оставляю вас здесь; вы догоните меня и скажете, есть ли у вас надежда
спасти дитя. Потом, обратясь к матери, он добавил:
- Добрая женщина, вот этот господин - великий врач; благодарите
Провидение, пославшее его вам: он попытается спасти ваше дитя.
Женщина не понимала, наяву это происходит или во сне. Она
встала, держа на руках ребенка, и залепетала слова благодарности.
Жильбер вышел из кареты.
Карета покатила дальше. Спустя пять минут Тайч звонил у решетки
замка.
Некоторое время было не видно ни души. Наконец, пришел человек,
в котором по платью нетрудно было распознать садовника, и открыл
им.
Мирабо первым делом осведомился, в каком состоянии находится
замок.
Замок был вполне пригоден для жилья, по крайней мере если верить
словам садовника; впрочем, на первый взгляд было похоже, что так
оно и есть.
Он принадлежал к домену аббатства Сен-Дени, будучи центром
аржантейского приорства, и теперь, вследствие ряда декретов о
собственности духовенства, был пущен на продажу.
Как мы уже сказали, Мирабо знал этот замок, но ему никогда не
доводилось осматривать его столь внимательно, как он имел
возможность сделать это теперь.
Когда решетку отперли, он очутился в первом дворе, имевшем
форму почти правильного квадрата. Справа располагался флигелек, в
котором жил садовник, слева - другой, отделанный с таким кокетством,
что возникало сомнение, впрямь ли эти здания - родные братья.
И тем не менее это был его родной брат; однако благодаря
убранству этот мещанский домик выглядел почти аристократически:
гигантские розовые кусты, усыпанные цветами, одели его пестрым
нарядом, а виноградник оплел наподобие зеленого пояса. Все окна
прятались за занавесями из гвоздик, гелиотропов и фуксий, которые
густыми ветвями и пышными цветами загораживали жилье от
солнечных лучей и нескромных взглядов; к домику прилегал
небольшой сад, сплошные лилии, кактусы и нарциссы, - издали его
можно было принять за ковер, вышитый руками Пенелопы; цветник
тянулся вдоль всего первого двора, а напротив него росли
великолепные вязы и гигантская плакучая ива.
Мы уже упоминали о страсти Мирабо к цветам. Видя этот
утопавший в розах флигель, этот очаровательный сад, окружавший,
казалось, жилище Флоры, он радостно вскрикнул.
- Скажите, друг мой, - обратился он к садовнику, - а вот этот
павильон тоже сдается или продается?
- Разумеется, сударь, - отвечал тот, - ведь он относится к замку, а
замок предназначен к продаже или сдаче внаем. Правда, сейчас там
живут, но поскольку арендный договор отсутствует, то, ежели, сударь,
вы оставите замок за собой, вы сможете отказать лицу, живущему там
теперь.
- Вот как! И что это за лицо? - спросил Мирабо.
- Одна дама.
- Молодая?
- Лет тридцати-тридцати пяти.
- Хороша собой?
- Очень.
- Ладно, - сказал Мирабо, - посмотрим; красивая соседка не такая
уж помеха... Покажите мне замок, друг мой.
Садовник пошел вперед, пересек мост, отделявший первый двор от
второго; под мостом протекала речушка.
На том берегу садовник остановился.
- Коли вы, сударь, пожелаете не беспокоить даму, живущую во
флигеле, то это вам будет нетрудно: вот эта речка полностью отделяет
часть парка, прилегающую к флигелю, от остального участка: она
будет гулять у себя, а вы, сударь, у себя.
- Ладно, ладно, - сказал Мирабо, - поглядим на замок.
И он проворно взошел по пяти ступенькам крыльца.
Садовник отворил центральную дверь.
Она вела в отделанный алебастром вестибюль с нишами, в которых
прятались статуи, и колоннами, увенчанными вазами по моде того
времени.
Дверь в глубине вестибюля, точно напротив центрального входа,
вела в сад.
По правую руку от вестибюля находились бильярдная и столовая.
По левую - две гостиные, большая и малая.
Такое раположение на первый взгляд пришлось Мирабо по вкусу;
правда, он казался рассеянным и словно чего-то ждал.
