- Откуда? - осведомился Мирабо.
- Вы прекрасно знаете, что я имею в виду.
- Я? Нисколько, клянусь честью!
- Из дворца от ее имени... от имени королевы?
- Ничего подобного, дорогой доктор; никто не приезжал.
- Не может быть! - вырвалось у Жильбера.
Мирабо пожал плечами.
- Наивный человеколюбец! - изрек он.
Потом, судорожным движением схватив Жильбера за руку, он
спросил:
- Хотите, я расскажу вам, что вы сегодня делали, доктор?
- Я? - отозвался доктор. - Я делал, в сущности, все то же, что и в
другие дни.
- Нет, потому что в другие дни вы не ездите во дворец, а сегодня вы
там побывали; нет, потому что в другие дни вы не видитесь с
королевой, а сегодня вы с ней встречались; нет, потому что в другие
дни вы не позволяете себе давать ей советы, а сегодня вы подали ей
совет.
- Полноте! - промолвил Жильбер.
- Поверьте, любезный доктор, я вижу все, что делалось, и слышу
все, что говорилось, словно я сам там был.
- Ну и что же, господин ясновидящий, что делалось и что
говорилось?
- Сегодня в час дня вы явились в Тюильри; вы испросили
разрешения поговорить с королевой; вы с ней поговорили; вы сказали
ей, что состояние мое ухудшается и она сделает верный шаг как
королева и как женщина, если пошлет справиться о моем здоровье,
если не из беспокойства, то хотя бы из расчета. Она стала с вами
спорить, а потом как будто согласилась с вашими доводами; она
спровадила вас, пообещав, что пошлет ко мне; вас это очень
обрадовало и успокоило, потому что вы доверились королевскому
слову, а она и не подумала отказаться от своей надменности и
язвительности; она посмеялась над вашим легковерием, не
допускающим мысли, что королевское слово ни к чему не обязывает...
Ну, начистоту, - сказал Мирабо, в упор глядя на Жильбера, - так все и
было, доктор?
- Правду сказать, - признался Жильбер, - будь вы там, вы и то не
могли бы все увидеть и услышать точнее, чем теперь.
- Неповоротливые! - с горечь проговорил Мирабо. - Я же говорил
вам, что они ничего не умеют делать вовремя... Сегодня человек в
королевской ливрее, входящий в мой дом, посреди всей этой толпы,
кричащей: "Да здравствует Мирабо!. - перед моей дверью и под моими
окнами, прибавил бы им популярности на год вперед.
И Мирабо, покачав головой, проворно поднес руку к глазам.
Жильбер с удивлением увидел, что он утирает слезу.
- Да что с вами, граф? - спросил он.
- Со мной? Ничего! - отвечал Мирабо. - Знаете ли вы, что
новенького в Национальном собрании, у кордельеров и якобинцев? Не
источил ли Робеспьер новую речь? Не вытошнило ли Марата
очередным памфлетом?
- Как давно вы ели? - спросил Жильбер.
- Не ел с двух часов дня.
- В таком случае отправляйтесь-ка в ванну, дорогой граф.
- И в самом деле, право, вы подали мне превосходную мысль,
доктор.
Жан, ванну.
- Сюда, ваше сиятельство?
- Нет, нет, рядом, в туалетную комнату.
Через десять минут Мирабо принимал ванну, а Тайч, как обычно,
пошел проводить Жильбера.
Мирабо приподнялся в ванне и проводил доктора взглядом; потом,
потеряв его из виду, он прислушался к его шагам; потом замер и
дождался, пока не услышал, как открылась и вновь закрылась дверь
особняка.
Затем он яростно позвонил.
- Жан, - сказал он, - велите накрыть стол у меня в спальне и
ступайте к Оливе, спросите, не соблаговолит ли она отужинать вместе
со мной.
Когда лакей уже выходил, Мирабо крикнул ему вслед:
- А главное, цветы, цветы! Я обожаю цветы.
В четыре часа утра доктора Жильбера разбудил неистовый звон
колокольчика.
- Ох, - проговорил он, соскочив с кровати, - чует мое сердце, что
господину де Мирабо стало хуже!
Доктор не ошибся. Приказав накрыть ужин и украсить стол
цветами, Мирабо отослал Жана и приказал Тайчу идти спать.
