изысканные украшения работы древних мастеров, спокойствие и довольство -
все это должно было помочь королеве пережить некоторый недостаток
развлечений.
Однажды вечером, укладываясь под парчовый балдахин, Юта рассказала
принцу когда-то слышанный анекдот:
- Герцог просит графа: "Ваша светлость, помогите мне дотащить до
замка этого дохлого грифона". Граф не смог ему отказать, и с превеликим
трудом они затащили грифона в герцогский замок и бросили в умывальне. Граф
вытер пот и спрашивает герцога: "Ваше сиятельство, а зачем вам в умывальне
дохлый грифон?" "А-а! - отвечает герцог, - вот, представьте себе, придут
ко мне гости, захотят умыться - и выбегут с криком: там дохлый грифон! А я
усмехнусь вот так и скажу небрежно: ну и что?"
Юта выжидательно замолчала.
- Ну и что? - спросил Остин.
- Ну... потешно, - смутившись, объяснила Юта.
Остин вздохнул:
- Странная и дурацкая история... Какой герцог? Какой граф? Почему они
не призвали слуг, чтобы тащить этого грифона?
Юта не нашла, что ответить.
Тем временем отступила осень, и однажды ночью выпал снег.
Выйдя утром на террасу дворца, Юта долго щурилась на крахмально
сверкающую лужайку; потом, оглянувшись, увидела, что она не одна.
Неподалеку на террасе стояло кресло на колесиках; в кресле, укутанный
пледом, сидел дряхлый старик. Юта не сразу узнала короля Контестара.
Они не виделись со времени свадьбы; старик все время лежал, и в
комнату его врачи допускали только принца Остина. Теперь король, не
отрываясь, смотрел на обомлевшую Юту.
На белую лужайку опустилась воронья стая; невидимый с террасы сторож
запустил в ворон камнем - птицы с карканьем взвились в воздух.
Губы старика шевельнулись, и принцесса скорее увидела, чем услышала:
Юта...
Преодолев смущение и невольный страх, Юта приблизилась.
- Ну, здравствуй, - сказал король. Чтобы разобрать его слова,
принцессе пришлось склонить ухо к его губам. - Здравствуй, Юта.
Контестар смотрел прямо, и Юта увидела с удивлением, что у него
совершенно ясные, живые, осмысленные глаза, и что взгляд, направленный на
нее, приветливый и теплый.
- Здравствуйте, ваше величество, - сказала Юта вежливо.
Помолчали.
- Остин любит тебя? - вдруг спросил Контестар.
- Да, конечно, - ответила она быстро, даже поспешно.
- Хорошо, - король попробовал улыбнуться.
Юте было очень не по себе - она не знала, о чем говорить с умирающим
человеком.
- Я помню тебя, - едва слышно сказал король. - Однажды на детском
празднике... ты спрятала в кувшин... ужа... Помнишь?
Юту бросило в жар.
Она, конечно же, помнила эту давнюю детскую историю. Мальчишки-пажи
помогали ей, и все вышло как нельзя лучше. Кувшин поставили на стол...
Обезумевший от страха уж ухитрился выбраться и кинулся наутек, опрокидывая
по дороге подсвечники и бокалы... Ее наказали, случай она запомнила на всю
жизнь, но король Контестар - а он был на празднике вместе с
мальчиком-Остином - запомнил тоже!
- Ты всегда была... сорвиголова, - сказал умирающий король. -
Наверное, не зря... тебя похитил... дракон.
Юта стояла перед креслом, сжимая покрасневшими от холода пальцами
теплую меховую муфту.
- Ты хорошая девочка, Юта, - прошептал король. - Я надеюсь, что
Остин... это... поймет.
- Ваше величество... - выдохнула принцесса.
- Тебе... трудно. Расскажи мне... как вы... живете.
И Юта стала рассказывать - преувеличенно бодро, преодолевая
неловкость. Не про себя, конечно - про Остина, своего внимательного и
нежного мужа. И чем дольше рассказывала - тем больше воодушевлялась,
вдохновлялась даже.
- Спасибо, - сказал, наконец, Контестар. - Спасибо, Юта... Приходи
сюда завтра... утром... Мне теперь... легче, и меня вывезут... на
прогулку.
