важнее, чем прогулка на спине дракона, важнее всех калидоньих гнезд и всех
созвездий мира, но рука ее онемела и перестала слушаться.
Неспешно вышла из облака круглая луна.
Бессмысленно глядя на нее широко раскрытыми глазами, Юта чувствовала,
как пальцы Армана осторожно сжимают ее ладонь.
Чуть-чуть. Очень бережно. Очень нежно.
А потом отпускают.
Ютина рука мечется в толще пуха, потерянная, как заблудившийся
ребенок. И когда она теряет надежду - прохладные пальцы встречают ее
снова. И девушка замирает, чувствуя, какой влажной и горячей становится
вдруг ее ладонь...
Юте хотелось, чтобы игра эта длилась вечно. Но рука Армана, сжав ее
пальцы сильнее обычного, будто прощаясь, вдруг ушла прочь. Сам он,
беззвучно оказавшись рядом, прикрыл ее плечи теплой охапкой пуха:
- Спи... Скоро утро...
Будто стряхивая запутавшиеся в волосах пушинки, провел по ее волосам.
Мельком коснулся щеки...
Отнял руку.
И, засыпая в тревоге и надежде, она видела его тень, замершую на
скалистой вершине. Арман смотрел на звезды, будто испрашивая у них совета.
Утром он принес принцессу в замок. Нести пришлось в когтях - иначе
как бы удалось высадить ее на вершине башни? Он осторожно поставил ее на
окруженную зубцами площадку, и она тут же присела, втянув голову в плечи -
такой ураган устроили его крылья.
Он поднялся выше - принцесса выпрямилась и стояла неподвижно,
отрешенная, какая-то потерянная. Запрокинув лицо, она смотрела снизу на
летящего ящера. Глаз ее Арман не видел.
Он устремился к Драконьим Вратам, и черный коридор, ведущий в замок,
показался ему длинным как никогда. Приняв человеческое обличье, он
поспешил наверх - но с каждым шагом шел все медленнее и медленнее, пока,
наконец, не остановился.
В ушах его все еще ревел ветер высоты, а перед глазами сиял небесный
Венец Прадракона, пальцы его не забыли ни горячей ладошки в толще птичьего
пуха, ни густых растрепанных волос, прикрывающих теплое ухо, ни щеки -
гладкой, как вылизанный морем камушек. Он еще жил памятью минувшей ночи -
но уже ныли виски, и глубоко внутри груди рождалось тяжелое и холодное,
как камень клинописного зала, предчувствие.
Он заставил себя продолжать путь. В зале с камином его встретила Юта.
К ее черному свободному балахону пристали пушинки, сделав принцессу
похожей на карту звездного неба. Все еще отрешенная, потерянная, она
шагнула ему навстречу - и остановилась, будто не решаясь подойти.
Может быть, она ждала от него каких-то слов. А может быть, ей
доставляло удовольствие просто молчать, выпутывая из волос белые шарики и
то и дело опуская ресницы?
Он стоял и молча смотрел, пытаясь понять - что изменилось? А ведь
перемена произошла, и сейчас, на его глазах, еще продолжалась - на смену
растерянности приходило новое, а он, смятенный, пока не понимал, что
именно...
Он шумно вздохнул. Попробовал улыбнуться:
- Ты... Тебе не холодно?
Она отрицательно покачала головой. Арман не знал, что говорить
дальше.
Тогда она отвела с лица волосы и улыбнулась. Такой улыбки у нее Арман
еще не видел - она сделала Ютино лицо не просто привлекательным - милым.
Ему вдруг открылось, что за новая перемена случилась с Ютой на его
глазах. Принцесса просто спокойно приняла все происшедшее - как
неизбежное, как естественное, как единственно возможное развитие событий.
- Ты, наверное, хочешь отдохнуть? - спросила она радушно. - Я соберу
завтрак, а ты, пожалуй, отдохни... Я позову тебя. Да?
Как просто, подумал Арман. Как просто эта девочка разрешает все
вопросы. Бесхитростно и мудро, как... женщина.
