- Смею обратить внимание вашего высочества на следующий факт... - в
руках судящихся замелькали пожелтевшие свитки бумаги. - Племянник моего
деда заверил свое право...
- Однако более ранний документ, ваше высочество... Помолчите, вы,
индюк...
- Я индюк?!
Бароны надрывали глотки, тыча пальцами в искусную вышивку, всячески
понося друг друга и время от времени взывая к справедливости короля.
Остин, кажется, смутился. Каждый из баронов был по-своему прав.
Уловив его колебание, спорщики удвоили усилия. Из карты полетели нитки.
Толпа заулюлюкала.
Старый король болезненно поморщился и едва заметно кивнул головой.
Остин наклонился к его лицу, и губы Контестара шевельнулись. Он что-то
медленно и внятно говорил сыну, и на время, пока принц Остин не отодвинул
свое ухо от его губ, на площади установилась относительная тишина - даже
бароны примолкли.
Остин выпрямился. Окинул спорщиков длинным серьезным взглядом. Громко
велел принести чернила.
Чернила нашлись тут же - их выхватили из-под носа удивленного писца.
Остин кивнул - слуга поставил баночку на край помоста, прямо перед
баронами.
- Опустите палец в чернила, - велел Остин первому спорщику.
Тот удивился, посмотрел на свою руку, на чернильницу - и осторожно
просунул в узкое горлышко холеный розовый мизинец.
- Так, - сказал Остин. - Теперь нарисуйте на карте границу владений
вашего соседа.
Мстительная улыбка растянула бароновы губы. Хищно шевеля ноздрями, он
двинулся к карте - четверо слуг держали ее развернутой, как флаг. Барон
взмахнул выпачканным в чернилах мизинцем - и на карте появилась граница,
сужающая владения соперника на треть.
- Очень хорошо, - терпеливо сказал Остин. И кивнул второму,
приунывшему барону: - Теперь вы.
Тот, обрадованный, подскочил к чернильнице и едва не опрокинул ее,
сунув в чернила указательный палец. Бегом поспешив к карте, второй барон
отомстил первому, нарисовав такую границу, которая не оставляла сопернику
почти ничего.
- Очень хорошо, - снова сказал Остин. - Слушайте решение суда. Мнения
обеих сторон принято во внимание, тяжба разрешена, - Остин обвел взглядом
площадь, спорщики тяжело дышали. - Границы будут проходить там, где вы их
сейчас поместили, и каждый из вас будет владеть такой территорией, какую
определил ему соперник. Пространство же, оставшееся между границами,
отходит государству. Решение принято, и берегитесь ослушаться!
Толпа взвыла в восторге, а посрамленные бароны удивленно воззрились
друг на друга, причем один из них механически почесывал нос выпачканным в
чернилах пальцем...
Третьим, и самым неприятным делом был приговор грабителю, которого
изловил в своем доме один неробкий горожанин. Грабителя полагалось осудить
на торжественное утопление в сточной канаве, и люди, несомненно,
приветствовали бы такой приговор. Но Остин медлил, поглаживая змеиную
кожу.
Подсудимый был сухоньким, никчемным на вид мужичонкой с редкой рыжей
бородой, которая росла почему-то с одной стороны гуще, чем с другой.
Закованный в цепи, он трясся и приседал, так что звон железа стоял -
затыкай уши. Из толпы на него поглядывали с презрением и интересом.
Остин покосился на отца - старик молчал. Принцу, по-видимому,
предстояло принять решение самостоятельно. Площадь притихла.
- Сослать на каторжные работы, - вздохнул принц.
Толпа разразилась радостными возгласами - принц проявил милосердие.
Впрочем, вряд ли радость горожан была бы меньшей, прояви принц, скажем,
строгость и решительность. Остин, без сомнения, был любим и популярен.
Наконец, судебное слушание было завершено, и на возвышение взобрался
городской мэр. Судя по необычайно торжественному выражению его пухлого
лица и свитку бумаги в руке, отец города собирался произнести
благодарственную речь.
