ном де Фонтанжем.
Затем следовала сумма, в которой выражалось его ежемесячное
жалованье при дворе: шесть тысяч франков.
И, наконец далее шел пересказ его разговора с королевой.
В это невозможно было поверить; неизвестный памфлетист не
ошибся ни в единой цифре; можно даже было сказать, что он не солгал
ни единым словом.
Какой страшный, таинственный, располагающий неслыханными
тайнами враг взялся преследовать его, Мирабо, а в его лице -
монархию!
Мирабо показалось, что ему знакомо лицо разносчика,
заговорившего с ним и назвавшего его вашим сиятельством.
Он пошел назад.
Осел был на прежнем месте с на три четверти опустевшими
корзинами, однако разносчик был другой.
Он был Мирабо совершенно незнаком.
Однако он распространял брошюры с неменьшим усердием.
Доктора Жильбера, почти ежедневно принимавшего участие в
заседаниях Национального собрания, особенно в тех, что имели
определенное значение, именно случай при вел на площадь в то время,
когда там распространялись брошюры.
Занятый своими мыслями, он, может быть, и не обратил бы
внимания на этот шум собравшихся, однако Мирабо пробрался к нему
сквозь толпу, взял его за руку и подвел к разносчику брошюр.
Разносчик сделал при виде Жильбера то, что он делал все время,
когда к нему подходили желающие получить брошюру: он протянул ее
доктору со словами:
- Гражданин! Вот Великая измена графа де Мирабо! Однако узнав
доктора, он замер, как околдованный. Жильбер тоже на него взглянул,
с отвращением выронил брошюру и пошел прочь со словами:
- Отвратительное занятие вы себе избрали, господин Босир!
Взяв Мирабо за руку, он продолжал свой путь к Национальному
собранию, переехавшему из архиепископства в Манеж.
- Вам знаком этот человек? - спросил у Жильбера Мирабо.
- Да, знаком, как можно быть знакомым с такого рода людьми, -
отвечал Жильбер. - Это бывший гвардеец, игрок, прохвост: за
неимением лучшего он сделался клеветником.
- Ах, если бы он клеветал... - прошептал Мирабо, прижав руку к
тому месту, где раньше было у него сердце, а сейчас остался лишь
бумажник с полученными из дворца деньгами.
Помрачнев, великий оратор продолжал путь.
- Как! Неужели вы в настолько малой степени философ, что не
найдете в себе сил противостоять подобному удару? - возмутился
Жильбер.
- Я? - изумленно переспросил Мирабо. - Ах, доктор, вы меня не
знаете... Они говорят, что я продался, а следовало бы сказать, что мне
заплатили! Ну что ж! Я завтра же куплю дом, карету, лошадей, лакеев;
завтра у меня будет свой повар и полон дом гостей. Свалить меня? Да
что мне до моей вчерашней популярности и непопулярности
сегодняшней? Разве у меня нет будущего?.. Нет, Доктор, что меня
убивает, так это то, что я вряд ли смогу исполнить данное обещание. И
в этом вина двора передо мной, а точнее было бы сказать - его измена.
Я виделся с королевой, как вы знаете. Мне показалось, что она
полностью мне доверяет, и я возомнил - безумством было мечтать,
видя перед собою подобную женщину, - что я могу быть не только
министром короля, как Ришелье, но и министром, а вернее сказать, - и
от этого мировая политика только выиграла бы, - любовником
королевы, как Мазарини. А что сделала она? Она в тот же день меня
предала - и у меня есть тому доказательства - и написала своему агенту
в Германии господину Флахслаудену: Передайте моему брату
Леопольду, что я последовала его совету. Я воспользовалась услугами
господина де Мирабо, однако в моих отношениях с ним не может быть
ничего серьезного.
- Вы в этом уверены? - спросил Жильбер.
- Совершенно уверен... Это еще не все: вы знаете, какой вопрос
будет сегодня слушаться в Национальном собрании?
- Мне известно, что речь пойдет о войне, однако я плохо
осведомлен по поводу причины войны.
- Ах, Боже мой! - воскликнул Мирабо. - Это чрезвычайно просто!
Вся Европа разделилась на два лагеря: с одной стороны - Австрия и
Россия, с другой - Англия и Пруссия. Всех их объединяет ненависть к
революции. России и Австрии нетрудно выразить свою ненависть,
потому что они в действительности ее испытывают. А вот либеральной
Англии и философски настроенной Пруссии нужно время, чтобы
решиться на переход от одного полюса к другому, отречься,
отступиться, признать, что они - и это соответствует действительности
- противники свободы. Англия, в свою очередь, видела, как Брабант
протянул Франции руку; это заставило ее решиться. Наша революция,
дорогой доктор, живуча, заразительна; это более чем национальная
революция, эта революция - общечеловеческая. Ирландец Берк, ученик
иезуитов из Сент-Омера, беспощадный враг господина Питта, недавно
написал против Франции манифест, за который с ним звонкой монетой
расплатился.., сам господин Питт. Англия не ведет войну с Францией..,
нет, она еще не осмеливается. Однако она уже позволила императору
Леопольду захватить Бельгию, а также готова пойти хоть на край света
ради того, чтобы поссориться с нашей союзницей Испанией. И вот
Людовик Шестнадцатый объявил вчера в Национальном собрании, что
он вооружает четырнадцать кораблей. Этот вопрос и будет сегодня
рассматриваться в Национальном собрании. Кому принадлежит
инициатива войны? В этом и состоит вопрос. Король уже потерял
министерство внутренних дел, а затем и министерство юстиции. Если
он и военное министерство проиграет, что ему остается? С другой
стороны, - давайте, дорогой доктор, затронем с вами сейчас вопрос,
который еще не осмеливаются обсуждать в палате, - итак, с другой
стороны, король подозрителен. Революция до настоящего времени еще
не произошла, и я более, чем кто бы то ни было, способствовал тому -
и я этим горжусь, - что революция только выбила шпагу из рук короля.
