личного местоимения ля. Кто же не знает, что нас создают надежды, кото-
рые возлагают на пас окружающие. Но чего стоило все мое знание по срав-
нению с первым взглядом женщины, брошенным на меня! НПО сравнению с мои-
ми прогулками по городу, который меня не узнавал и стал мне чужим? Муж-
чины и женщины живут на разных планетах, профессор. Я высказала вам это
- помните? - а вы, упрекнув меня в субъективизме, ждали, что я отступлю
и поклянусь подчинить, как обычно, свои чувственные впечатления и ощуще-
ния вашему анализу. И тут я впервые разочаровала вас. Старые уловки не
могли тягаться с моим новым жизненным опытом. Мне, однако, хотелось уз-
нать, что получится, если я останусь при своем мнении. Если тотчас не
почувствую себя виновной, виновной в непоправимом недостатке характера,
из-за которого мы, женщины, как ни жаль мужчинам, не способны видеть мир
таким, какой он есть в действительности. Вы, мужчины, прочно держите его
в своей сети из цифр, кривых и оценок, не правда ли? Словно грешника, с
которым и связываться не стоит. От которого отмежевываются. Наиболее
утонченный метод для этогобесконечное перечисление фактов, выдаваемых
нами за научные отчеты.
Если вы все это так понимаете, профессор, то вы правы, шутливо ут-
верждая, что наша-наука-хоть и дама, но обладает мужским мозгом. Годы
жизни ушли у меня на то, чтобы приобщиться к образу мышления, высшие
добродетели которого-невмешательство и невозмутимость. Ныне я пытаюсь
вновь получить доступ во все заброшенные было уголки моего внутреннего
мира. Вас удивит, но помочь мне в этом может язык, ибо его происхождение
связано с той поразительной сутью человека, для которого слова судить и
любить сливались в одно слово "полагать". Вы постоянно выговаривали мне
за сожаление о безвозвратно утраченном. А меня все равно волнуют судьбы
некоторых слов, и все равно больше всего на свете я мучаюсь от желания
увидеть вновь в братском единстве слова "ум" и "разум", ведь некогда,
пребывая в сумбурно-созидательном лоне языка, они, пока мы их навек не
разлучили, означали одно и то же...
Никогда бы я, Иначек, не посмел называть предметы теми же словами,
какими называл их, будучи женщиной, если бы мне пришли на ум другие сло-
ва. Правда, я помнил, что значил для нее "город": бездна вновь и вновь
ведущих к разочарованию, вновь и вновь зарождающихся надежд. Для него же
- иначе говоря, для меня, Иначека, - город значил скопление неисчерпае-
мых возможностей. Он - иначе говоря, я, Иначек, - был опьянен городом,
тот внушал ему, что он обязан здесь все и вся завоевать, а женщина во
мне еще не разучилась умело напоминать о себе или в зависимости от ситу-
ации отходить в тень.
Эпизод из моей автопрактики вас не убедит, но, быть может, позаба-
вит. О том, что женщины плохо ориентируются и потому, даже имея хорошие
навыки вождения, никудышные водители, сказал мне в первый же час занятий
мой инструктор, желая подготовить к противоречивым реакциям водителей и
пешеходов - как женщин, так и мужчин на женщину за рулем. Это сбило меня
с толку в вопросах, в которых прежде, как мне казалось, я хорошо разби-
ралась, и я уже начала смиряться с мыслью, что водить машину дело нелег-
кое. Пока меня в начале второй недели моего мужского существования на
середине оживленной Александерплац не подвел мотор. Тут мне не остава-
лось ничего другого, как застопорить движение и покорно ждать свистков,
презрительного пожатия плеч регулировщика, бешеного воя сирен за моей
спиной и язвительных выкриков проезжающих водителей. И потому, когда по-
лицейский свистком и жестом закрыл движение в моем ряду, спустился из
своей будки и поинтересовался, в чем загвоздка, уважительно называя меня
при этом "хозяин", когда два-три водителя других машин без лишних слов
оттащили мою злополучную машину с перекрестка и никто не выказал ни ма-
лейшей охоты удовлетворить мою жгучую потребность в поучениях, голово-
мойке и штрафе, я решил, что грежу. Поверите ли, с тех пор я без труда
ориентируюсь на улицах!
