слезал с коня и был самым сильным и отважным воином в своей
армии. Однако как только англичане были разбиты, как только
раздался последний пушечный выстрел в честь бегства английской
армии, он без сил упал на поле битвы, на котором он только что
одержал победу.
Вот то же самое было и с Мирабо.
Возвратившись к себе, он лег на пол на диванные подушки прямо
среди цветов.
У Мирабо были две страсти: женщины и цветы.
С тех пор как началась сессия, его здоровье заметно пошатнулось.
Несмотря на крепкое сложение, он столько выстрадал и физически и
душевно во время заключений и преследований, что теперь не мог
похвастаться безупречным здоровьем.
Пока человек молод, все органы подчиняются его воле и готовы
повиноваться по первому же приказанию мозга; они действуют, если
можно так выразиться, одновременно, не противясь ни единому
желанию своего повелителя. Однако по мере того как человек
достигает зрелого возраста, каждый орган, подобно слуге, который
хотя еще и не вышел из повиновения, но уже испорчен долгой
службой, итак, каждый орган позволяет себе, так сказать, некоторые
замечания, и урезонить его теперь удается не без борьбы и труда.
Мирабо был как раз в таком возрасте. Чтобы его органы
продолжали ему служить с проворством, к которому он привык, ему
приходилось сердиться, показывать характер, и только его злость
приводила этих утомленных и больных слуг в чувство.
На сей раз он почувствовал в себе нечто более серьезное, чем
обыкновенно, и только слабо возражал своему лакею, предлагавшему
сходить за врачом, когда доктор Жильбер позвонил в дверь и его
проводили к Мирабо.
Тот подал доктору руку и притянул его к себе на подушки, где он
лежал среди зелени и цветов.
- Знаете, дорогой граф, - заговорил Жильбер, - я решил перед
возвращением к себе зайти вас поздравить. Вы обещали мне одержать
победу, а сами можете праздновать настоящий триумф.
- Да, однако, как видите, этот триумф, эта победа - победа в духе
Пирра. Еще одна такая победа, доктор, и я погиб.
Жильбер пристально взглянул на Мирабо.
- Да, вы в самом деле больны, - заметил он. Мирабо пожал плечами.
- Будь на моем месте кто-нибудь другой, он бы уже сто раз умер, -
молвил он. - У меня два секретаря, так оба уже выбились из сил,
особенно Пелинк, в обязанности которого входит переписка моих
черновиков, а у меня ужасный почерк! Но я без него как без рук,
потому что он один разбирает мои каракули и понимает мои мысли...
Так вот Пелинк уже три дня не встает с постели. Доктор! Назовите мне
нечто такое, что, я не скажу, вернет меня и жизни, но что-нибудь такое,
что дало бы мне силы жить дальше.
- На что вы можете жаловаться! - воскликнул Жильбер, пощупав
пульс больного. - Таким, как вы, никакие советы не нужны.
Попробуйте-ка посоветовать отдых человеку, который расходует свои
силы исключительно в движениях, а воздержание - гению, который
только в излишествах и может развиваться! Как я могу посоветовать
вам вынести все эти цветы и зелень, источающие днем кислород, а
ночью - углерод? Ведь вы привыкли к цветам и будете страдать от их
отсутствия. Как я вам могу посоветовать поступить с женщинами так
же, как с цветами, и удалить их от себя, особенно ночью? Вы мне
ответите, что легче умереть... Так живите, дорогой граф, так, как
привыкли жить. Единственное, о чем я вас попрошу: постарайтесь
окружать себя цветами без запаха и, если возможно, избегайте
страстной любви.
- О, на этот счет, дорогой доктор, можете быть спокойны, - отвечал
Мирабо. - И в этом немалая ваша заслуга. Страстная любовь мне не
удалась, и у меня нет охоты пробовать езде раз. Три года тюрьмы,
смертельный приговор, самоубийство любимой женщины из-за
другого мужчины вылечили меня от подобных страстей. Как я вам
рассказывал, я на минуту возмечтал было о великой любви, имея перед
глазами пример Елизаветы и Эссекса, Анны Австрийской и Мазарини,
Екатерины Второй и Потемкина, однако это была всего лишь мечта.