Потом он затворил все двери, кроме той, что вела к незнакомке,
которую старый слуга назвал его злым гением.
Но оба слуги и не думали ложиться; Жан, правда, хоть и был
помоложе, прикорнул в кресле в передней.
Тайч не сомкнул глаз.
Без четверти четыре неистово зазвонил колокольчик. Оба кинулись
в спальню к Мирабо.
Двери в нее были закрыты.
Тогда они догадались пойти в обход через покои незнакомки и
проникли в спальню.
Мирабо, упав навзничь и почти без сознания, крепко сжимал в
объятиях эту женщину, несомненно с умыслом, чтобы она не могла
позвать на помощь, а она, не помня себя от ужаса, звонила в
колокольчик на столе, потому что не могла добраться до другого
колокольчика, стоявшего на камине.
Заметив обоих слуг, она стала взывать о помощи, не только для
Мирабо, но и для себя: Мирабо в своих конвульсиях душил ее.
Казалось, переодетая смерть хочет увлечь ее за собой в могилу.
Соединив усилия, оба слуги разжали руки умирающего, Мирабо
простерся в кресле, а женщина в слезах вернулась в свои покои.
Тогда Жан бросился за доктором Жильбером, а Тайч попытался
подать своему господину первую помощь.
Жильбер не стал тратить время на то, чтобы запрячь лошадей или
подогнать карету. От улицы Сент-Оноре до Шоссе-д'Антен было
недалеко, он поспешил вслед за Жаном и за десять минут добрался до
особняка Мирабо.
Тайч ждал внизу, в вестибюле.
- Ну, друг мой, что у вас стряслось? - спросил Жильбер.
- Ах, сударь, - сказал старый слуга, - все эта женщина, опять эта
женщина, да еще проклятые цветы; вот увидите, вот увидите!
В этот миг послышалось рыдание. Жильбер стремительно взбежал
по лестнице; когда он уже был на верхней ступеньке, дверь, соседняя с
дверью Мирабо, отворилась, показалась женщина в белом пеньюаре и
бросилась в ноги врачу.
- Жильбер, Жильбер, - простонала она, цепляясь обеими руками за
его грудь, - во имя неба, спасите его!
- Николь! - вскричал Жильбер. - Николь! Так это были вы,
несчастная!
- Спасите его! Спасите его! - взывала Николь.
На мгновение Жильбер застыл, пронзенный ужасной мыслью.
- Вот как! - прошептал он, - Босир торговал памфлетами,
направленными против него, Николь - его любовница! Да, он и в самом
деле погиб, потому что за всем этим стоит Калиостро.
И он поспешил в покои Мирабо, хорошо понимая, что нельзя терять
ни минуты.
Глава 14
ДА ЗДРАВСТВУЕТ МИРАБО!
Мирабо лежал в постели: он пришел в сознание. Здесь же были
остатки ужина, тарелки, цветы - улики не менее красноречивые, чем
остатки яда на дне бокала у постели самоубийцы.
Жильбер быстро подошел к нему и, видя его, вздохнул с
облегчением.
- А, - выговорил он, - дело все же не так плохо, как я опасался.
Мирабо улыбнулся.
- Вы полагаете, доктор? - произнес он.
И покачал головой с видом человека, знающего о своем состоянии
не меньше врача, который подчас хочет обмануться сам, чтобы лучше
обманывать других.
На сей раз Жильбер не обратил внимания на внешние симптомы
болезни.
Он пощупал пульс: пульс был быстрый и возбужденный. Он
посмотрел язык: язык был обложенный и желтый; он осведомился об
ощущениях в голове больного: голова была тяжелая и болела.
По нижним конечностям начинал распространяться холод.
Внезапно начались такие же спазмы, как два дня назад; они сводили
Мирабо лопатки, ключицы и диафрагму. Пульс, и раньше быстрый и
возбужденный, стал перемежающимся и судорожным.
Жильбер прописал те же отвлекающие средства, что вызвали
облегчение в прошлый раз.
К несчастью, больной или не в силах был терпеть это мучительное
лечение, или не желал исцеляться, но спустя четверть часа он стал
жаловаться на такие невыносимые боли в местах припарок, что
пришлось их снять.
И начавшееся было улучшение сразу сошло на нет.
