Она проснулась и долго лежала, глядя сухими глазами прямо перед
собой.
Арман хотел ей счастья. Он устроил ей счастье... Как мог. Через
утрату... Только вот человек, который летал на драконе, не может жить
согласно дворцовым Ритуалам.
Умрет от тоски.
Случилось так, что потомок вмерзшего в лед Хар-Анна перевалил через
горы и остался в живых.
Холод отступил; крылья уже не несли Армана-дракона, и потому он
просто брел, забыв обернуться человеком.
Сначала когти его оставляли на камнях длинные глубокие царапины,
потом он не заметил как, но чешуйчатые лапы с каждым шагом стали все более
увязать в мелком каменном крошеве, и он едва переставлял ноги, когда
предгорья остались за спиной и перед Арманом разлеглась желтая равнина.
Это было то же море, но море бесконечного мелкого песка. По
поверхности его бродила рябь; крупные волны вздымались и опадали,
сшибались с разгону и менялись местами, а что творилось в глубине, на
самом дне, в золотой толще - этого Арману не суждено было знать. Поэтому
он просто стоял и смотрел, и песок протекал между одетыми в чешую
когтистыми пальцами.
Солнце поднималось все выше и выше, песок из золотого становился
белым; Арман почувствовал, как оживает пламя в давно уже холодной глотке.
И он дохнул огнем, и песок у его ног сплавился в лепешку.
Тогда, обновленный, он взмахнул крыльями.
Все повторялось - он снова летел над бесконечной волнистой гладью, но
это не была предательская, враждебная гладь моря. С каждым взмахом он
приближался к чему-то, а, как он теперь твердо знал, впереди его
действительно что-то ждало.
Тень его, подобная маленькой черной птице, скользила по
нагромождениям песка - вверх-вниз, стелясь, изгибаясь, как отражение в
неспокойной воде. Воздух над пустыней дрожал и струился; мощные восходящие
потоки подхватывали Армана под крылья, и он парил, распластавшись, дивясь
новому странному ощущению...
Так прошел день, и вечером небо от горизонта до горизонта налилось
тяжелым красным светом. Наступила ночь, холодная, как горный перевал, но
Арман летел и не опустился на остывающий песок.
Прошел еще день, и еще ночь, и еще. Солнце вливало в уставшего за
ночь дракона новые силы, а пустыня была добра к нему - глаз отдыхал на
мягких линиях бродячих барханов, и Арману нравилось смотреть на игру
песка, как когда-то - в огонь камина... У него появилось смутное чувство,
что он вернулся домой.
Потом впереди показались не то холмы, не то занесенные песком
развалины. Затрепетав, Арман рванулся вперед так быстро, как только мог.
Инстинкт двухсот поколений предков обрел в его голове форму - то было
слово "цель".
Цель! Арман опустился в песок, и вокруг него взметнулась горячая
туча. Ветер тут же снес ее в сторону.
Ветер. Арман откуда-то знал о нем, что он никогда не меняет тут ни
силы, ни направления. Потому и рябь на песке была здесь слежавшейся,
безупречно правильной, как оконная решетка.
Арман... Нет, Арм-Анн стоял неподвижно, и ветер тонко пел в
поднявшихся дыбом чешуйках.
Перед ним был темный осколок скалы, не осколок даже, а сплав, сгусток
- невысокий, мучительно искривленный, будто сгорбившийся, конус. Там, где
должна была быть съехавшая на бок вершина, зияло темное слепое отверстие.
Древний вулкан, некогда извергавший из страшного жерла сгустки
пламени, давно утих и застыл; некая сила, превосходящая его собственную
силу огня, искорежила старческое тело, и последний вулкан предстал перед
последним драконом, как стылая развалина.
Арм-Анн взревел.
Так ревели тысячелетия назад его предки; услышав этот жуткий крик,
сошел бы с ума любой смельчак, рожденный людьми. Далеко за песчаными
гребнями поднялась над желтой поверхностью безобразная голова на длинной
шее. Поднялась - и скрылась опять.
