головы, и некие существа выталкивали из воды желеподобные туши, чтобы
снова обрушиться в пучину. В какой-то момент Арману показалось, что в
темноте он видит море насквозь - посверкивающее, тяжело колыхающееся,
кишащее щупальцами и белыми выкаченными глазами, и все глаза провожают
его, невесть как залетевшего в эти края дракона... Он хотел дохнуть огнем,
чтобы рассеять кошмар - но из пересохшей глотки вырвалась лишь одинокая
искра, да и она тут же погасла, будто слизанная ночью.
Утром он очнулся на твердой земле. Как добрался до крохотного
архипелага - память подсказать отказывалась. Не иначе, как Прадракон
сжалился.
Распростертая в песке когтистая лапа дрогнула. По ней пробежала как
бы судорога, и в ту же секунду в песок впились человеческие пальцы. Ударил
землю и исчез мощный чешуйчатый хвост. Вместо измученного ящера на берегу
лежал измученный человек; скорпион, наблюдавший метаморфозу с песчаного
холма, он неожиданности вскинул хвост и чуть не укусил себя в спину.
Первый островок был кругл и гол, как пятка; второй казался сплошной
расщелиной между двумя заскорузлыми скалами, круто выпирающими из соленых
волн; на третьем, пологом и каменистом, была вода - дождевая вода,
скопившаяся в каменной чаше.
Арман пил долго и жадно. Все человеческое в нем умоляло об отдыхе, а
драконье властно требовало пропитания - необходимо было кого-то поймать и
съесть. Арман беспомощно огляделся.
Птицы не долетали до крошечного, затерянного в море архипелага. Ни
одно, даже самое мелкое сухопутное животное не нашло бы прокорма на голых
камнях и разогретом песке. Настороженно косясь на Армана глазами-бусинами,
бочком отползали в море некрупные серые крабы.
Тогда он задумал поймать рыбу. Дракону была противна сама мысль о
воде, и охотиться пришлось в человечьем обличье; зайдя в море по колено,
он с надеждой высматривал в прозрачной толще чью-нибудь съедобную спину. В
какой-то момент ему удалось оказаться в самой гуще серебряной рыбьей стаи
- но удача не далась ему, как не далась скользкая, отчаянная рыбешка.
Голодный и очень ослабевший, он распростерся на песке. Нещадно палило
солнце; тень от острова-расщелины, описав полукруг, упала Арману на лицо.
В это же самое мгновение от подножья скал-близнецов туго разошлась
волна; обе каменные половинки вздрогнули и чуть раскрылись, как лепестки
стыдливого цветка. Из расширившейся щели между ними поднялась треугольная
голова на длинной кольчатой шее.
Секунду или две Арман и обитатель скал смотрели друг на друга. Потом
обитатель, немало удивленный присутствием на островах человека, рывками
потянул свое бесконечное тело откуда-то из глубин.
Видимо, его заботили сходные проблемы - ему трудно было добывать
пропитание в скудном мире песка и камней. В радостной спешке, глотая
длинные мутные слюни, изголодавшаяся тварь форсировала узенький пролив
между островами. Брызги так и летели из-под полосатого змееподобного
брюха; в панике разбегались крабы.
Арман смотрел, как чудище приближается. Голова уже достигла песчаного
берега, а хвост все еще лез из расщелины.
Обитатель скал сделал последний рывок и разинул маленькие челюсти, из
которых выдвинулся шипастый черный язык. Он знавал в свое время вкус
человечины; тем удивительнее и обиднее было ему обнаружить вдруг, что это
мягкое и беззащитное создание ни с того ни с сего обернулось бронированным
крылатым ящером.
Обитатель затормозил, будто налетев на невидимую преграду. Длинные
глубокие борозды остались в песке; мгновение длилась неловкая пауза. Арман
смерил нового знакомца взглядом, размышляя, можно ли его съесть - тот
прочел это в свирепых глазах под костяными щитками. Вряд ли Арману удалось
бы преодолеть свое отвращение настолько, чтобы попытаться скушать
обитателя скал - однако тот, смятенный и разочарованный, поспешил
вернуться в свое укрытие. Створки камней сомкнулись с раздраженным стуком
захлопнувшейся двери.