- Да, - сказал он хрипло. - Позови.
Она улыбалась ему вслед.
Он брел коридорами, а в ушах у него повторялось и повторялось
спокойное, благожелательное: "Я соберу завтрак... А ты отдохни".
Они будут жить долго - до самой Ютиной старости. Пророчество в
клинописном зале позволило ему счастье, даже предписало, поместив рядом с
его именем слово "любовь", слово, которое так редко встречается в древних
текстах... Он будет носить ее над морем... Придет и уйдет зима, и снова
придет, и, возможно - чем горгулья не шутит - у них будет... страшно
подумать, но вдруг все-таки это возможно?.. будет ребенок...
Арман свернул, и новый коридор вдруг обернулся тупиком. Ишь, куда
занесло, это же Северная башня, развалина, и ход туда замурован...
Он стоял лицом к лицу с влажной стеной, сложенной из крупных, грубо
отесанных валунов. Тот камень, что поселился утром в его душе, был им
сродни - такой же тяжелый и холодный.
Так всегда бывает. Мысли и мечты, целая вереница планов - пока не
утыкаешься носом в глухую каменную стену.
Он закрыл глаза, чтобы не видеть лаково поблескивающих глыб. Нет
такого закона, чтобы позволил человеческой дочери вступить в союз с
драконом, пусть даже оборотнем. Двести поколений его предков, с которыми
его примирили было слова Пророчества, двести поколений яростных,
непримиримых ящеров поднимутся со дна моря, чтобы помешать такому союзу.
Три королевства объединяться армией против такого союза. Проклятье
придавит замок, и он погребет под собой отступников, ослушников,
выродков...
Выродков? Он вздрогнул.
Хорошо, положим, что двести поколений уже не имеют власти над
взбунтовавшимся последним потомком... Могучие корни давно усохли,
последний листок сорвался с дерева и летит по воле ветра, которую ему
нравится считать собственной волей... Пусть три королевства никогда ничего
не узнают, пусть Юта добровольно и навсегда откажется от родных... Пусть
так, но всю жизнь, всю человеческую жизнь провести в холодном и
неустроенном замке? Не увидеть ни одного лица, кроме давно и до мелочей
знакомого лица Армана? Проводить бесконечные часы перед мутным магическим
зеркалом, по крупицам вымаливая у него то, что все люди имеют в избытке и
даже не замечают этого? И, наконец, состариться рядом с огнедышащим
ящером, который и через сто лет вряд ли сильно изменится... Не будет у них
ребенка, это самообман... Юте некого будет баюкать и учить ходить. Она
осознает свое одиночество...
Он повернулся и, как слепой, побрел обратно.
Он дракон и мужчина. Он должен решать. Решать сейчас, или жизнь
сделается невыносимой...
- Арма-ан!
Она тщательно причесалась и повязала голову шнурком, подпоясалась
самодельным передником - хозяйка, да и только:
- А я тебя ищу-ищу...
Он отвернулся, чтобы не видеть ее сияющих глаз. Решать - сейчас. Если
тянуть дальше, может не хватить духу.
Сказал в стену:
- Извини. Мне надо улететь. Наверное, надолго.
8
Я силился жажду песком утолить,
И море пытался поджечь.
Мечтал я тебя позабыть.
Арм-Анн
Король Контестар Тридцать Девятый, высокий, но преждевременно
сгорбленный недугом старик, нашел в себе силы поприсутствовать на судебном
заседании. Тяжело опираясь на руку принца Остина - своего единственного
сына и наследника - он медленно прошествовал по устланному коврами помосту
и с трудом опустился в глубокое кресло.
С давних пор король Контестарии являлся к тому же судьей; время от
времени ему приходилось публично разбирать тяжбы и выносить приговоры. Но
ни для кого не было секретом, что Контестару Тридцать Девятому уже не по
силам справляться с этой обязанностью, и он хочет передать ее сыну.
