противовесом одна другой - Франция на берегах Атлантики, Австрия
на Черном море, - отныне должны были заключить неразрывный союз;
таков был расчет Марии Терезии, лучшего политика Европы. И вот
когда Франция, опираясь на Австрию, Италию и Испанию, должна
была войти в эпоху нового, желанного царствования, тогда-то наш
выбор пал не на Францию, чтобы сделать из нее первое королевство в
мире, но на французов, чтобы превратить их в первый народ на земле.
Вопрос был только в том, кто войдет в логово льва, какой
христианский Тесей, ведомый светом веры, пройдет по изгибам
гигантского лабиринта и бросит вызов минотавру монархии. Я
ответил: "Я!. Тут несколько горячих голов, беспокойные натуры,
осведомились у меня, сколько времени понадобится мне для
осуществления первого периода моего труда, который я предполагал
разделить на три периода, и я испросил себе двадцать лет. Последовали
возражения. Вы представляете себе? В течение двадцати веков люди
были рабами или крепостными, а они возражали, когда я испросил себе
двадцать лет, чтобы сделать людей свободными!
Калиостро обвел взглядом собравшихся, у которых его последние
слова вызвали иронические улыбки.
Затем он продолжил:
- Наконец я добился, чтобы мне предоставили эти двадцать лет; я
дал братьям знаменитый девиз: "Lilia pedibus destrue" - и взялся за
работу, призывая всех окружающих последовать моему примеру. Я
въехал во Францию под сенью триумфальных арок; весь путь от
Страсбурга до Парижа был усыпан лаврами и розами. Все кричали: "Да
здравствует дофина! Да здравствует будущая королева!." Все надежды
королевства были связаны с потомством этого спасительного брачного
союза. Далее я не желаю приписывать себе славу предпринятых шагов
и заслугу в событиях. Господь меня не оставил, он позволил мне
видеть божественную руку, державшую поводья огненной колесницы.
Хвала Господу! Я отбросил с дороги камни, я навел мосты через
потоки, я засыпал пропасти, а колесница катилась вперед, вот и все.
Итак, братья, смотрите, что исполнено за двадцать лет.
Парламенты пали.
Людовик Пятнадцатый, прозванный Возлюбленным, умер,
окруженный всеобщим презрением.
Королева семь лет была бездетна, а на исходе семи лет родила
детей, чья законность так и осталась под вопросом; ее материнство
подвергалось нападкам при рождении дофина, ее честь была
поколеблена после дела с ожерельем.
Король, возведенный на трон под титулом Людовика Желанного,
принялся за королевские труды и оказался бессилен в политике, как и в
любви, скатываясь от утопии к утопии вплоть до полного банкротства,
от министра к министру вплоть до господина де Калонна.
Произошло собрание нотаблей, созвавшее Генеральные штаты.
Генеральные штаты, избранные всеобщим голосованием, объявили
себя Национальным собранием.
Знать и духовенство оказались побеждены третьим сословием.
Бастилия пала.
Иностранные войска изгнаны из Парижа и Версаля.
Ночь с третьего на четвертое августа явила аристократии всю
ничтожность знати.
Пятое и шестое октября явили королю и королеве всю ничтожность
королевской власти.
Четырнадцатое июля 1790 года явило миру единство Франции.
Принцы утратили народную любовь в эмиграции.
Месье утратил народную любовь после суда над Фаврасом.
И, наконец, на Алтаре отечества была принята присяга
Конституции; председатель Национального собрания сел на такой же
трон, что и король; закону и нации было отведено место выше этих
тронов; Европа не сводит с нас глаз, склоняется к нам, молчит и ждет;
все, кто не рукоплещет нам, объяты трепетом!
Братья, разве не верно то, что я сказал о Франции? Разве она не то
колесо, которое могло бы привести в движение Европу, не то солнце,
которым озарится мир?
- Верно! Верно! - вскричали все голоса.
- А теперь, братья, - продолжал Калиостро, - считаете ли вы, что
дело продвинулось достаточно и мы можем отступиться, чтобы дальше
оно шло уже само собой? Считаете ли вы, что после присяги
Конституции мы можем положиться на королевское слово?
