кислорода, двадцати одной части азота и двух частей так называемых
водяных испарений.
- Превосходно! Покуда я вас понял и записываю ваши цифры.
- Ладно, слушайте дальше: венозная кровь, темная и насыщенная
углеродом, поступает в легкие, где она должна восстановиться
благодаря соприкосновению с наружным воздухом, то есть с
кислородом, который при вдохе извлекается из свежего воздуха. Здесь
происходит явление двоякого рода, которое мы обозначаем словом
.гематоз." Кислород, соприкоснувшись с кровью, соединяется с ней,
меняет ее темный цвет на алый и дает ей частицу жизни, необходимую
каждому организму; одновременно углерод, взаимодействуя с частью
кислорода, превращается в углекислоту, или двуокись углерода, и
выдыхается наружу, в процессе выдыхания смешавшись с некоторым
количеством водяных испарений. И вот этот-то чистый воздух,
который мы вбираем в себя при вдохе, и испорченный воздух, который
мы выдыхаем, в закрытом помещении создают такую атмосферу,
которая не только не годится для дыхания, но может произвести самое
настоящее отравление.
- Что же, по вашему мнению, доктор, я уже наполовину отравлен?
- Безусловно. Именно от этой причины происходят все ваши
внутренние боли; разумеется, к отравлению, полученному в зале
Манежа, добавляется и то, которое вы перенесли в Архиепископском
зале, и в башне Венсенского замка, и в форте Жу, и в замке Иф. Разве
вы не помните: госпожа де Бельгард говорила, что в Венсенском замке
есть одна камера, действующая не хуже доброй дозы мышьяка?
- И что же, милый доктор, бедное дитя оказалось полностью в том
состоянии, в каком я пребываю лишь наполовину: оно отравлено?
- Да, дорогой граф, и отравление повлекло за собой пагубную
лихорадку, которая гнездится в мозгу и в мозговых оболочках. Эта
лихорадка развилась в хворь, которую в обиходе называют мозговой
горячкой, а будь на то моя воля, я присвоил бы ей новое имя: я бы
окрестил ее, если угодно, острой водянкой головы. Отсюда и
конвульсии, отсюда и опухшее лицо, и синие губы; отсюда и
судорожно сжатые челюсти - это бросается в глаза; отсюда
закатывающиеся глазные яблоки, неровное дыхание, неровный пульс и
шумы в сердце и, наконец, липкий пот, выступающий по всему телу.
- Черт побери, дорогой мой доктор, от вашего перечисления прямо-
таки бросает в дрожь! Право, когда я слышу, как лекарь сыплет
медицинскими терминами, это для меня все равно что читать какой-
нибудь кляузный документ на гербовой бумаге: мне начинает казаться,
что самое приятное из того, что меня ждет, - это смерть. А что вы
прописали бедному мальчику?
- Самое энергичное лечение; и спешу вам сообщить, что один или
два луидора, завернутых в рецепт, дадут матери возможность
выполнит все назначения. Холодные компрессы на голову, припарки к
конечностям, рвотное, отвар хины.
- Вот как! И неужели все это не поможет?
- Если не поможет сам организм, пользы от всего этого будет
немного.
Я прописал все это лечение для очистки совести. Остальное
довершит ангел-хранитель этого ребенка, если только он у него есть.
- Гм! - вырвалось у Мирабо.
- Вы поняли, не правда ли? - спросил Жильбер.
- Вашу теорию отравления окисью углерода? Более или менее
понял.
- Нет, я не о том; я имею в виду другое: вы поняли, что воздух замка
Маре вам не годится?
- Вы полагаете, доктор?
- Я убежден в этом.
- Весьма досадно, потому что сам замок совершенно меня
устраивает.
- Как это на вас похоже: вы воистину враг самому себе! Я советую
вам возвышенность - вы выбираете низину; я предписываю вам
проточную воду, вас манит стоячая.
- Зато какой парк! Вы только посмотрите на эти деревья, доктор!
- Поспите одну ночь при открытом окне, граф, или прогуляйтесь
после одиннадцати вечера в тени этих прекрасных деревьев, а на
другой день расскажете мне, что у вас новенького.