Старый король не любил речей, в особенности благодарственных. Вряд ли
мэр осмелился бы предстать перед собравшимися со своим свитком, если б за
спиной Контестара не стоял Остин - а какой отец откажется выслушать слова
благодарности в адрес сына? В особенности если отец - умирающий монарх, а
сын - его молодой наследник, готовый взойти на престол... Приблизительно
так рассуждал городской голова, кланяясь королю и отдельно - принцу,
разворачивая свой свиток и принимая приличествующую случаю позу.
- Ваше величество! - начал мэр нараспев. - Ваше высочество!
Благородные господа! Добрые горожане! Сейчас, на ваших глазах, свершился
справедливый суд. Здесь звучали мудрые речи, принимались мудрые решения,
здесь порок понес заслуженную кару, а добродетель... хм...
восторжествовала. Позвольте мне от нашего общего имени принести
благодарность... - мэр встретился глазами со старым королем, тот чуть
заметно нахмурился, - благодарность его справедливому величеству... -
складки на лице короля стали жестче, - и достойнейшему, разумнейшему, а
также благороднейшему из принцев - его высочеству Остину!
Толпа, заскучавшая было и начавшая разбредаться, снова восторженно
взревела. Лицо старого короля просветлело, он с трудом обернулся, чтобы
полюбоваться своим зардевшимся, засмущавшимся сыном.
Мэр снова уткнулся в свой свиток и поэтому не видел, как стража у
подножия помоста вдруг заволновалась, звеня оружием, как кого-то
попытались оттеснить, завертелся человеческий водоворот - и из самой его
гущи вдруг выбрался на возвышение смуглый, узколицый незнакомец.
- От имени горожан, - сказал он хрипловатым, но весьма звучным
голосом. - Еще одна благодарственная речь от имени горожан. Разрешите
сказать, ваше величество.
Мэр, который еще не закончил, в оцепенении от такой наглости и
самозванства только открывал и закрывал рот, как аквариумная рыбка. Толпа
же, напротив, очень обрадовалась такому повороту, из задних ее рядов
доносилось ободряющее:
- Пусть говорит!
- Слезай, мэр, хватит!
- Шпарь, сударь!
Незнакомец, отпихивая руки стражников, встретился глазами со старым
королем. Контестар нахмурился, глянул на мэра, на площадь, на Остина - и
кивнул. Стражники нехотя убрались, мэр стоял столбом с бесполезным свитком
в руках, а незнакомец, оттеснив его плечом, подошел к краю помоста.
- Ваше величество! Ваше высочество! Господа и горожане! - начал он
негромко, но, как прежде принца Остина, его слышала целая площадь. - От
имени многих из вас я принес сюда свою благодарность... и прежде всего его
высочеству, благородному принцу... Говорят правда, что в трех королевствах
давно не осталось благородных принцев. И знаете, почему? Благородство,
мол, давно толкнуло бы их навстречу опасности, на битву за свободу и жизнь
несчастной, полгода назад похищенной драконом принцессы...
Толпа завозилась, не то в смущении, не то в гневе. Остин окаменел за
креслом отца, а Контестар с самого начала речи сидел, опустив голову, и
лица его никто не видел. Стражники обступили говорившего кольцом и то и
дело поглядывали на короля, ожидая приказа - схватить, скрутить, увести.
Приказа не было.
- Так говорят! - повысил голос незнакомец. - Но кто из нас станет
слушать эти бредни! В старину, правда, действительно было принято
вызволять принцесс, а не оставлять их чудовищу на забаву. Но в старину и
рыцари были - ого-го! Освобождали принцесс, еще и драконьи головы на
копьях приносили... Да это все в старину! А кто посмеет сегодня осудить
принца, не пожелавшего вступить с драконом в бой? Никто, дорогие господа,
потому что сражаться с драконом действительно страшно!
В толпе засвистели и заулюлюкали, но и свист, и улюлюканье сразу же
стихли, поглощенные всеобщим гробовым молчанием.