Королю оставалось жить на земле считанные недели. Болезнь грызла его
изнутри, намереваясь покинуть его тело только вместе с жизнью; разум же
оставался, на счастье, столь же светел, как прежде, и лицо, изуродованное
страданием, по-прежнему носило печать благородства. Король откинулся на
спинку кресла и обвел взглядом притихшую площадь.
Народу собралось видимо-невидимо - не столько из-за предстоящего
судебного разбирательства, сколько в надежде посмотреть на старого короля
- возможно, в последний раз. Отцы поднимали детишек повыше, чтобы те,
повзрослев, могли сказать своим детям: "Я видел короля Контестара
незадолго до его смерти!"
Остин, высокий, поджарый, весь как-то заматеревший за последние
месяцы, опустился перед креслом на одно колено. Король протянул дрожащую
руку и возложил на плечи сына ленту сухой змеиной кожи - символ
правосудия. Таким образом он как бы благословлял его вести сегодняшнее
судебное заседание.
Остин поднялся. Змеиная кожа спускалась ему на грудь двумя
изумрудными полосами. Обличенный властью, он стал за спинкой кресла, и в
тот же момент площадь разразилась приветственными криками. Люди
радовались, что на смену старому и мудрому Контестару придет достойный
наследник - молодой, сильный и доблестный. Горожанки, молодые и зрелые,
заливались к тому же кокетливым румянцем - ну до чего ж красив!
Стражники звякнули копьями - судебное слушанье началось.
Первыми перед помостом предстали шестеро почтенного вида крестьян. В
толпе удивились - что могли натворить столь достойные старцы? Оказалось,
впрочем, что старцы пришли с челобитной - просили облегчить непосильный
груз налогов, взимаемых с крестьянских общин. Ничего удивительного в этой
просьбе не было - без просьб о снижении налогов не обходилось обычно ни
одно судебное заседание, хотя очень немногие просители добивались успеха.
Стража, ожидая команды, изготовилась оттеснить хлебопашцев в сторону - но
тут заговорил принц Остин.
Он говорил, не повышая голоса, но вся площадь прекрасно слышала
каждое его слово. Он напоминал, что не так давно лесные дороги были
практически непроходимы - столько разбойников завелось в округе. Он
перечислил по названиям все торговые корабли, ставшие жертвой пиратов в
позапрошлом году. Он спрашивал - почему лесные дороги теперь безопасны?
Почему пираты ушли от Контестарских берегов? Не потому ли, что вооруженные
патрули днем и ночью сторожат спокойный сон сограждан? Не потому ли, что
береговая охрана поймала и повесила троих самых отчаянных пиратских
капитанов?
Он говорил просто и убедительно. Где взять деньги на содержание
патрулей и береговой охраны? Разве деньги почтенных хлебопашцев идут не на
то, чтобы их же, хлебопашцев, обезопасить? Может быть, они предпочтут
отдать налог разбойнику - только гораздо больший и подчас вместе с жизнью?
А ведь где-то в горах живут еще драконы, а в море, возможно, не перевелись
морские чудовища... На них ведь тоже должна быть управа!
С каждым словом принца почтенные хлебопашцы сникали все больше и
больше. Наконец, полностью осознав себя шкурниками и скупердяями, они
сочли за благо поскорее смешаться с толпой. Толпа радостно загудела -
принц говорил хорошо.
Остин потрогал змеиную кожу, лентой свисавшую ему на грудь, и
невольно улыбнулся.
Следующим делом была тяжба. Спорили два мелких барончика, которые
никак не могли провести границу между своими владениями - каждый норовил
урвать кусок у соседа.
Спорщики притащили на заседание старинную карту, вышитую гладью на
огромном полотнище шелка. Карта изрядно вылиняла, а на сгибах и
протерлась, но все еще можно было разглядеть кокетливую рамку, розового
голубка в ее правом верхнем углу, а также два поместья, холм, речушку и
лесок. Границы между землями двух хозяев на карте не значилось - вместо
нее клочьями свисали вырванные нитки.
