ведущей от директора коллежа, Себастьен, у которого была комната в
другом крыле, спускался по другой лестнице.
Себастьен уже не был ребенком; это был очаровательный юноша
лет шестнадцати-семнадцати, лицо его обрамляли чудесные
каштановые волосы, а голубые глаза метали первое юное пламя,
позлащенное, как лучи зари.
- Я готов, - весело сказал он Питу, - поехали.
Питу посмотрел на него до того радостно и вместе с тем до того
изумленно, что Себастьсну пришлось повторить свое приглашение еще
раз.
На сей раз Питу последовал за юношей.
У ворот Питу сказал Себастьену:
- Вот ведь какое дело: я, знаешь ли, понятия не имею, куда нам
ехать, поэтому назови адрес сам.
- Не беспокойся, - сказал Себастьен. И, обращаясь к кучеру,
добавил:
- Улица Кок-Эрон, девять, первый подъезд от улицы Кокийер.
Этот адрес ровным счетом ничего не говорил Питу. Итак, Питу
вслед за Себастьеном безропотно поднялся в карету.
- Но только, если та особа, к которой мы едем, милый Питу,
окажется дома, - заметил Себастьен, - я могу пробыть там час или даже
дольше.
- Не беспокойся об этом, Себастьен, - отвечал Питу, разевая свой
огромный рот в жизнерадостной улыбке, - это предусмотрено. Эй,
кучер, попридержи лошадей!
В это время они как раз поравнялись с булочной; кучер придержал
лошадей, Питу выскочил, купил двухфунтовый каравай и вернулся в
фиакр.
Чуть подальше Питу остановил кучера еще раз.
Это было перед кабачком.
Питу вышел, купил бутылку вина и снова уселся рядом с
Себастьеном.
И, наконец, Питу остановил кучера в третий раз, на сей раз перед
колбасной лавкой.
Питу опять выскочил и купил четверть студня.
- Теперь, - сказал он, - гоните, не останавливаясь, до улицы Кок-
Эрон, у меня есть все, что мне надобно.
- Отлично, - отозвался Себастьен, - теперь я понимаю твой план и
совершенно спокоен на твой счет.
Карета покатилась до самой улицы Кок-Эрон и остановилась перед
домом номер девять.
Чем ближе подъезжали они к этому дому, тем сильней становилось
лихорадочное возбуждение, охватившее Себастьена. Он вскочил с
сиденья и, высунувшись из фиакра, кричал кучеру, хотя, к чести
последнего и его колымаги, надо признать, что призывы юноши
нисколько не ускорили дело:
- Побыстрей, кучер, да побыстрей же!
Тем не менее, поскольку все на свете чем-нибудь да кончается -
ручьи впадают в речушки, речушки в большие реки, реки в океан, - так
и фиакр добрался наконец до улицы Кок-Эрон и, как мы уже говорили,
остановился перед домом номер девять.
Себастьен тут же, не дожидаясь помощи кучера, распахнул дверцу,
в последний раз обнял Питу, спрыгнул на землю, позвонил у дверей,
двери отворились, юноша спросил у привратника, дома ли ее
сиятельство графиня де Шарни, и, не дожидаясь ответа, ринулся
внутрь павильона.
При виде прелестного мальчика, красивого и хорошо одетого,
привратник даже не попытался его остановить и, поскольку графиня
была дома, удовольствовался тем, что затворил дверь, предварительно
удостоверившись, что никто не сопровождает гостя и не хочет войти за
ним следом.
Спустя пять минут, когда Питу отхватил ножом первый шмат от
четверти студня, зажал между колен откупоренную бутылку, а сам тем
временем за обе щеки уписывал мягкий хлеб с хрустящей корочкой,
дверца фиакра отворилась, и привратник, держа свой колпак в руке,
обратился к Питу со следующими словами, которые ему пришлось
повторить дважды:
- Ее сиятельство графиня де Шарни просит господина капитана
Питу соблаговолить войти к ней в дом, вместо того, чтобы ждать
господина Себастьена в фиакре.