Но вернемся к моей планете. В какой части протокола должен был я от-
метить ощущение, ничем, правда, не доказуемое, что мне, теперь мужчине,
стало куда легче переносить тяготы земной жизни? В той, где записано,
как однажды вечером на пустынной улице в двух шагах от меня упала в об-
морок юная студентка? Чувствуя почему-то укоры совести, я помог ей
встать, подвел к скамье и предложил - ведь это же само собой разумеется
- отдохнуть в моей квартире, расположенной неподалеку. В ответ, возму-
щенно оглядев меня с ног до головы, девица назвала меня "наивным". Позже
я заглянул в словарь. "Наивный" значило когда-то "природный, естествен-
ный". Мог ли я распространяться перед девушкой о природном дружелюбии
или о естественной готовности оказать помощь ближнему без того, чтобы не
усугубить ее ожесточение против нас, мужчин? Я имел несчастье сослаться
на ее "положение"; ее беременность каждая женщина заметила бы с первого
взгляда. Но я не был женщиной, и потому она, выказав мне лишь свое глу-
бокое презрение (Что еще за положение!), просто-напросто отшила. Меня
как громом поразило, и я впервые в жизни обиделся за мой пол. Что же вы
с нами сотворили, спрашивал я себя, если мы из мести запрещаем вам быть
с нами дружелюбными? Незавидной казалась мне ваша участь: с головой пог-
руженные в бесчисленное множество различных видов полезной деятельности,
вы бездеятельно наблюдаете, как слова "мужество" и "мужчина", происходя-
щие от одного корня, невозвратно отдаляются друг от друга.
Невозвратно - это сказала Крена; я не столь категоричен. Она пришла
ко мне на семнадцатый этаж, чтобы слить свою меланхолию с моей. Рюмка
вина, музыка, а то и телевизор, бывало, помогали нам в этом. Телевизор
продемонстрировал нам жизненные проблемы перегруженной заботами учитель-
ницы, матери троих детей, флегматичный муж которой был конструктором
предметов домашнего обихода. Автор фильма, к сожалению женщина, приложи-
ла все силы, пытаясь потребным ассортиментом кухонных и бытовых машин
наладить и выполнение плана на заводе мужа, и семейную жизнь учительни-
цы. Крена невольно задалась вопросом: нельзя ли объяснить ее личное не-
везение в жизни тем обстоятельством, что конструкторы предметов домашне-
го обихода - большая редкость? Последний раз она прогнала долговязого
курчавого парня, которого в течение двух месяцев находила не слишком
противным, за его неспособность быть взрослым. Крену выводят из себя все
матери, имеющие сыновей; она собирается даже писать руководство по вос-
питанию, первая фраза которого будет звучать так: Дорогие матери, ваш
ребенок хоть и мальчик, но в конце-то концов тоже человек. Воспитывайте
его так, чтобы позволить своей дочери выйти за него замуж.
Не стану расписывать подробно, как мы вместе придумали еще две-три
фразы, которые и записали на клочке бумаги, как, вовсю разойдясь, пере-
бивали друг друга и смеялись друг над другом, как Крена забавлялась, на-
зывая меня без конца моим мужским именем (послушай, Иначек!), и как она
потом сожгла наши записки в пепельнице, потому что нет ничего смешнее
женщин, пишущих ученые трактаты, - всего этого я расписывать не буду.
Упомяну только, что я сказал: женщин? А ведь вижу здесь мужчину и женщи-
ну! И что при этом мне удалось придать вопросу именно ту интонацию, ко-
торую женщина в этот час вправе ждать от мужчины. И что она перестала
болтать, сказала всего два-три слова, жаль, мол, что мы знакомы с преж-
них времен. И что я прикоснулся к ее волосам, они мне всегда нравились:
такие гладкие, темные. И что она еще раз сказала: послушай, Иначек.