- Значит, из отравленного наполовину, как сейчас, на другой день я
превращусь в совершенно отравленного?
- Вы просили меня сказать правду?
- Да, и вы мне ее сказали, не правда ли?
- Да, голую правду. Я знаю вас, мой дорогой граф. Вы стремитесь
сюда, чтобы убежать от мирской суеты, но суета настигнет вас и здесь:
каждый влачит за собой свою цепь, железную, золотую или цветочную.
Ваша цепь это ночью наслаждение, а днем работа. Пока вы были
молоды, сладострастие служило вам отдохновением от трудов; но дни
ваши истощены трудами, а ночи сладострастием. Вы сами сказали мне
вашим выразительным, красочным слогом, что чувствуете, как из
летней поры перешли в осеннюю. А поскольку, дорогой граф,
вследствие избытка ночных наслаждений и дневных трудов мне
необходимо бывает отворить вам кровь, то подумайте сами: после
этого во время неизбежного упадка сил вы будете особенно
подвержены действию нездорового воздуха, который ночью исходит
от этих больших деревьев в парке, а днем - от миазмов стоячей воды. И
тогда уж - чего вы хотите! - вас окажется двое против меня одного;
причем оба сильнее меня: вы и природа. Меня ждет неизбежное
поражение.
- Так вы полагаете, милый доктор, что меня сведет в могилу болезнь
потрохов?." Черт побери, вы меня изрядно этим огорчаете. Внутренние
болезни мучительны и долго длятся! Я предпочел бы какой-нибудь
сокрушительный апоплексический удар или, например, аневризму. Не
могли бы вы мне это обеспечить?
- Ну, вам нет никакой надобности меня об этом просить, дорогой
граф, - сказал Жильбер, - вы уже достигли или достигнете желаемого.
По-моему, ваши кишки - это уже следствие, а главная причина всех
ваших хворей, теперешних и будущих, - сердце. К несчастью, в вашем
возрасте сердечные заболевания разнообразны и многочисленны, и
далеко не все они влекут за собой мгновенную смерть. Главное
правило, милый граф, таково - выслушайте его со вниманием, оно
нигде не записано, но я, скорее наблюдатель и философ, нежели врач,
сообщаю его вам, - острые заболевания у людей почти без исключения
следуют одному и тому же порядку: у детей страдает мозг, у юношей
грудь, а у зрелых людей внутренние органы и, наконец, у стариков -
мозг, который много передумал, и сердце, много перестрадавшее. И
когда наука скажет свое последнее слово, когда природа, целиком и
полностью исследованная человеком, раскроет свою последнюю тайну,
когда на каждую хворь придумают лекарство, когда человек, за
редкими исключениями, наподобие животных, которые его окружают,
станет умирать только от старости, единственными уязвимыми
органами у него останутся мозг и сердце. Сердцу потребуется время,
чтобы прийти в негодность; не обращайтесь с ним так, как обращались
до сих пор, не требуйте от него больше работы, чем ему по силам, не
нагружайте на него больше переживаний, чем оно может снести,
поставьте себя в такие условия, чтобы не нарушать три важнейшие
жизненные функции - дыхание, которое сосредоточено в легких,
кровообращение, сосредоточенное в сердце, и пищеварение,
сосредоточенное в кишках, - и вы проживете еще двадцать, тридцать
лет и умрете, возможно, просто от старости; если же, наоборот, вы
будете и дальше стремиться к самоубийству... Господи, чего же проще:
вы по собственной воле отдалите или ускорите свою смерть.
Представьте себе, что вы правите парой горячих лошадей, которые
увлекают за собой вас, возницу, заставьте их идти шагом, и они
проделают долгий путь за долгое время; пустите их в галоп и, как кони
Гелиоса, они за сутки пробегут весь небесный круг.
- Да, - возразил Мирабо, - но ведь в течение этого дня они светят и
греют, а это не пустяк. Пойдемте, доктор, уже поздно; я подумаю над
тем, что вы мне сказали.
- Подумайте обо всем, - продолжал доктор, идя за Мирабо, - но коль
скоро решитесь покорствовать повелениям Факультета, начните с того,
что первым делом обещайте не снимать этого замка; в окрестностях
Парижа вы найдете десять, двадцать, пятьдесят других замков,
обладающих теми же преимуществами, что этот.