Арм-Анн шагнул вперед. Одно усилие - и слепое жерло оказалось на
уровне его глаз. Из недр скалы остро пахло драконом - Арман узнал свой
собственный запах, схожий с запахом гари.
О Прадракон, Стоящий в Начале, Ты, перед которым я виноват, Ты, на
кого я возлагаю самую последнюю надежду. Услышь меня, где бы ты не был, я
стою на твоей земле, я, Арм-Анн, пришел и трепещу, и ожидаю. Яви мне свое
присутствие, Первый Предок.
Он закрыл глаза и длинно выдохнул пламя в погасшее жерло - будто
хотел вдохнуть жизнь в губы умирающего.
Земля вздрогнула; ветер изменил вдруг направление, и тучи песка,
растерянные и неприкаянные тучи давно успокоившегося песка взлетели в
небо.
Арман дохнул еще. Гортань его полна была пламени, и он готов был
отдать все, без остатка.
Содрогнулся искривленный конус. Жерло по-прежнему оставалось темным,
но там, в глубине, что-то рвалось и трескалось, Арману почудился
судорожный вздох.
И тут на него навалилось.
Не теряя сознания, но будто оцепенев, он видел пустыню насквозь - она
полна была жизни, как и море, и, как в море, на дне ее таились жуткие и
беспощадные существа... А потом он видел море, из которого когда-то
поднялась эта пустыня, и горы, которые ушли под воду и стали морским
дном... Кольцо, кольцо замыкалось - высыхали морские раковины, обжигаемые
солнцем, как глина в гончарной печи... Чужие твари заселяли чужие горы, а
потом случалась перемена, горы проваливались, давая место морю, где жили
совсем другие твари, жили, чтобы умереть и дать место следующим...
Он видел Спящего, замурованного в скалах под фундаментом замка и
ужасного Юкку в подводных чертогах...
Он видел звездное небо не таким, каким оно было всегда - на его
памяти и на памяти предков. Венец Прадракона на этом небе был ярче и
многокрасочнее, а туманностей Огненное Дыхание было две... Закручивались,
пожирая друг друга, черные спирали пустоты, а рядом рождались новые
звезды, увенчанные извивающимися лучами, белые с желтым...
Арм-Анн вдувал и вдувал пламя в холодные уста мертвого вулкана. Он
задавал мысленные вопросы - но видения, сменявшие друг друга, вряд ли
можно было назвать ответами. Многое из увиденного было непонятно ему, но
безусловно источало мудрость, уверенность, спокойствие.
И Арм-Анн успокоился - впервые за много дней. Погасший вулкан не был
мертвым, и угасающий род не был обреченным. Двести первый потомок вернулся
домой, к колыбели предков, и не было силы, которая помешала бы ему
остаться тут навсегда.
Он не заметил, когда принял обличье человека; растянувшись в горячем
песке, он слушал небо и слушал пустыню, и не горевал более об отце, потому
что твердо надеялся когда-нибудь встретиться с ним.
И он заснул, умиротворенный, на песке под звездами, слушая пустыню.
Невероятное событие привело в ужас и королевский дворец, и последнюю
лачугу: морское чудовище, уже долгое время не тревожившее берега, готово
было объявиться снова.
Все гадалки предсказывали лиха и беды; компасы ушедших в море
кораблей вертелись, как детские волчки.
Рыбацкие суда возвращались без улова, охваченные паникой. Кто-то
что-то видел, кто-то слышал звуки, доносящиеся прямо из моря, кто-то
попросту пропал без вести.
Были приведены в боевую готовность части береговой охраны, но с
каждым днем доблестные ряды их редели и истончались. Зато по стране
бродили полчища дезертиров, распространяющие такие слухи, что даже самые
добропорядочные и зажиточные хозяева готовы были бросить все и бежать куда
глаза глядят.
Остин то и дело выступал с речью, одной и той же: король и советники,
мол, не допустят, чтобы какое-то чудовище терроризировало мирных
граждан... Раз или два приходили сообщения, что какой-то рыбак изловил
чудовище сетью и скоро привезет на всеобщее обозрение, но верить таким
слухам не спешили. Напротив - стоило кому-нибудь завопить благим матом,
что "подводный ужас" вчера сожрал две деревни с жителями, скотом и
домашней утварью - ему внимали, выкатив глаза и стуча зубами... Настали
нехорошие, смутные времена.