Все следующее утро Юта провела на террасе - одна. Никто не вывез на
воздух кресло-каталку; принцесса стояла и смотрела, как укорачиваются
длинные тени... Потом во дворце поднялась суматоха, захлопали двери,
забегали десятки ног...
Через три дня короля Контестара похоронили с великими почестями, и
народное горе было искренним и глубоким. Впрочем, еще через две недели оно
сменилось искренней и глубокой радостью - принц Остин был коронован, его
звали теперь "ваше величество".
Остину присягнули армия и гвардейцы, послы других королевств
представили ему свои верительные грамоты, Королевский совет рукоплескал, а
делегаты от городов и сел приносили изъявления преданности.
Поздравляли и Юту - она стала королевой, но не обрадовалась этому ни
капли. Ее бы воля - она скорбела бы по старому королю гораздо дольше, но
государственные соображения заставили Остина сократить траур до одного
месяца вместо обычных пяти.
Когда срок траура истек, царственная пара отправилась с визитами в
соседние государства.
С монархами Верхней Конты Остин теперь находился в родстве; молодых
короля и королеву встретили там, как своих детей. Неделю Юта
блаженствовала, живя в родительском доме и радостно узнавая новости о
старых знакомых; но сестры огорчили ее. Будто внезапно отдалившись,
оставшись далеко внизу, они не могли побороть неловкости, общаясь с Ютой.
Даже Май! Будто корона, опустившись на Ютину голову, разрушила что-то
очень важное...
Прощание было невеселым - еще и потому, что предстоял визит в
Акмалию.
В акмалийской столице Остина и Юту встретили прохладно и совершенно
официально. Король, отец Оливии, вежливо извинился за то, что его дочь не
сможет присутствовать на приеме в честь нового контестарского монарха -
захворала, отдыхает на природе.
Юта была искренне рада этому. Она почему-то боялась встретить Оливию.
Сели за столы; в зале было непривычно тихо и как-то неуютно. Под
тарелкой у Юты оказался маленький, сложенный вдвое листок; вздрогнув, она
развернула его.
"Длинноносая сучка ловко окрутила бедолагу-принца."
На Юту будто небо обрушилось.
Кто-то говорил речи, рядом внимательно слушал Остин - а Юта больше
всего боялась, что он заметит листок в ее руках и спросит: "Что это?"
За ней наблюдают. Только и ждут, чтобы она покраснела или заплакала.
Надо держаться.
Куда девать проклятую записку? Скомкать и выбросить, чтобы слуги
прочитали?
Она улыбалась так, что судорогой сводило губы, а руки под столом
терзали и рвали бумажку, помогая Юте вытерпеть эту игру.
Прошла целая вечность, прежде чем бесконечный прием завершился; Юта
не прикоснулась ни к вину, ни к яствам. Остин смотрел на нее осуждающе,
прошептал даже:
- Королева, как вы себя ведете?
Королева подавила в горле спазм.
Запланирована была также прогулка по зимнему саду и встреча Остина с
Королевским советом Акмалии, но Юта забралась в карету и сказала, что
хочет немедленно ехать домой. Остин был темнее тучи:
- В чем дело? Что за истерика?
Юта вся дрожала, как осиновый лист; она была в таком состоянии, что
спроси сейчас Остин: "Да что случилось, милая?" - она не выдержала бы и
все рассказала.
Но он не спросил.
Визит был прерван из-за внезапной болезни королевы Юты. Остин не
пожелал ехать с ней в карете - ему подали верховую лошадь.
Трясясь в душной бархатной полутьме, Юта глотала слезы и думала: это
неправда. Остин женился на ней по любви... Она еще докажет, что достойна
быть его женой!
Она отвела занавеску от окна и увидела звезды. Высоко-высоко, в
зените, сиял Венец Прадракона.
В темном и смутном своем детстве он слышал от кого-то - то ли от
отца, то ли от деда - древнюю поговорку: "Дракон всегда отыщет путь за
море".
