китам: экономике, науке, международной политике. Какого-то бога, который
явился бы, чтобы наградить нас даром ясновидения, мы отвергли бы, пылая
неподдельным негодованием... Равно как бесцельные жалобы наших жен.
Но до этого, профессор, я еще не дошел. Времени не хватило. Приступы
прежнего беспокойства стали одолевать меня. Пожалуй, меня могло бы еще
спасти какое-то потрясение. Или вопрос. Или два слова...
Как я познакомился с вашей дочерью Анной? Я познакомился с нею вовсе
не как с вашей дочерью - это ничем не обоснованное подозрение, - а как с
очень умненькой, чуть задиристой юной особой, случайно сидевшей в кинок-
лубе рядом со мной, которую я - уже не случайнопригласил на порцию моро-
женого. Все получилось очень просто. Она не станет возражать, объявила
она, если я заплачу за нее, она сидит без гроша, а раскошелиться придет-
ся, полагает она, вовсе не бедняку.
Намерения? Самые обыкновенные. Если уж суждено мне было петухом об-
хаживать женщин - а женщины не дают мужчине покоя! - так почему бы не
эту девушку, которая понравилась мне своим ироническим смехом?
Но оказалось, что в петухе никакой надобности не было. Для Анны я,
надо думать, был немолодым господином, придурковатым, как большинство
мужчин, - это ее слова, вам они, конечно, знакомы, - которому уже многое
не понять. К примеру, заявила она, киношники только что пытались нас
попросту оставить в дураках. Да, кстати, ее зовут Анна (клянусь, вашу
фамилию она мне не назвала. Она принципиально за то, чтобы не облегчать
мужчинам их задачи. Они и так обленились, даже любить им лень, считает
она; в один прекрасный день им будет лень управлять миром. И тогда они
навяжут нам свои ужасающие преимущества в виде равноправия, гневно зая-
вила ваша дочь. Покорно благодарю, но я в этом не участвую.
Почему она пригласила меня к себе домой? Клянусь вам... Впрочем, до-
вольно клятв. Разумеется, будь я мужчиной, я влюбился бы в Анну. Да,
что-то шевельнулось во мне, если вас это успокоит. Но на этот раз ше-
вельнулось еще кое-что противоположное. И все уравновесилось. Анна, ви-
димо, что-то почувствовала и притихла. Она меня не совсем понимает, ска-
зала она, тем не менее я ей симпатичен. Она хотела бы, чтобы я послушал
ее пластинки.
У вашей калитки я бы еще мог повернуть. Но мне захотелось увидеть,
как мы с вами выпутаемся из создавшейся ситуации. Быть может, и вам хо-
телось того же. Быть может, вы хотели доказать мне, что расхлебаете ка-
шу, которую сами заварили. В противном случае вам же ничего не стоило
предотвратить приглашение к ужину.
И вот я, новый знакомый вашей дочери Анны, сижу напротив вас во гла-
ве стола за ужином, и меня пристально разглядывают ваша жена и ваша
престарелая мать. Ничего себе шуточка. Вам не стоило большого труда сде-
лать хорошую мину при плохой игре. Да, мы с вами разыгрывали немые сцены
- ничего, кроме взглядов и жестов. Но одно стало ясно: вы соглашались на
безоговорочную капитуляцию. Игра подошла к концу. Что и говорить, ника-
ких нитей вы больше в руках не держали. Вы попали в трудное положение и
сознавали, что получили по заслугам. Вам это шло, а меня разоружало. Я
мог выбирать, стоит ли еще придерживаться добровольно какого-либо прави-
ла нашей игры. Вы же не знали, что из игры я уже выбыл. Того человека,
перед которым вы соглашались капитулировать, здесь за столом не было.
Легкая, стало быть, беседа, веселое настроение. Чувство облегчения
на одной стороне, великодушие - на другой. Все сдержанно наблюдают друг
за другом. Трудноопределимое выражение лица вашей жены, которое только
теперь заставляет меня задуматься. Однако хорошее настроение вашей ма-
тушки и приветливость вашей жены - это только искусное подражание вашему
хорошему настроению и приветливости. Обе женщины окружили вас высоко-
чувствительными радарами, доносящими до них даже едва уловимые ваши эмо-
ции. Главное, что лицо вашей жены полно готовности стать истинным зерка-
лом. А объект этого зеркала - вы, и только вы. Вас взяли в окружение. Но
Анна вовсе не желает с этим мириться. Колючая и насмешливая, она прежде
всего рассудительна, в чем я ей завидую. Это был двадцать девятый день
после моего перевоплощения, стоял теплый апрельский вечер.