Ну еще бы! Я один-единственный раз виделся с женщиной, ради
которой я воюю, и вряд АН когда-нибудь увижу ее вновь... Знаете,
Жильбер, нет ничего более мучительного, как чувствовать в себе
способность совершить нечто грандиозное, когда кажется, что в твоих
руках - судьба королевства, триумф друзей, гибель врагов, но по злой
воле случая, из-за рокового стечения обстоятельств все это вам не
дается. О безумства моей юности! Как я в них раскаиваюсь! Почему же
мне не доверяют? За исключением двух-трех случаев, когда я был
вынужден на крайности, когда я не мог не ударить хотя бы затем,
чтобы показать, на что я способен, разве я не принадлежал им всецело,
с начала и до конца? Разве я не выступал за абсолютное вето, когда
господин Неккер ограничился лишь отсрочивающим вето? Разве я не
выступал против этой ночи четвертого августа, в которой, кстати
сказать, я не участвовал и которая лишила знать привилегий? Разве я
не выступал против Декларации прав человека и гражданина, и не
потому, чтобы я надеялся что-нибудь из нее выбросить, а потому, что я
полагал, что еще не настало время ее провозглашать? Ну а сегодня,
сегодня разве я не сделал для них то, на что они не смели и надеяться?
Разве не добился я, пусть в ущерб своей чести, популярности, жизни,
больше того, чего мог бы добиться ради них министр или даже принц?
И когда я думаю - хорошенько поразмыслите о том, что я вам сейчас
скажу, дорогой философ, потому что от этого, возможно, зависит
падение монархии, - когда я думаю, что я должен считать для себя
великой милостью, столь великой, что она была мне оказана всего
однажды - встреча с королевой; когда я думаю, что если бы мой отец
не умер накануне взятия Бастилии; если бы приличие не помешало мне
показаться на следующий же день после его смерти, в тот самый день,
когда Лафайет был назначен генералом Национальной гвардии, а Байи
- мэром Парижа, то на месте Байи был бы я! О, тогда все было бы
иначе! Король оказался бы вынужден немедленно вступить со мной в
отношения; я сумел бы внушить ему мысли о том, как нужно управлять
городом, в сердце которого вызрела Революция; я завоевал бы ее
доверие; я увел бы ее в сторону, прежде чем зло успело бы
укорениться, а вместо этого я - рядовой депутат, человек
подозрительный-, вызывающий зависть, страх, ненависть; и меня
удалили от короля, оклеветали в глазах королевы! Можете ли вы мне
поверить, доктор, что, увидав меня в Сен-Клу, она побледнела? Ну
разумеется: разве ее не убедили в том, что именно я виноват в пятом и
шестом октября. Вот так за этот год я сделал бы, все, что мне
помешали сделать, а теперь.., боюсь, что теперь для благополучия
монархии, как и для моего собственного, слишком поздно.
С выражением глубокой печали Мирабо схватился за грудь.
- Вам плохо, граф? - спросил Жильбер.
- Кик в аду! Бывают дни, когда, клянусь честью, мне кажется, что
клеветой мою душу терзают так же мучительно, как если бы меня
отравили мышьяком... Вы верите в яд Борджа, в Aqua Toff ana ди
Перуджа и в порошок Лавуазье, доктор? - с улыбкой поинтересовался
Мирабо.
- Нет, но я верю в раскаленное лезвие, которое испепеляет ножны, я
верю в лампу, от света которой вдребезги разлетается стекло.
Жильбер достал из кармана небольшой хрустальный флакончик,
содержавший два наперстка зеленоватой жидкости.
- Давайте-ка проведем опыт, граф, - предложил он.
- Какой? - с любопытством поглядывая на флакон, спросил Мирабо.
- Один из моих друзей, которого я хотел бы видеть и в числе ваших,
очень образован в области естественных наук и даже, как он
утверждает, по части наук оккультных, Он дал мне рецепт этого зелья
как сильного противоядия, это - как всеобщая панацея, почти эликсир
жизни. Частенько, когда мною овладевали мрачные мысли,
приводящие наших соседей-англичан к меланхолии, к сплину и даже к
смерти, я выпивал всего несколько капель этой жидкости и, должен
признаться, действие всегда оказывалось спасительным и мгновенным.
Хотите попробовать?