- Послушай, Иначек, сдается мне, что у нас ни черта не выйдет. Хотя
очень может быть, в этом чертовом препарате твоего профессора есть
что-то хорошее... Для других, - продолжала она. - И на тот случай, если
известные способности мужчин будут и дальше хиреть, как и способность
познавать нас в буквальном и в библейском значении этого слова. Он поз-
нал жену свою... Да, выше всего мы ценим радость быть познанными. Но вас
наши притязания повергают лишь в смущение, от которого вы спасаетесь,
укрываясь за грудами тестов и анкет.
Видели вы, с каким благоговением кормит институтский кибернетик свой
компьютер? На этот раз нужно было обработать пятьсот шестьдесят шесть
вопросов моего МММ-теста, и у нашего кибернетика оказалось достаточно
времени, чтобы утешить меня в том, что мы, женщины, не создали киберне-
тики как, впрочем, до того не изобрели пороха, не нашли туберкулезной
бактерии, не создали Кельнского собора и не написали Фауста.
В окно я увидела, как вы вышли из дверей главного здания.
- Женщины, которые пытаются играть в науке первую скрипку, заранее
обречены на поражение, - сказал наш кибернетик.
Только теперь я поняла, в какой он растерянности от того, что успех
нашего важнейшего эксперимента, который мог способствовать сокращению
некой сомнительной породы, целиком и полностью зависел от женщины.
Вам подали черную институтскую "татру", и вы сели в машину. Наш ки-
бернетик изучал данные компьютера. А я впервые как следует разглядела
его - большая голова при маленьком росте, тонкие, нервные, деятельные
пальцы, щуплая фигурка и обратила внимание на его напыщенный слог... Не-
мало, видимо, пришлось ему страдать в юности из-за женщин!
Ваша машина описала полукруг по двору и исчезла за тополями у ворот.
Кибернетик объявил, что привести меня в соответствие с принятыми
нормами, кажется, не удалось. Мне было решительно наплевать, реагирую ли
я по-старому на эмоциональный раздражитель, а он не знал, огорчаться ему
или радоваться, что его компьютер принял меня за две в корне отличающие-
ся друг от друга личности, и грозил подать жалобу на злонамеренную дезо-
риентацию.
В лаборатории Ирена с непроницаемым лицом объявила мне, что, по дан-
ным последних анализов, я самый настоящий из всех мужчин, которых она
знает. Я подошел к окну.
- Он вернется не скоро, - сказала она. - Он сегодня воспользуется
тем, что в университете конференция.
Я все еще думал, что вы избегаете встречаться со мной в моем новом
обличье. Но что вы умудритесь не узнать меня, мне бы и во сне не присни-
лось. Вас ничто никогда не может озадачить. Я уже давно хотел вас спро-
сить: когда это вы научились "быть-всегда-начеку" ? Нет, подобный вопрос
был бы грубейшим нарушением правил игры, которые мы свято соблюдали. Эти
правила надежно защищали нас, когда над нами нависла опасность выпасть
из своей роли, хотя мне роль проигравшего бодрячка давным-давно опроти-
вела. Иной раз наша игра называлась Кто боится трубочиста? И я должна
была выкрикнуть: Никто! Иной раз мы играли в другие игры, но одно прави-
ло оставалось неизменным: кто обернется или засмеется, тому взбучка дос-
тается. Я никогда не оборачивался. Никогда не подглядывал за водящим.
Никогда не смеялся над ним. Мог ли я догадываться, что вас угнетают ваши
же собственные правила?
Вы, конечно, помните: была суббота, шестнадцатое марта, погода в тот
день стояла "по-апрельски капризная", это был одиннадцатый день моего
перевоплощения; около одиннадцати вечера вы покинули театральное кафе,
вышли, можно сказать, совсем трезвый на улицу, где незнакомый молодой
человек, явно поджидавший вас, шагнул к вам и навязался в провожатые,
но, будучи дурно воспитан, не догадался представиться. Вы же, не выказав
ни капли удивления, не подав ни единого знака, который свидетельствовал
бы о том, что вы его узнали, держались так, будто для вас нет ничего бо-
лее обычного, чем доверительный ночной разговор с каким-то незнакомцем.
Вы тотчас стали, как всегда, господином положения. Сохраняя присутствие
духа, вы предложили новую игру, и вы же определили ее условия, которые,