- Может быть, кто-то из вас, господа, и не знает, что принцесса Юта
из Верхней Конты похищена полгода назад? Понимаю, нынче у каждого хватает
своих забот, а несчастная девушка, быть может, уже и не ждет освободителя
- погибла, замучена, умерла от горя и стыда... Так что теперь, господа, и
подавно не стоит винить принца - не обязательно нашего, просто принца
вообще - что он, мол, струсил... Сие не трусость, а разумная осторожность.
А разве его высочество не доказал свою беспримерную мудрость в делах
поистине государственных?
- Пошел вон, самозванец! - истерически закричала какая-то женщина из
толпы. - Пошел вон! Заткнись! Замолчи!
Не нее шикнули.
Остин стоял прямой, как врытая в землю свая. Лицо его, неподвижное,
как маска, покрыто было красными и белыми пятнами. И лицо, и шея, и даже
пальцы, которыми он, не замечая того, теребил край накидки на королевском
кресле.
Незнакомец скорбно развел руками:
- Но, господа мои, ваше величество и ваше высочество, я взял слово,
чтобы благодарить... Благодарить, и только! Поблагодарим же принца Остина
за то, что он жив, цел и с нами, а какая-то юная принцесса... Невелика
потеря, в конце концов. К тому же, из соседней страны.
Люди на площади прятали глаза. Самые глупые, в основном дети и
подростки, громко спрашивали соседей, что такое плетет этот нахал. Кое-кто
потихоньку выбирался из толчеи и торопливо шагал прочь. Толпа поредела;
стражники у помоста хмуро переглядывались.
Остин слышал шепот и шушуканье; мелькнувшая в толпе кривая усмешка
ударила его, подобно пощечине, в каждом брошенном на принца взгляде
мерещилась издевка. Люди, которые минуту назад боготворили его, теперь,
казалось, молча спрашивали друг друга - а не трус ли, в самом деле, наш
принц?
Пятна на лице Остина сменились густой краской не то гнева, не то
стыда. Ему захотелось убить говорящего. Прямо сейчас подойти и убить.
- Сограждане! - незнакомец перекрыл голосом нестройный гул
растерянной толпы. - У нашего короля достойный преемник! Я предлагаю
покончить наконец со старым глупым обычаем, когда каждый принц, готовя
себя к восхождению на трон, совершал так называемый подвиг... Не надо
подвигов, наш принц хорош и так! Достойный, благородный принц!..
На площади хохотнули - Остина будто коснулось каленое железо. Там,
откуда донесся смешок, затеялась и тут же улеглась потасовка. Принц окинул
толпу затравленным взглядом - кто-то смотрел с сочувствием, кто-то - с
насмешкой, но большинство глаз молча вопрошало: что же ты?
Король поднял голову. Остин с ужасом увидел, как отец постарел за
последние несколько минут. Площадь тоже заметила это - и стихла.
- Мой сын... - с трудом произнес Контестар. Это были его первые слова
за все утро. - Мой сын... - и снова опустил голову.
В голосе отца Остину послышались горечь и стыд. Не дожидаясь, пока
народ на площади окончательно разбредется, он шагнул вперед. Кровь наконец
отхлынула от его лица, и оно сделалось белым, как флаг над сдающейся
крепостью.
Со сладострастным наслаждением Остин схватил незнакомца за тесемки
плаща, завязанные под горлом. Схватил, с треском рванул, ощущая, как
уходит из груди сосущая слабость, как сменяет ее привычная уверенность и
азарт. Тряхнул говоруна еще раз - толпа зарукоплескала. Толкнул незнакомца
в грудь - тот отлетел на несколько шагов и едва удержался на краю помоста.
- Твой черный рот пусть остается при тебе, шут, - Остин подбоченился.
- Свои побасенки расскажешь нищим на базаре. А я завтра же отправляюсь на
бой с драконом, освобожу принцессу и выставлю на рыночной площади голову
проклятого ящера, насаженную на копье. А тебя, болтун, заставлю сожрать
его язык!
Толпа радостно взревела. Люди обнимались, каждый твердил соседу: вот
видишь! Остин стоял над бушующим человеческим морем, как победитель -
будто голова дракона уже красовалась на копье.