Как мы уже сказали, привратник был вынужден повторить это
приглашение дважды, но, поскольку после второго раза Питу уже не
мог думать, что ослышался, ему пришлось со вздохом проглотить
хлеб, положить обратно в бумажный сверток шмат студня, который он
успел отрезать, и аккуратно поставить бутылку в угол фиакра, чтобы
вино не разлилось.
Потом, потрясенный таким приключением, он последовал за
привратником.
Но потрясение его безмерно возросло, когда он увидал, что в
передней его ждет прекрасная дама, которая, обнимая Себастьена,
протянула ему, Питу, руку и сказала:
- Господин Питу, вы доставили мне такую огромную и нечаянную
радость, привезя сюда Себастьена, что мне захотелось самой вас
поблагодарить.
Питу глянул, залепетал что-то, но не посмел коснуться протянутой
ему руки.
- Возьми руку и поцелуй, Питу, - сказал Себастьен, - матушка
разрешает.
- Это твоя матушка? - переспросил Питу.
Себастьен утвердительно кивнул головой.
- Да, его матушка, - подтвердила Андре с сияющими глазами, -
матушка, к которой вы привезли его после девяти месяцев отсутствия;
матушка, которая видела сына всего единожды в жизни и, питая
надежду, что вы привезете мне его еще, не желает иметь от вас тайны,
хотя эта тайна может ее погубить, если окажется раскрыта.
Когда взывали к сердцу и преданности Питу, можно было твердо
рассчитывать, что доблестный молодой человек в тот же миг отринет
все сомнения и колебания.
- О сударыня, - вскричал он, хватая руку, которую протянула ему
графиня де Шарни и целуя ее, - не беспокойтесь, вот где хранится ваша
тайна!
И, выпрямившись, он с большим достоинством приложил свою руку
к сердцу.
- А теперь, господин Питу, - продолжала графиня, - сын сказал мне,
что вы не завтракали, пройдите же в столовую, и, пока я побеседую с
сыном - ведь вы же не станете оспаривать у матери это счастье, не
правда ли? - для вас накроют стол, и вы вознаградите себя за
потраченное время.
И, приветствовав Питу таким взглядом, какого у нее никогда не
находилось для богатейших вельмож при дворах Людовика XV и
Людовика XVI, она увлекла Себастьена через гостиную в спальню, а
Питу, все еще оглушенный случившимся, остался в столовой ждать
исполнения того обещания, что дала ему графиня.
И спустя несколько мгновений все исполнилось. На столе возникли
две отбивные, холодный цыпленок и горшочек варенья, а рядом с ними
бутылка бордо, бокал венецианского стекла, тонкого, как муслин, и
стопка тарелок из китайского фарфора.
Несмотря на элегантность сервировки, мы не осмелимся
утверждать, что Питу нисколько не пожалел о своем двухфунтовом
каравае, студне и бутылке вина с зеленым сургучом.
Когда, разделавшись с отбивными, он приступил к цыпленку, дверь
отворилась, и на пороге показался молодой дворянин, намеревавшийся
через столовую пройти в гостиную.
Питу поднял голову, молодой человек потупил глаза, оба
одновременно узнали друг друга и хором воскликнули:
- Господин виконт де Шарни!
- Анж Питу!
Питу встал, сердце его яростно билось; вид молодого человека
напомнил ему самые горестные переживания, какие ему довелось
испытать в жизни.
Что до Изидора, то ему вид Питу не напомнил ровным счетом
ничего только слова Катрин, что он, Изидор, должен помнить, сколь
многим обязан этому славному человеку.
Он не знал и даже ничуть не подозревал о глубокой любви, которую
Питу испытывал к Катрин; о любви, в которой Питу, будучи
великодушен, черпал свою преданность. А потому он подошел прямо к
Питу, в котором, несмотря на мундир и пару эполет, по привычке
видел арамонского крестьянина, охотника с Волчьих Вересковищ,
парня с фермы Бийо.
- А, это вы, господии Питу, - сказал он. - Очень рад нашей встрече и
возможности выразить вам всю мою признательность за услуги,
которые вы нам оказали.
- Господин виконт, - отвечал Питу более или менее твердым
голосом, хотя чувствовал, что дрожит всем телом, - все, что я сделал,
было ради мадемуазель Катрин, и только для нее одной.