Нигде же потрясение? Где тот вопрос? И те два слова? Мне их вам, на-
верное, и повторять незачем. Мы с вами, держа в руках бокалы с вином,
стояли в комнате Анны у полки с книгами, а она ставила пластинки. Вы
впервые набрались мужества и узнали меня, не попытались сбежать от факта
моего перевоплощения, дела ваших рук, или отрицать его. Вы просто обра-
тились ко мне, назвав меня тем именем, которое дали мне:
- Ну что, Иначек, как вы себя чувствуете? - (Вот он, вопрос.)
Причем тон вы избрали очень точно: нечто среднее между профессио-
нальным интересом и дружеским участием - нейтральный. Но меня это не за-
дело. Иначек неудержимо стремился прочь от того человека, которого такой
тон мог бы задеть. Небрежно, в соответствии с истиной я ответил:
- Как в кино.
Тут у вас впервые, с тех пор как я вас знаю, вырвалось нечто, чего
вы сказать не хотели:
- Вы тоже? - (Вот они - те два слова.) Вы побледнели. А я все сразу
понял. Обычно столь тщательно прячут какой-то недостаток. Ваши искусно
построенные системы правил, ваше непомерное усердие в работе, ваши ма-
невры, направленные на то, чтобы избегать встреч, были не чем иным, как
попыткой защититься от разоблачения: вы не в состоянии любить и знаете
это.
Теперь уже поздно приносить извинения. Но я обязан сказать вам: не
от меня зависело, вступать в эту игру или нет или по крайней мере прер-
вать ее, пока еще было время. Вы можете многое поставить мне в упрек - я
ничего не смогу сказать в свое оправдание, - и прежде всего легковерие,
послушание, зависимость от условий, которые вы мне навязали. Только бы
вы мне поверили, что не легкомыслием или заносчивостью я вынудил вас на
признание. Разве мог я пожелать, чтобы наш первый и единственный искрен-
ний разговор стал искренним признанием в тяжком недуге...
Каждый из нас достиг своей цели. Вам удалось избавиться от меня,
мне-проникнуть в вашу тайну. Ваш препарат, профессор, сделал все, что
мог. А теперь предоставил нас самим себе.
Ничего нет огорчительнее, чем двое людей, расквитавшихся друг с дру-
гом. Я подхожу к концу.
На следующее утро вы ждали меня в институте. Мы почти не говорили.
Вы не подняли головы, наполняя шприц. Стыд всегда так или иначе связан с
"позором". Недаром говорится: стыд и позор. Наши планы позорно провали-
лись. Нам не оставалось ничего другого, как начать все сначала, испыты-
вая мучительнейшее из всех чувств.
Сны мне не снились. А проснувшись, я увидела увеличивающееся светлое
пятно. Ваш Нечто-199 - тоже надежное средство, профессор. Это записано в
протоколе опыта. Все ваши предсказания оправдались.
Теперь нам предстоит поставить мой эксперимент: попытаться любить.
Впрочем, этот эксперимент тоже ведет к поразительным находкам: находишь
человека, которого можно любить.
Александр ЕТОЕВ
ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ - ЛАЗАРЬ
С вечера мы в Песках - ходим, ходим, натоптали в барханах троп, без
счета перебили песчаников, Григорьев повредил респиратор - пришлось
выдавать из запаса, у Алапаева резь в паху, Жогин, бледный, как смерть, -
вот-вот потеряет сознание. Один я - ничего. Да Козлов, Козлов у нас
главный.
Присели отдохнуть на бархан. Песчаники тут как тут, - уселись
неподалеку, вылупились и ждут. Григорьев поманил пальцем. Доверчивые
зверьки бросились наперегонки под каблук. Давить их - одно удовольствие,
они лопаются, как кульки, и из сплющенных плоских лепешек фукает
золотистый дым. Григорьев даже не улыбнулся. Раздавил последнего и сказал:
- Плохо.
- Ему плохо, - Козлов показал на Жогина. Тот лежал, отвалившись на
спину, пальцы сжимались и разжимались, а лицо сводило от судороги.