- Ты ведь победил уже дракона - почему бы тебе не победить и морское
чудовище? - громко спросила королева у своего мужа.
Дело было за завтраком, длинный стол разделял супругов, и,
разговаривая, приходилось почти кричать.
Остин вздрогнул. Слуга чуть на пролил на скатерть белый винный соус,
а присутствующие здесь же камердинер, паж и поваренок повернули головы так
дружно, будто их дернули за ниточки.
- Ты же храбрец! - бесстрастно заметила королева.
Лицо короля пошло красными пятнами, но он ничего не ответил и
склонился над тарелкой.
После завтрака Юта удалилась в свои покои, и туда же ворвался Остин.
Одним свирепым взглядом окинул жену, сидящую за столом, чернильницу с
торчащим пером, ворох исписанной и исчерканной бумаги. Щелкнул пальцами,
отсылая молчаливую фрейлину. Протянул сквозь зубы:
- Если еще хоть раз ты посмеешь без разрешения открыть рот...
Да, король был по-настоящему взбешен. Уроки этикета слезали с него,
как кожа со стареющей змеи.
- Если ты еще раз посмеешь вякнуть...
Юта встала - по-прежнему бесстрастная, даже чуть насмешливая:
- Что же? Ты снова отдашь меня дракону?
Остин всхрапнул:
- Значит, правда... То, что про тебя говорят...
Юта вскинула голову:
- Что же?
За портьерой тихо возились два подслушивающих пажа.
- Сосватанная драконом - вот что! Замуж тебя выдал змей, мерзкий
дракон, склизкая тварь...
Юта шагнула вперед, презрительно сжав губы, безжалостная, как
фехтовальщик перед дуэлью:
- Он стократ благороднее тебя!
- Да?! Твой дракон, помниться, смердит, как обгадившаяся коза!
Юта будто натолкнулась на невидимое препятствие. Со свистом втянула
воздух. Бросила, как камень в лицо:
- Глупец... Я видела весь ваш бой. Я видела, как ты струсил.
За портьерой упало что-то тяжелое, послышался топот убегающих ног.
Остин смотрел сквозь Юту белыми, ненавидящими глазами.
Уходя, он споткнулся и ударился лицом о дверную ручку. Вечером слуги,
посмеиваясь, передавали из уст в уста: королева поколотила короля, вон
какой синяк оставила!
Остин дожил-таки до самого страшного: над ним смеялись.
Пустыня приняла Армана, почти что усыновила.
С каждым днем он становился сильнее, и видения, являющиеся ему под
жерлом потухшего вулкана, наполнялись новыми красками и новым смыслом.
Предки говорили с ним - молча, но внятно, и никто не упрекнул его, что
оставил замок на произвол судьбы, что не исполнил Ритуала...
Замок. Ритуал.
Разваленные башни, черный зев Драконьих Врат, запертые комнаты,
пустые залы... Мертвое строение, и та, чей смех оживлял его, далеко, ох
как далеко...
Поймав себя на подобной мысли, он скрипел зубами и отталкивал Юту от
себя, изгонял, забывал. Но дни шли и шли, и вновь обретенное спокойствие
таяло, как лед на ладони.
Однажды ночью он проснулся, покрытый потом. Звук, длинный красивый
звук явился из остывающей пустыни - а пустыня богата голосами... Но во сне
Армана голос пустыни был голосом старинного музыкального чудовища,
инструмента, загромождавшего Органную комнату. Инструмент пел, а перед ним
стояла, упрямо вскинув голову, странная, некрасивая, случайно похищенная
принцесса...
В полдень он сидел под прямыми лучами солнца и пересыпал песок из
кулака на ладонь. Золотая струйка завораживала, как огонь, как море, как
игра облаков... Арман снова зачерпывал и снова пересыпал пригоршни
песчинок, пока в голове его не возникла строчка:
- Я силился жажду песком утолить...