За море отправлялись самые сильные или самые отчаянные. Или же самые
фанатичные - ведь за счастье увидеть землю Прадракона иногда приходилось
платить и жизнью. Двести первый потомок Арм-Анн никогда не думал о
паломничестве.
И вот, зависнув в зените над замком, он впервые задумался над этим.
"Зубчатые скалы - хребет Прадракона, слепящее солнце - гортань
Прадракона..." Арм-Анн осознал, что оставить все как есть - значит обречь
себя на долгую смерть от тоски.
"Дракон всегда отыщет путь за море".
Он спустился в подземелье и простился с предками - кое-кто из них
сложил голову, отыскивая святыню рода. Где бы они не находились сейчас, им
должен был доставить удовольствие благородный порыв младшего непутевого
отпрыска.
Потом он вернулся в комнату с камином и долго сидел, глядя в золу.
Теперь Юта спокойна и счастлива. Он жил без нее двести с лишним лет,
а с ней не прожил и года. Пустота, прореха, оставшаяся после ее ухода,
зарастет со временем; будут тянуться и тянуться дни, он состариться, и,
может быть, станет иногда разрешать себе воспоминание... Иногда. И день,
когда он вспомнит Юту, вдруг выделиться из череды долгих и одинаковых
дней. Но это будет потом, когда стихнет это... эта... Наверное, боль
утраты.
Да, люди называют это именно так. Пройдет время, и любая мелочь
перестанет напоминать ему Юту. Но для этого надо выждать, перетерпеть.
Рассвело.
Тогда Арман встал и, не оглядываясь, покинул замок. Путь его лежал к
изогнутой линии горизонта.
Ревел ветер, рассекаемый мощными крыльями. Внизу метались в панике
серые спины чаек. Он чуть сбавил скорость - кто знает, сколько придется
лететь без остановки, без передышки?
Потом чайки исчезли - Арман улетал все дальше и дальше от твердой
земли. Небо над его головой оставалось чистым, но справа и слева тянулись
широкие поля облаков. Поднимаясь выше, он видел их спины - розовые с
белым, подобные грудам калидоньего пуха. Облака громоздились округлыми
глыбами, меняли форму и цвет - бесконечные гряды, уходящие туда, где небо
сходится с землей... Опускаясь чуть ниже, он мог видеть их подбрюшья -
голубые с серым, плоские, как подошва.
Мир был необъятно велик, и только солнце, неспешно пробирающееся
среди облаков, могло увидеть его сразу - весь... Но нескончаемые прогулки
по небу давно наскучили светилу, и оно смотрело на огромный мир
привычно-равнодушно. Ну, дракон летит через море. Пусть себе летит...
Тот инстинкт, который вел его предков прямо к цели, говорил в Армане
невнятно и глухо. Он знал только, что надо держать прямо на восток.
Миновал день, навалилась ночь, и он потерял горизонт из виду. Крылья
его двигались медленнее и тяжелее, и мучительна была мысль о том, что на
миллионы взмахов вокруг простирается только вода и вода, склизкая,
предательская поверхность.
Занялось утро, и он с удивлением увидел, что почти не сбился с курса.
Выпуклый горизонт подернулся на востоке малиновым и выпустил в небо
тяжелое розовое солнце. Облака растянулись по самому краю неба, как
слепцы, ведомые поводырем.
Раньше Арману никогда не приходилось сутками подряд держаться в
воздухе. Ему хотелось пить; усталый, он обрадовался, увидев с высоты
маленький пологий островок.
Сделав круг и убедившись, что островок пуст, он с облегчением стал
снижаться. Чем ниже он опускался, тем гуще становились внезапно достигшие
его ноздрей волны смрада.
Остров был раздувшимся брюхом исполинской дохлой рыбины; мелкие
морские обитатели вспенивали воду вокруг, торопясь полакомиться столь
щедрых размеров падалью. Как ни тяжко было Арману, но отдыхать на трупе он
не стал - с усилием снова набрал высоту и с упорством безумца двинулся в
направлении, указываемом глухим, едва теплящимся инстинктом.
Следующая ночь была кошмаром - он впадал в забытье на лету. Море под
ним слабо светилось, над фосфоресцирующими волнами поднимались чьи-то