- Да, пока вы не узнали, что я ее люблю, но начиная с этого времени
ваши услуги относились и ко мне, поскольку, когда вы получали на
почте мои письма и руководили постройкой домика возле Клуисовой
глыбы, вам пришлось войти в некоторые расходы...
И рука Изидора потянулась к карману, словно желая испытать этим
движением совесть Питу.
Но Питу остановил Изидора.
- Сударь, - произнес он с достоинством, которое подчас удивляло
тех, кто имел с ним дело, - я оказываю помощь, когда могу, но не
принимаю за нес платы; к тому же, повторяю вам, все мои услуги
относились к мадемуазель Катрин. Мадемуазель Катрин - мой друг;
если она полагает, что должна мне какие-то деньги, она уладит это
прямо со мной, но вы, сударь, ничего мне не должны: я делал все для
мадемуазель Катрин, а не для вас, и потому вам нечего мне предлагать.
Эти слова, а главное тон, которым они были произнесены, поразили
Изидора; быть может, только теперь он заметил, что его собеседник
одет в мундир и на плечах у него красуются капитанские эполеты.
- Отчего же, господин Питу, - возразил он, слегка наклонив голову,
я кое-что вам должен, и мне есть что вам предложить. Я должен
высказать вам свою благодарность и предлагаю вам свою руку.
Надеюсь, вы доставите мне удовольствие принять мою благодарность
и окажете мне честь пожать руку.
В ответе Изидора и движении, коим он сопровождался, было
столько величия, что покоренный Питу протянул руку и кончиками
пальцев дотронулся до пальцев Изидора.
В этот миг на пороге гостиной появилась графиня де Шарни.
- Господин виконт, - сказала она, - вы хотели меня видеть? Вот и я.
Изидор отдал Питу поклон и по приглашению графини последовал
за ней в гостиную.
Однако, когда он затворял дверь гостиной, желая, очевидно,
остаться наедине с графиней, Андре придержала дверь, и она осталась
полуоткрытой.
Графиня явно дала понять, что сделала это намеренно.
Итак, Питу было слышно все, что говорили в гостиной.
Он приметил, что другая дверь гостиной, та, что вела в спальню,
тоже была открыта; таким образом, Себастьен, оставаясь невидимым,
мог слышать весь разговор графини и виконта точно так же, как он
сам.
- Вы хотели меня видеть? - обратилась графиня к деверю. - Могу ли
я узнать, какой счастливый случай привел вас ко мне?
- Сударыня, - отвечал Изидор, - вчера я получил весточку от
Оливье; как и в прошлых письмах, которые я от него получал, он
просит меня передать вам его нижайший поклон; он не знает еще,
когда вернется, и пишет, что будет счастлив получить от вас весточку,
коль скоро вы соблаговолите вручить мне для него письмо или просто
на словах передать ему привет через меня.
- Сударь, - сказала графиня, - я до сих пор не ответила на письмо,
которое господин де Шарни написал мне перед отъездом, потому что
не знаю, где он, но я охотно воспользуюсь вашим посредничеством,
чтобы исполнить долг преданной и почтительной жены; итак, если
завтра вы соблаговолите прислать за письмом для господина де
Шарни, письмо это будет написано и передано вам для него.
- Напишите письмо, сударыня, - отвечал на это Изидор, - но я заеду
за ним не завтра, а дней через пять-шесть: мне настоятельно
необходимо совершить одну поездку, не знаю в точности, сколько
времени она займет, но, как только вернусь, я приду к вам
засвидетельствовать почтение и исполнить то, что вы мне поручите.
Изидор поклонился графине, та ответила ему реверансом и, по-
видимому, указала ему другой выход, потому что он больше не
появился в столовой, где Питу, разделавшись с цыпленком, как прежде
разделался с отбивными, вступил в единоборство с вареньем.
Горшок из-под варенья давно уже опустел, равно как и бокал, из
которого Питу допил последние капли бордо, когда графиня снова
вошла в столовую, ведя Себастьена.
Трудно было бы признать суровую мадемуазель де Таверне или
строгую графиню де Шарни в молодой матери, которая шла, опираясь
на руку своего мальчика, с сияющими от радости глазами, с улыбкой,
не сходившей с уст; ее бледные щеки, омытые невообразимо сладкими