- Из ваших рук, доктор, я готов принять все что угодно, даже
цикуту, не говоря уже об эликсире жизни. Надо ли с ним что-нибудь
делать перед употреблением или это нужно пить так, как оно есть?
- Эта жидкость сама по себе обладает удивительными свойствами.
Прикажите лакею принести несколько капель водки или спирта в
ложке.
- Дьявольщина! Винного спирта или водки, чтобы разбавить ваш
напиток! Так это, стало быть, жидкий огонь? Я и не знал, что человек
когда-нибудь пил его с тех пор, как Прометей налил его одному из
предков человеческого рода. Однако должен вас предупредить, что
мой слуга вряд ли отыщет во всем доме больше, чем шесть капель
водки. Я не Питт, я не в этом черпаю свое красноречие. - Лакей;
вернулся несколько минут спустя и принес то, что требовалось.
Жильбер разбавил несколько капель водки таким же количеством
жидкости из флакона. В ту же секунду смесь приняла цвет абсента, и
Мирабо, схватив ложку, проглотил ее содержимое.
- Ах, черт подери! Хорошо, что вы меня предупредили, доктор, -
заметил он, обратившись к Жильберу, - ну и крепкий напиток! Мне
кажется, я проглотил молнию в полном смысле слова.
Жильбер улыбнулся и стал терпеливо ждать. Некоторое время эти
несколько капель пламени словно пожирали Мирабо изнутри; голова
его опустилась на грудь, и он прижал руку к желудку. Вдруг он поднял
голову.
- Ах, доктор, вы и в самом деле дали мне эликсир жизни! - вскричал
он.
Он поднялся; дыхание с шумом рвалось из его груди. Он высоко
поднял голову и простер руки:
- Если монархии суждено рухнуть, я чувствую в себе силы ее
поддержать! - воскликнул он. Жильбер улыбнулся.
- Так вам лучше? - спросил он.
- Доктор, скажите мне, где продается это питье, и если за каждую
каплю я должен был бы заплатить брильянтами такой же величины,
если мне придется отказаться от всего, кроме удовольствия быть
сильным и здоровым, я вам ручаюсь, что у меня тоже будет это жидкое
пламя и тогда.., тогда я буду считать себя непобедимым.
- Граф! - молвил Жильбер. - Обещайте мне, что будете принимать
это зелье не чаще двух раз в неделю, обращаться только ко мне за
новой порцией, и этот флакон - ваш.
- Давайте! - кивнул Мирабо. - Я готов вам обещать все что угодно.
- Пожалуйста, - проговорил Жильбер. - Но это еще не все. У вас
будут лошади и экипаж, как вы мне сказали?
- Да.
- Ну так поезжайте пожить в деревню. Цветы, отравляющие воздух
в вашей комнате, в саду оказывают благотворное воздействие.
Ежедневная скачка в Париж и обратно пойдет вам на пользу.
Выберите, если это будет возможно, дом на возвышенности, в лесу или
у реки, в Бельвю, Сен-Жермене или Аржантее.
- Аржантей! - подхватил Мирабо. - Туда-то я как раз и послал моего
слугу поискать загородный дом. Тейч, ведь вы мне сказали, что нашли
кое-что подходящее, не так ли?
- Да, ваше сиятельство, - отвечал слуга, присутствовавший при
лечении, проведенном только что доктором Жильбером. - Да,
прелестный домик, о котором мне говорил Фриц, мой
соотечественник. Он там, кажется, жил с хозяином, иноземным
банкиром. Теперь дом свободен, и ваше сиятельство могут занять его,
когда пожелают.
- Где находится этот дом?
- Недалеко от Аржантея. Он называется замок Маре.
- О, я его знаю! - воскликнул Мирабо. - Очень хорошо. Тейч. Когда
мой отец с проклятиями выгнал меня из дому, угостив на прощанье
палкой... Вы знаете, доктор, что мой отец жил в Аржантее?
- Да.
- Так вот когда он меня выставил вон, мне частенько случалось
гулять под стенами этого прекрасного замка и говорить себе, подобно
Горацию.., прошу прощения, если цитата будет неточной: О rus
quando te aspiciaan? <О деревня, когда я вновь тебя увижу? (лат.) -
Гораций, Сатира VI.> - В таком случае, дорогой граф, настало время