Поднялись на второй этаж.
На втором этаже обнаружилась зала, как нельзя лучше подходившая
для того, чтобы устроить в ней кабинет, и три или четыре господские
спальни.
Окна залы и спален были закрыты.
Мирабо сам подошел к одному из окон и отворил его.
Садовник хотел отворить остальные.
Но Мирабо подал ему знак не делать этого. Садовник остановился.
Прямо под тем окном, которое только что распахнул Мирабо, у
подножия огромной плакучей ивы устроилась полулежа какая-то
женщина с книгой, в нескольких шагах от нее на траве среди цветов
играл ребенок лет пяти-шести.
Мирабо понял, что это обитательница павильона.
Трудно было представить себе более изящный и элегантный наряд,
чем ее скромный муслиновый пеньюар, отделанный кружевами и
надетый поверх телогреи из белой тафты с оборками из белых и
розовых лент; чем белая муслиновая юбка с присборенными воланами,
белыми и розовыми под цвет телогреи; чем корсаж из розовой тафты с
бантами того же цвета и накидка, вся в кружевах, ниспадавшая
подобно вуали и позволявшая зыбко, как в тумане, различить черты
лица.
Кисти рук у женщины были тонкие, удлиненные, с ногтями
аристократической формы; по-детски миниатюрные ножки, обутые в
туфельки из белой тафты с розовыми бантами, довершали этот
гармонический и обольстительный облик.
Ребенок, весь в белом атласе, носил шапочку а-ля Генрих IV и -
подобное причудливое сочетание было весьма распространено в ту
пору - трехцветный пояс, называвшийся .национальным."
Между прочим, так был одет юный дофин в тот день, когда в
последний раз показался на балконе Тюильри вместе с матерью.
Жест Мирабо означал, что ему не хотелось беспокоить прекрасную
читательницу.
В самом деле, то была дама из павильона, утопавшего в цветах; то
была королева сада с лилиями, кактусами и нарциссами, словом, та
самая соседка, которую Мирабо, в котором вожделение всегда
преобладало над прочими чувствами, выбрал бы сам, если бы случаю
не было угодно свести их вместе.
Некоторое время он пожирал глазами прелестное создание,
неподвижное, как статуя, и не ведающее об устремленном на него
пламенном взоре. Но вот не то случайно, не то вследствие
магнетических флюидов глаза незнакомки оторвались от книги и
обратились к окну.
Она заметила Мирабо, слегка вскрикнула от неожиданности, встала,
кликнула сына и за руку повела его прочь, на ходу два-три раза
оглянувшись; вскоре мать и дитя скрылись за деревьями; Мирабо лишь
проводил глазами ее элегантный наряд, мелькавший между стволами:
белизна платья спорила с наступившими сумерками.
На крик незнакомки Мирабо отозвался криком удивления.
Мало того, что у женщины были королевские манеры: насколько
позволяли судить кружева, скрывавшие ее черты, она и лицом была
похожа на Марию Антуанетту.
Ребенок довершал сходство: он был в том же самом возрасте, что
младший сын королевы, той самой королевы, чья поступь, лицо,
мельчайшие движения после свидания в Сен-Клу так глубоко
врезались не только в память, но и в самое сердце Мирабо, что он
узнал бы ее везде, где бы ни встретил, будь она даже окутана
божественным облаком, каким Вергилий окутал Венеру, явившуюся
перед своим сыном на берегу Карфагена.
Какое же необъяснимое чудо привело в парк у дома, который
собирался снять Мирабо, эту таинственную женщину - если не самое
королеву, то ее живой портрет?
В этот миг Мирабо почувствовал, как на плечо ему легла чья-то
рука.
Глава 3
ВЛИЯНИЕ НЕЗНАКОМКИ НАЧИНАЕТ СКАЗЫВАТЬСЯ
Мирабо вздрогнул и оглянулся.
Человек, положивший руку ему на плечо, был доктор Жильбер.
- А, это вы, любезный доктор, - произнес Мирабо. - Ну, что?
- Да как вам сказать, - отвечал Жильбер, - я осмотрел ребенка.
- И надеетесь его спасти?
- Врач никогда не должен терять надежду, даже перед лицом самой
смерти.