- Нет! Нет! - вскричали все голоса.
- В таком случае, - объявил Калиостро, - нам следует приступить ко
второму революционному периоду великого дела демократии. Я рад
убедиться, что в ваших глазах, как и в моих, Федерация 1790 года-не
цель. но остановка в пути; что ж, мы постояли, передохнули, и двор
принялся за свое контрреволюционное дело; так препояшемся и снова
в путь. Несомненно, робким сердцам предстоит изведать немало
тревожных часов и отчаянных мгновений; часто будет казаться, что
луч, озаряющий нам дорогу, погас; нам еще не раз почудится, что
указующая нам путь рука покинула нас. На протяжении этого долгого
периода, который нам надлежит пройти, не раз покажется, что дело
наше опозорено и даже загублено каким-нибудь непредвиденным
несчастным случаем, каким-нибудь нежданным происшествием; все
будет оборачиваться против нас: неблагоприятные обстоятельства,
триумф наших врагов, неблагодарность сограждан; и многие из нас,
быть может наиболее добросовестные, после стольких тяжких трудов и
ввиду явного бессилия начнут терзаться вопросом, не сбились ли мы с
пути, не следуем ли по неверной дороге. Нет, братья, нет! Я говорю
вам это теперь, и пускай мои слова вечно звучат у вас в ушах - во
время победы подобно торжественным фанфарам, в час поражения
подобно набату; нет, народам-вожатым доверена святая миссия, и на
них лежит роковой, провиденциальный долг ее исполнять; Господь,
направляющий их, ведает свои таинственные пути, которые
открываются нам лишь в сиянии исполненного предначертания;
нередко пелена тумана скрывает Господа от наших глаз, и мы
полагаем, что Его нет с нами; нередко сама идея отступает и словно
обращается в бегство, а между тем на самом деле она, подобно
рыцарям на средневековых турнирах, берет разбег, чтобы вновь
поднять копье и устремиться на противника с новыми силами и новым
пылом. Братья! Братья! Цель, к которой мы стремимся, - это маяк,
зажженный на высокой горе; за время пути мы десятки раз теряем его
из виду из-за неровностей почвы и думаем, что он погас; и тогда
слабые начинают роптать, сетовать и останавливаются, говоря: "Ничто
больше не указывает нам направление, мы бредем в потемках; давайте
останемся здесь, к чему блуждать?." Но сильные идут дальше,
улыбаясь и храня веру, и вот уже маяк виден опять, а после вновь
исчезает и вновь появляется, и с каждым разом все виднее, все ярче,
потому что он становится все ближе. Вот так, борясь, упорно
продолжая начатое, а главное, храня веру, избранники мира дойдут до
подножия спасительного маяка, свет которого воссияет однажды не
только для всей Франции, но и для всех народов земли. Поклянемся ж,
братья, поклянемся от имени нашего и наших преемников не
останавливаться, покуда не воссияет по всей земле святой завет
Христа, первой части которого мы уже почти достигли: свобода,
равенство, братство!
Эти слова Калиостро были встречены бурным одобрением; но
посреди криков и рукоплесканий, подобно каплям ледяной воды,
срывающимся со сводов сырой пещеры на пылающий лоб путника, во
всеобщий восторг ворвались слова, произнесенные чьим-то резким,
язвительным голосом:
- Да, поклянемся, но прежде объясни нам, как ты понимаешь эти
три слова, чтобы мы, скромные апостолы, могли объяснять их с твоих
слов.
Пронзительный взгляд Калиостро прорезал толпу и, словно
солнечный зайчик, высветил бледное лицо депутата от Арраса.
- Хорошо, - сказал он. - Слушай, Максимильен. Потом, подняв руку
и возвысив голос, он обратился к собранию:
- Слушайте все!
Глава 11
СВОБОДА! РАВЕНСТВО! БРАТСТВО!
Среди собравшихся установилось торжественное молчание, глубина
которого свидетельствовала, какую важность придают слушатели тому,
что им предстоит услышать.