Сразу же после этой встречи Арман покинул острова.
Возвратившись в столицу, Юта принесла мужу самые горячие извинения.
Это, конечно, был обыкновенный нервный припадок, болезнь. Она уверена, что
это больше никогда не повторится.
Остин кивнул, но отношения между супругами некоторое время оставались
натянутыми.
Желая угодить мужу, Юта изо всех сил старалась отвечать его
представлениям о том, какой должна быть королева. Она пожелала научится
вышивать - специально для этого во дворец была доставлена серенькая
старушка-мастерица. Старушка привезла с собой угрожающих размеров пяльцы,
коробку с иглами и нитками и целый ворох образцов для вышивания.
Целыми днями Юта вышивала, глядя на эти образцы. Им надо было
следовать в точности, если же рассеянность или неуместная фантазия
побуждали Юту что-нибудь изменить - старушка поджимала губы и огорченно
качала головой.
Под вечер у Юты болели глаза и пальцы, ныли затекшие плечи - ей
приходилось делать над собой усилие, отвечая на ласки Остина, которые
всегда оставались одинаковыми. Король уставал еще больше, ведь он тоже
работал целый день! Неудивительно, что, покончив с торопливой любовью, он
тут же проваливался в глубокий сон...
Вскоре королева преподнесла любимому мужу собственноручно вышитый
платок. Король Остин принял подарок со сдержанной благодарностью,
отношения супругов стали немного теплей.
Подошел Главный Праздник Зимы. Юта надеялась, что, как когда-то в
родительском доме, устроены будут Ледовый дворец и Снежная битва, что
зальют каток, что накатают снеговиков и дадут им в руки факелы - но Остин
заявил, что снова будет большая охота. И, хоть Юта до сих пор без
содрогания не могла вспомнить стеклянный взгляд мертвого оленя - она
сделала вид, что рада.
Когда кавалькада охотников выехала в поле - пошел снег.
Он валил и валил, хлопья не кружились, как кружатся в полете первые
снежинки - земля ведь тогда еще нагая, и надо хорошенько выбрать место для
падения. Нет, это был снег середины зимы, когда все места уже заняты и
хлопьям нечего выбирать - ложатся, как придется...
И вот, когда первые хлопья улеглись Юте на плечи и на ресницы, она
вспомнила калидоний пух.
Он так же лежал на плечах, на волосах и ресницах, но был теплым и не
таял... Она закрыла глаза и представила, как в покинутое и разоренное
осенью калидонье гнездо ложится снег.
Лошадка ее умерила рысь, а потом и вовсе перешла на шаг. Юта опустила
поводья; ей захотелось спешиться и побродить по снегу. Но все охотники
ускакали далеко вперед; боясь отстать и рассердить Остина, Юта хлопнула
лошадку по крупу.
Настреляли два десятка крупных зайцев.
В бревенчатом зале горели четыре камина; подвыпившие охотники со
звоном шлепали друг друга по плечам, горланили и хохотали. Юта сидела
молча; Остин много и с удовольствием пил - у него впервые за много дней
появилась возможность расслабиться и отдохнуть.
Какой-то князек стал рассказывать, как ему довелось схлестнуться один
на один с бешеным вепрем. Ожесточенно жестикулируя, он проигрывал сцену
драки за себя и за кабана, причем за кабана удачнее. Юта потупилась. Остин
жевал, ухмыляясь.
- Вепрь! - громко и презрительно выкрикнули из дальнего угла. - Охота
слушать про какую-то свинью, ротозеи, когда наш господин сражался с
драконом!
Разговоры тут же смолкли. Какого-то пьяницу, по-прежнему тянувшего
свое, поспешно одернули; все как один, охотники умоляюще уставились на
короля, искоса, впрочем, поглядывая и на королеву.
Вздрогнув, Юта задела локтем медный бокал, и тот повалился с глухим
звоном.
- Ваше величество, - почтительно обратился кто-то, - сделайте нам
честь, рассказав об этой великой битве!