- Черт побери, - заметил Мирабо, - значит, болезнь тяжелая.
- Более того, дорогой граф, смертельная.
- Что же это за болезнь?
- Я и сам хочу поподробнее потолковать с вами об этом, поскольку
подробности могут представлять особый интерес для человека,
который решился бы поселиться в этом замке, не имея понятия, какой
угрозе он себя подвергает.
- Помилуйте! - вскричал Мирабо. - Что же, по-вашему, здесь можно
заразиться чумой?
- Нет, но сейчас я расскажу вам, каким образом несчастное дитя
подхватило лихорадку, которая, по всей вероятности, за неделю сведет
его в могилу. Его мать косила сено вокруг замка вместе с садовником
и, чтобы работать без помех, положила ребенка в нескольких шагах от
одного из этих рвов со стоячей водой, опоясывающих парк; не имея ни
малейшего представления о двойном вращении Земли, добрая
женщина устроила малютку в тени: она не подозревала, что через час
тень уйдет и он окажется на солнцепеке. Услыхав крики, она пришла за
ребенком и увидала, что с ним приключилось сразу две беды: во-
первых, он перегрелся на солнце, которое напекло ему головку, а во-
вторых, его отравили болотные испарения, и у него началась болотная
лихорадка.
- Простите меня, доктор, но я не вполне вас понимаю, - признался
Мирабо.
- Позвольте, вам не приходилось слышать о лихорадке, которую
насылают Понтийские болота? Разве вы не знаете, по крайней мере
понаслышке, о смертоносных миазмах, которые исходят из тосканских
трясин? Не читали у флорентийского поэта о смерти Пии деи
Толомеи?
- Отчего же, доктор, все это мне известно, но как светскому
человеку и поэту, а не как химику и врачу. Кабанис, когда мы виделись
с ним в последний раз, толковал мне о чем-то подобном по поводу зала
в Манеже, где мы всегда скверно себя чувствуем; он даже утверждал,
что если я во время заседания не выйду три раза в сад Тюильри
подышать свежим воздухом, то отравлюсь и умру.
- И Кабанис был прав.
- Не могли бы вы объяснить мне, в чем тут дело, доктор? Вы бы
меня весьма этим порадовали.
- В самом деле?
- Да, я недурно знаю греческий и латынь; за четыре или пять лет,
которые я в общей сложности провел за решеткой благодаря
щепетильности отца, озабоченного общественным мнением, я неплохо
изучил античность. Используя пропадавшее втуне время, я даже
написал непристойную книгу о нравах этой самой античности, вполне,
впрочем, достоверную с ученой точки зрения. Но я понятия не имею,
каким образом можно отравиться в зале Национального собрания, если
только вас не укусит аббат Мори или вы не прочтете листок господина
Марата.
- Что же, я вам расскажу об этом; быть может, мои объяснения
покажутся несколько сложны человеку, в скромности своей
признающему, что он не слишком силен в физике и несведущ в химии.
Тем не менее постараюсь говорить как можно понятнее.
- Говорите, доктор, никогда у вас не было более любознательного
слушателя.
- Архитектор, выстроивший зал Манежа, - а архитекторы, любезный
граф, к несчастью, так же, как вы, бывают никудышными химиками, -
архитектор, выстроивший зал Манежа, не подумал о том, чтобы
провести внутренние трубы, по которым удалялся бы испорченный
воздух, или внешние, для впуска воздуха извне. Вот и получается, что
одиннадцать сотен ртов, запертых в этом зале, вбирают в себя
кислород, а выдыхают углекислые испарения; поэтому спустя час
после начала заседания, особенно зимой, когда окна закрыты, а печи
топятся, воздух становится непригоден для дыхания.
- В этом процессе мне хотелось бы разобраться хотя бы затем,
чтобы рассказать о нем Байи.
- Это объясняется как нельзя проще: чистый воздух, такой, какой
положено вдыхать нашим легким, то есть такой, каким мы дышим в
помещении, одной стеной обращенном к востоку и расположенном
вблизи проточной воды, иначе говоря, воздух, которым мы дышим в
наиболее благоприятных условиях, состоит из семидесяти семи частей