Мы не собираемся прослеживать во всех подробностях все фазы
этого страшного недуга; скажем лишь, что наутро по городу
распространился слух о нем, и на сей раз вести были более тревожные,
чем накануне.
Болезнь вернулась, говорили люди, и грозит свести больного в
могилу.
Вот тут-то и появился случай оценить ту огромную роль, которую
может играть один человек в жизни нации.
Весь Париж взволновался, как в те дни, когда жизням отдельных
людей и всего населения в целом угрожает тяжкое общественное
бедствие. Весь день, как и накануне, улица оставалась перегорожена, и
на ней стояли на часах простые люди, чтобы стук карет не беспокоил
больного. Кучки людей, собираясь под окнами, постоянно требовали
известий; сводки о состоянии больного тут же распространялись с
улицы Шоссе-д'Антен по всему Парижу.
Дверь осаждала толпа граждан всех сословий, всех политических
убеждений, словно все партии, в какой бы вражде они ни состояли
одна с другой, несли в лице Мирабо значительную утрату.
Тем временем друзья, родственники и знакомые великого оратора
заполнили дворы, вестибюли и помещения нижнего этажа, хотя сам
Мирабо понятия не имел об этом наплыве народа.
Мирабо и доктор Жильбер почти не разговаривали.
- Значит, вы решительно хотите умереть? - спросил врач.
- А что толку жить? - возразил Мирабо.
И, вспомнив о том, какие обязательства принял на себя Мирабо по
отношению к королеве и какой неблагодарностью она ему отплатила,
Жильбер не стал его переубеждать; он пообещал сам себе, что до
конца исполнит свой врачебный долг, но понимал заранее, что он не
бог и не в силах совершить невозможное.
В первый же день обострения болезни, вечером, Клуб якобинцев
прислал депутацию во главе с Барнавом, чтобы справиться о здоровье
своего бывшего председателя. Вместе с Барнавом хотели отрядить
обоих Ламетов, но те отказались.
Когда Мирабо сообщили об этом обстоятельстве, он сказал:
- А, я прекрасно знал, что они трусы, но я не знал, что они еще и
глупцы!
В течение суток Жильбер ни на миг не отлучался от Мирабо. В
среду вечером, около одиннадцати, больной был в относительно
спокойном состоянии, так что Жильбер согласился выйти в соседнюю
комнату и несколько часов передохнуть.
Перед тем как лечь, доктор распорядился, чтобы его немедля
уведомили о малейших угрожающих симптомах, если они появятся.
На рассвете он проснулся. Никто не потревожил сна, но все же ему
стало тревожно: трудно было поверить, что улучшение держится
столько времени без малейших настораживающих проявлений.
В самом деле, когда спустился Тайч, он со слезами на глазах и со
слезами в голосе сообщил, что Мирабо совсем худо, но, какие бы
терзания он ни испытывал, он запретил будить доктора Жильбера.
А между тем больной, должно быть, жестоко страдал: пульс был
угрожающий, боли усиливались и свирепо терзали его и, наконец,
возобновились приступы удушья и спазмы.
Много раз - Тайч полагал, что это начинался бред, - много раз
больной произнес имя королевы.
- Неблагодарные! - твердил он. - Даже не прислали справиться о
моем здоровье!
А потом добавлял, словно рассуждая сам с собой:
- Как странно! Что же она скажет завтра или послезавтра, когда
узнает, что я умер?
Жильбер подумал, что все решит кризис, который должен наступить
уже скоро; и, собираясь вступить с недугом в яростную схватку, он
велел поставить пациенту пиявки на грудь, но пиявки, словно
сговорившись с умирающим, не желали присасываться к коже, и их
пришлось заменить новым кровопусканием из ноги и мускусными
пилюлями.
Припадок длился восемь часов. В течение восьми часов Жильбер,
как опытный дуэлянт, давал, так сказать, бой смерти, парируя каждый
наносимый ею удар, опережая иные ее выпады, а иногда и не успевая
отразить ее натиск. Наконец на исходе восьми часов лихорадка
успокоилась и смерть отступила; но, подобно тигру, который удирает,
чтобы вернуться, она оставила отпечаток своих когтей на лице
больного.
Жильбер застыл, скрестив руки, над постелью, которая недавно
