороне
холма, раздвинул густую заросль и вскарабкался на вершину.
Баурджед последовал за стариком.
Резкий крик священной птицы Тота пронесся по долине. Перед
пришельцами выросли неведомо откуда взявшиеся четыре громадных
негра, вооруженных до зубов. Они почтительно приветствовали
старого жреца и помогли спуститься к подошве холма на его
противоположную сторону. Несколько старых сикомор росло здесь,
отбрасывая густую тень на склон, в котором Баурджед заметил
высеченный прямо в скале ход.
В прохладной темноте по длинному и высокому коридору жрец
и Баурджед проникли в круглое подземелье. Вокруг в стенах,
разделенные равными промежутками, виднелись узкие, как щели,
входы, числом девять. Мягкий свет падал откуда-то сверху --
очевидно, подземелье сообщалось с поверхностью холма. Более
двадцати жрецов, низко кланяясь, вышли встретить Мен-Кау-Тота и
путешественника. Трое из них, по-видимому старшие, выступили
вперед.
-- Приветствуем тебя, отец мудрости! -- заговорил один,
маленького роста. -- Давно мы поджидаем тебя, и все
приготовлено по полученным указаниям! -- Жрец повернулся и
знаком отпустил всех остальных.
Трое старших повели новоприбывших вокруг зала в девятый,
последний вход. Узкий пустой коридор был наглухо перегорожен
каменной плитой. Сопровождавшие жрецы постучали по стене --
плита была поднята скрытым вверху механизмом. Они вошли в
продолговатую большую комнату, обрамленную колоннами из
гранита. Между колоннами были закреплены гладкие плиты черного
диабаза, без всяких письмен или изображений. Посередине стояла
статуя Носатого, бога Тота, на высоком пьедестале. В ногах
статуи Баурджед заметил плоскую чашу.
-- Осмотрись, сын мой, -- сказал Баурджеду Мен-Кау-Тот, --
в этом убежище тебе придется пробыть до времени. Видишь, готовы
плиты из камня вечности. На них неизгладимо будет вырезана вся
повесть о твоем путешествии, и сохранится она в веках. Воздадим
же хвалу великому богу мудрости, обучившему людей языку и
письму, возвысившему нас, его верных служителей! Пусть твой
камень из недостижимо далеких стран юга будет смиренным даром
божеству и сохраняется навеки перед его очами. -- И Мен-Кау-Тот
положил сверкающий обломок кристалла на медную чашу в ногах
статуи.
Потянулась вереница медленных дней, как капли тягучей
смолы, истекавшей из дерева на жарких берегах Лазурных Вод,
палимых безжалостным солнцем. Так непохожа была теперешняя
жизнь Баурджеда на всю прошлую, что путешественнику она
казалась лишь преходящим забытьем, подобным тому, какое
наступало после тяжелого приступа лихорадки...
На восходе солнца жрецы шли купаться к реке,
предводительствуемые Мен-Кау-Тотом. Они выступали лениво и
важно, как это могут делать лишь люди, которых жизнь ни разу не
заставляла спешить. После легкого омовения процессия так же
неторопливо возвращалась назад, и люди, поев, принимались за
дело. Баурджеда усаживали в прохладном подземелье, напротив
высоких светильников, рядом с сидевшими, поджав ноги, опытными
писцами. Снова и снова записывались все подробности
путешествия, какие только мог вспомнить Баурджед. Затем его
отправляли отдыхать, а совещание жрецов вновь прослушивало
записанное и решало, что следует включить в вечную надпись на
камне.
В большом зале началась работа. Каменотесы протягивали
ряды параллельных шнурков, прочерчивая и разграфляя по ним
гладкую поверхность диабаза. Но медленная и тщательная разметка
плит оказалась маленьким делом по сравнению с чудовищным трудом
высекания письмен. Коптящее пламя светильников нагревало воздух
подземелья, и рабочие-резчики обливались потом и задыхались,
трудясь утром, днем и вечером, получая лишь короткое время на
сон.
Измазанные копотью и покрытые каменной пылью лица были
угрюмы, люди молчаливо терпели тягость работы, подчиняясь
угрожающим окрикам и жестам наблюдавших за ними жрецов. После
того как искусные чертежники вырисовывали мелом письмена, резко
выделявшиеся на черной стене, их место на мостках занимали рабы
с бронзовыми зубилами и тяжелыми медными молотами. Они грубо
выдалбливали середину очерченных контуров, неистово борясь с
твердым и нехрупким камнем. Неверный удар мог испортить весь
труд, и всю плиту пришлось бы делать снова. Поэтому рабы
выполняли свою задачу под угрозой смерти -- кара за порчу плиты
была именно такова. Медленно-медленно, осторожно подвигалась
работа. Время, количество человеческого труда, усилий,
страданий не имели значения.
После первой грубой обработки мастера-резчики с острыми
зубилами и деревянными колотушками заканчивали вырубку контура.
Им на смену снова шли художники, которые без молотков, одним
усилием нажима рук, сглаживали резцами края углублений,
добиваясь изящества и четкости линий. Наконец все изъяны и
следы резцов стирались кожей с мелким песком и водой,
полировались охряной землей -- только тогда надпись была
готова.
Баурджед никогда не представлял себе ранее, как велик труд
по вырезанию надписей на камне, всегда восхищавших его своим
изяществом, удивлявших точным подобием одних и тех же знаков,
одинаковых во всей надписи.
Наблюдая месяц за месяцем чудовищную работу,
путешественник ужаснулся. Время жатвы сменялось посевом,