Остин хмыкнул и тяжело, будто нехотя, поднялся.
Был он высок и широкоплеч; пряди светлых волос, мокрые от пота,
прилипли ко лбу и завитками легли на виски. И сейчас он был красив -
особой мужественной красотой.
- Все мы воины, - бросил Остин небрежно. - Все знаем, что такое
кровавая схватка... Ибо встретить дракона, господа - это уже не охота. Это
- война, господа, и не на жизнь, а...
Он пошатнулся - и Юта теперь только увидела, насколько он пьян.
А Остин вдруг разбросал руки, больно задев при этом Ютино плечо. Не
то размах крыльев показывал, не то ужасающие размеры своего страшного
противника. В зале загудели.
- Дракон! - выкрикнул Остин. - Ящер! Шкурой его можно выстелить
площадь... Он кинулся внезапно, с неба, дыша огнем... Тогда я резко
отклонился вправо, а слева - вот так - наставил копье... Древко опалилось,
как уголь, но наконечник... Добрый наконечник мне выковали! Он снова
взлетел и снова кинулся, но я...
У Юты вдруг сжалось сердце. Она вспомнила схватку у подножия
Арманового замка.
Она не вспоминала ее давно - сказать по правде, она и не помнила ее
раньше, события того небывалого дня подернулись в ее сознании как бы
дымкой... Но теперь, слушая пьяную похвальбу Остина, она ясно представила
и замок, и дорогу, и Армана, и принца на коне...
Со скалы, на которую поставил ее Арман, все было видно как нельзя
лучше. Она была там все время и прекрасно видела, что дракон поднялся в
воздух лишь на секунду - и вовсе не дышал огнем!
Эта маленькая, давно утерянная подробность вдруг поразила ее, как
открытие. Уткнувшись глазами в залитую вином скатерть, она слушала Остина
и лихорадочно пыталась понять: почему она вспомнила об этом только сейчас?
Почему это не поразило ее сразу?
- Моя секира разлетелась от одного удара по чешуе... Чешуя у него
крепче крепкой стали, и я уж думал, что придется туго... На мое счастье
этот единственный удар получился хорошим, чудовище потеряло равновесие и
грянулось на землю! Я выхватил палицу...
Юта закрыла глаза.
Да нет же, это Остин шлепнулся на землю. Арман подцепил его когтями и
снял с седла, как хозяин снимает с куста поспевший помидор... И она, дура,
закрыла глаза и зажала уши! Она испугалась, что дракон убьет Остина, между
тем как он уже двадцать раз мог убить его... Одного дыхания достаточно
было, она же не раз видела, как Арман дышит пламенем...
А Остин действительно выхватил палицу, и, когда она решилась наконец
посмотреть, принц опускал эту шипастую сталь на голову... На покорно
подставленную голову...
Горгулья, как же она раньше... Остин, возвращение, свадьба, и Арман
ушел куда-то далеко-далеко, стал легендой, почти сказкой...
- Из последних сил я выхватил палицу, господа! - Остин разошелся
сверх меры, глаза его лихорадочно блестели, - и занес ее над головой...
над головой ящера, конечно! Но он метался и катался по песку, шипя и
изрыгая ядовитую слюну...
- Не было этого, - неожиданно для себя сказала Юта. И сама испугалась
- такое действие произвели ее слова.
Остин всхрапнул и замолк. Те в зале, что сидели ближе и слышали ее
слова, онемели с открытыми ртами; те же, что сидели дальше, громко
переспрашивали друг у друга, что такое сказала королева и почему вдруг
замолчал король.
Медленно-медленно, по волоску, король Остин повернул голову и
посмотрел на жену. Под этим взглядом Юта, судорожно прижимая руки к груди,
встала и молча, ни на кого не глядя, поднялась наверх.
Шел пятый день полета над морем. Крылья Армана взмахивали судорожно и
неровно, он летел уже над самой поверхностью воды - и опускался все ниже и
ниже. Не видя ни неба, ни горизонта, он смотрел вниз, и в толще вод ему
являлись видения, в которых он сам не мог отличить бред от яви.