- Да, меня с полным основанием спросили, что такое свобода, что
такое равенство и что такое братство; я скажу вам это. Начнем со
свободы. И прежде всего, братья, не путайте свободу с
независимостью; это не две сестры, похожие друг на друга, - это два
врага, проникнутые взаимной ненавистью. Почти все народы,
обитающие в горах, независимы; но не знаю примеров, чтобы народы
эти, кроме Швейцарии, были воистину свободны.
Никто не станет отрицать, что Калабрия, Корсика и Шотландия
независимы.
Никто не посмеет утверждать, что они свободны. Когда ущемляют
воображение калабрийца, честь корсиканца, выгоду шотландца,
калабриец, не в силах прибегнуть к правосудию, поскольку угнетенные
народы лишены правосудия, калабриец хватается за кинжал,
корсиканец - за стилет, шотландец за dirk; он наносит удар, враг падает
- и он отомщен; тут же горы, где он найдет убежище, и за неимением
свободы, которую тщетно призывают жители города, он обретает
независимость в глубоких пещерах, густых лесах, на высоких утесах;
это независимость лисицы, серны, орла. Но орел, серна и лисица,
бесстрастные, неизменные, равнодушные зрители великой
человеческой драмы, разыгрывающейся перед ними, - это животные,
подчиненные инстинктам и обреченные одиночеству; первобытные,
древние, исконные, так сказать, цивилизации Индии, Египта, Этрурии,
Малой Азии, Греции и Рима, объединившие свои познания, верования,
искусства, поэзию, словно пучок лучей, которые они устремили в мир,
чтобы высветить современную цивилизацию с момента ее зарождения
и в ходе ее развития, оставили лисиц в их норах, серн - на горных
отрогах, орлов - среди туч; в самом деле, время для них идет, но не
имеет меры, науки процветают среди них, но не идут вперед; с их
точки зрения, нации рождаются, возвышаются и падают, но ничему не
научаются. Дело в том, что Провидение ограничило круг их
возможностей инстинктом индивидуального выживания, в то время
как Бог дал человеку понятие о добре и зле, чувство справедливости,
ужас перед одиночеством, любовь к обществу себе подобных. Вот
почему человек, рождаясь одиноким, как лисица, диким, как серна,
неприкаянным, как орел, объединился с себе подобными в семью,
семьи слились в племя, племена - в народы. Дело в том, братья, что,
как я вам уже говорил, человек, отделяющий себя от других, имеет
право лишь на независимость, а когда люди объединяются, они,
напротив, получают право на свободу.
Свобода!
Это не есть изначальное и единственное в своем роде вещество,
вроде золота; это цветок, это искусство, это, наконец, плод; нужно
ухаживать за ней, чтобы она расцвела и созрела. Свобода - это право
каждого делать - на благо собственной выгоде, удовлетворению,
довольству, развлечению, славе - все, что не нарушает интересов
другого человека; это отказ от части собственной независимости ради
создания запаса общей свободы, откуда каждый черпает в свой черед и
в равной мере; и, наконец, свобода есть нечто еще большее, а
обязательство, принятое человеком перед лицом мира, в том, что он
будет не замыкать добытую сумму просвещения, прогресса,
привилегий в эгоистическом кругу одного народа, одной нации, одной
расы, а, напротив, распространять их щедрой рукой среди других
людей и народов всякий раз, когда неимущий человек или
нуждающееся общество попросят вас поделиться с ними вашим
богатством. И не опасайтесь исчерпать это богатство, потому что
свобода обладает божественным преимуществом умножаться от самой
расточительности, подобно огромным рекам, орошающим землю,
которые тем обильнее в своих истоках, чем полноводнее они в устье.
Вот что такое свобода: манна небесная, на которую имеет право
каждый; но избранный народ, которому она досталась, обязан оделить
ею каждый народ, требующий своей доли; так я понимаю свободу, -
заключил Калиостро, даже не снисходя до того, чтобы прямо ответить
задавшему вопрос. - Перейдем к равенству.
Всеобщий одобрительный шепот взлетел под самые своды,
обласкав оратора веянием самой сладостной на свете ласки - если не