- Вколи ему четверть ампулы, не то загнется до срока, - сказал Козлов
Алапаеву.
- Ржавым-то шприцем?
- А ты поплюй, да вколи. Ничего ему не будет, потерпит.
- Главное - в этом квадрате. Я точно помню, что здесь. Еще на карте
была отметка. Базальтовый столб. - Григорьев носком ботинка отбросил
плоское тельце, потом поднялся и, прикрывая глаза, зло оглядел
окрестность.
- Был, да сплыл. Может, его песком занесло, - Козлов вздохнул,
оттянул пальцем резиновый край респиратора и высморкался на красный песок.
- Здесь нас пятеро, на корабле - двое. Родионова не в счет. План такой...
- Погоди с планом, Козлов. Там, левее раздвоенного бархана, кажется,
что-то темнеет. Похоже - столб.
Григорьев протер очки и стал смотреть, куда я показывал.
- Что-то есть. Черт! Был бы бинокль! - он посмотрел на Жогина.
Бинокля не было. Ящик с походной оптикой, который после посадки
выгрузили на песок, исчез. Виноват был Жогин - его поставили сторожить, а
он зашел за бархан помочиться, вернулся, а от ящика - одна квадратная
вмятина. В Песках такое бывало. Грешили на таинственных мантихоров, но
самих мантихоров пока что никто не встретил. Ни следов, ни жилья - а вещи
все равно пропадали.
- Ларин, - Козлов повернулся ко мне. - Ты увидел, ты и пойдешь. С
тобой пойдет... - он посмотрел на Григорьева и усмехнулся. - Я пойду с
Лариным. А ты, Григорьев, делай замеры почвы. Алапаев тебе поможет.
Он встал, стряхивая с комбинезона песок.
- Трубу брать? - я с ненавистью посмотрел на столб сборного огнемета.
Весу в нем было два пуда с четвертью. Плюс комплект баллонов с горючей
смесью. Да метровый шомпол для прочистки ствола. Да огнетушитель.
- Не надо. Впрочем, возьми.
Я сплюнул, взвалил на плечо трубу и стал пристегивать к поясу
остальное. Я нарочно не торопился и делал все, как положено.
- Ладно, - Козлов меня понял и дал отбой. - Ну ее к бесу. Делов-то на
полчаса. Если что - позовем на помощь Григорьева.
Мы двинулись - я первый, Козлов за мной. Отойдя метров на десять, он
обернулся к оставшимся:
- Если Жогин помрет, тело до нашего прихода не хороните.
- Ларин, - сказал мне Козлов, когда мы ушли от барханов достаточно
далеко. - Вот что, Ларин. - Он сунул руку в карман и вытащил из него
запальный узел от огнемета. - Я его специально свинтил. Если что, они им
не смогут воспользоваться.
- Я видел, - сказал я, не замедляя шагов.
- Ты в группе самый глазастый, - рассмеялся Козлов. - Как ты думаешь,
для чего я это сделал?
- Для ровного счета, - ответил я и даже не оглянулся.
- Правильно. На два делить легче, чем на пять.
- На четыре. Жогин не в счет.
- В счет, он притворяется. И Алапаев это прекрасно знает. Алапаев
медик. Они заодно.
- Не повезло Григорьеву.
- Что делать. Я нарочно его оставил, чтобы связать им руки. При нем
они не осмелятся.
- А без него?
- Ты думаешь?..
Я пожал плечами и не ответил. Козлов стал сопеть и чесаться, теперь
он шел со мной рядом, и я видел, как его грязные ногти выскребают из
щетины песок.
- Ладно, - сказал Козлов. - Если они Григорьева уберут, нам меньше
работы.
- Там что? - он дернулся, показывая вперед, и хотел спрятаться за
меня. Я запомнил, к какому карману потянулась его рука.
- Где - там? - я кивнул на осьмушку луны, вылезшей из-за дальних
барханов. - Там - луна.
- А-а, - Козлов успокоился.
- Нервничаешь, Козлов.
Он поморщился, но спорить не стал.
- Столб скоро? - спросил он грубо. - Мимо не пройдем?
- Не знаю, - я решил играть в дурака. - Из-за барханов не видно.
Может, скоро, а, может, нет. Пески. Место темное.
- Послушай, Ларин, - Козлов от меня не отставал. - Я давно хочу у