Может быть, Мирабо и дал бы обещание, уступив доводам разума,
но внезапно в первых вечерних сумерках ему показалось, что за
цветочной завесой мелькнула женская фигура в юбке из белой тафты с
розовыми воланами;
Мирабо уже почудилось, будто женщина ему улыбается, но он не
успел в этом убедиться: пока Жильбер, угадавший, что с его пациентом
происходит нечто новое, искал глазами причину той нервной дрожи,
которую чувствовал в руке, опиравшейся на его руку, женская фигура
внезапно исчезла, и в окне павильона теперь виднелись лишь слегка
покачивающиеся розы, гелиотропы и гвоздики.
- Итак, вы не отвечаете, - произнес Жильбер.
- Мой дорогой доктор, - сказал Мирабо, - помните, что я сказал
королеве, когда, уходя, она протянула мне руку для поцелуя:
"Государыня, этот поцелуй спасет монархию!.
- Помню.
- Что ж, доктор, я принял на себя тяжкое обязательство, тем более
тяжкое, что я оказался покинут. Тем не менее я не могу пренебречь
этим обязательством. Не будем презирать самоубийства, о котором вы
сейчас толковали, доктор: быть может, самоубийство - единственное
для меня средство с честью выйти из положения.
Глава 4
МАРСОВО ПОЛЕ
Мы уже пытались дать нашим читателям представление о том,
какой неразрывной сетью федераций покрылась вся Франция и какое
впечатление на Европу произвели эти отдельные федерации,
предшествовавшие всеобщей.
Европа поняла, что в один прекрасный день - когда? сие было
сокрыто в туманном будущем, - в один прекрасный день она тоже
превратится в огромную федерацию граждан, в колоссальное
сообщество братьев.
Мирабо содействовал созданию этой великой федерации. На
опасения, которые ему выразил король, он возразил, что если во
Франции еще остаются надежды на спасение монархии, то их надо
искать не в Париже, а в провинции.
К тому же у этого собрания людей, явившихся из всех уголков
Франции, будет одно важное преимущество: король увидит свой народ,
а народ увидит своего короля. Когда все население Франции,
представленное тремястами тысячами федератов - буржуа, судейских
чиновников, военных, - сойдется на Марсовом поле с криком "Да
здравствует нация!. и соединит руки над руинами Бастилии, никакие
придворные, сами введенные в заблуждение или желающие ввести в
заблуждение короля, уже не смогут ему сказать, что в Париже-де
верховодит горстка смутьянов, требующая свободы, а остальной
Франции свобода ни к чему. Нет, Мирабо уповал на здравомыслие
короля;
Мирабо уповал на монархический дух, который в те времена еще
жил в сердцах французов; он предсказывал, что из этого
непривычного, необычного, неслыханного свидания монарха с
народом родится священный союз, которого не поколеблет никакая
интрига.
Гениальным людям бывает подчас свойственна та возвышенная
глупость, которая дает право последним политическим ничтожествам
будущего насмехаться над их памятью.
На равнинах близ Лиона уже произошла, так сказать, пробная
федерация.
Франция, инстинктивно стремившаяся к единству, обрела, казалось,
окончательное решение об этом единстве в долине Роны; тогда-то она
и поняла, что коль скоро Лион способен обручить Францию с гением
свободы, то повенчать их может только Париж.
Когда предложение о всеобщей федерации было внесено на
рассмотрение Собрания мэром и Коммуной Парижа, которые не в
силах были долее противиться настояниям прочих городов, - среди
слушателей поднялся сильный ропот. Привести в Париж, вечный центр
волнений и смут, бесчисленные толпы народу - эту идею отвергли обе
партии, на которые была расколота Палата, - и роялисты, и якобинцы.
Роялисты усматривали в ней угрозу нового четырнадцатого июля,
которое на сей раз смело бы уже не Бастилию, а королевскую власть.
Что станется с королем посреди этой чудовищной неразберихи
страстей, посреди этого ужасного столкновения разных мнений?