Самое опасное - , iставить в руках у короля военное министерство,
именно военное. И вот я, верный данному обещанию, буду требовать,
чтобы ему оставили эту силу. Пусть это будет мне стоить
популярности, жизни, может быть, но я готов поддержать это
требование. Я сделаю так, чтобы был принят декрет, по которому
король станет победителем, он будет торжествовать. А что в это время
делает король? Заставляет министра юстиции копаться в
парламентских архивах в поисках старых выражений протеста против
Генеральных штатов, чтобы, видимо, составить тайный протест против
Национального собрания. Ах, дорогой Жильбер, вот несчастье: уж
слишком многое у нас делается тайно и совсем мало - открыто,
публично, с поднятым забралом. Вот почему я, Мирабо, хочу, чтобы
все знали, что я - на стороне короля и королевы, слышите? Вы
говорили, что эта направленная против меня гнусность меня смущает.
Нет, доктор, она мне поможет; ведь мне, как буре, чтобы разразиться,
нужны темные грозовые тучи и встречные ветры. Идемте, доктор,
идемте, вы увидите прекрасное заседание, за это я ручаюсь!
Мирабо не лгал. Едва ступив в Манеж, он был вынужден проявить
мужество. Каждый бросал ему в лицо: Измена!; кто-то показал ему
на веревку, еще кто-то - на пистолет.
Мирабо пожал плечами и прошел, как Жан Барт, расталкивая
локтями тех, кто стоял на его пути.
Вопли преследовали его до самого зала заседаний, все усиливаясь.
Едва он появился в зале, как сотни голосов встретили его криками: А-
а, вот он, предатель! Оратор-отступник! Продавшийся гражданин!
Барнав был на трибуне. Он выступал против Мирабо. Мирабо
пристально на него посмотрел.
- Да! - вскричал Барнав. - Это тебя называют предателем. Это
против тебя я выступаю.
- Ну что ж, - заметил Мирабо, - если ты выступаешь против меня, я
могу пока прогуляться в Тюильри и успею вернуться, прежде чем ты
закончишь.
Задрав голову, он обвел собравшихся угрожающим взглядом и
покинул зал, осыпаемый насмешками и оскорблениями; он прошел на
Террасу фельянов и спустился в сад Тюильри.
Пройдя треть главной аллеи, он увидал группу людей, центром
которой была молодая женщина, державшая в руке ветку вербены и
вдыхавшая ее аромат.
Слева от женщины было свободное место; Мирабо взял CTJA и сел с
ней рядом.
Сейчас же половина из тех, кто ее окружали, поднялись и
удалились.
Мирабо проводил их насмешливым взглядом. Молодая женщина
протянула ему руку.
- Ах, баронесса, - молвил он, - так вы, стало быть, не боитесь
заразиться чумой?
- Дорогой граф! - отвечала молодая женщина. - Кое-кто утверждает,
что вы склоняетесь на нашу сторону, ну так я вас к нам перетягиваю!
Мирабо улыбнулся; три четверти часа он беседовал с молодой
женщиной; это была Анна-Луиза-Жермена Неккер, баронесса де Сталь.
Спустя три четверти часа он вынул часы.
- Баронесса, прошу меня простить! Барнав выступал против меня. С
тех пор как я покинул Национальное собрание, он был на трибуне уже
около часу. Вот уже три четверти часа я имею честь беседовать с вами;
следовательно, мой обвинитель говорит около двух часов. Должно
быть, его речь подходит к концу, мне надлежит ему ответить.
- Идите, - кивнула баронесса, - отвечайте, и отвечайте смелее!
- Дайте мне эту ветку вербены, баронесса, - попросил Мирабо, - она
будет моим талисманом.
- Будьте осторожны, дорогой граф: вербена - символ смерти!
- Ничего, давайте! Венец мученика не будет лишним, когда идешь
на бой!
- Надобно признать, что трудно выглядеть глупее, чем так, как
выглядело Национальное собрание вчера, - молвила баронесса де
Сталь.
- Ах, баронесса, - отвечал Мирабо, - зачем уточнять день?
Он ваял у нее из рук ветку вербены, которую она отдала ему,
несомненно, в благодарность за остроту, и галантно раскланялся. Затем
он поднялся по лестнице на Террасу фельянов, а оттуда прошел в
Национальное собрание.
Барнав спускался с трибуны под единодушные аплодисменты всех
собравшихся; он произнес одну из тех путаных речей, что
удовлетворяют представителей сразу всех партий.
Едва Мирабо появился на трибуне, как на него обрушился шквал
проклятий и оскорблений.
Он властным жестом поднял руку, подождал и, воспользовавшись
минутным затишьем, какие случаются во время бури или народных
волнений, прокричал:
- Я знал, что от Капитолия до Тарпейской скалы не так уж далеко!
Таково уж величие гения: эти слова заставили замолчать даже
самых горячих.
С той минуты как Мирабо завоевал тишину, победа наполовину
была за ним. Он потребовал, чтобы королю было дано право
инициативы в военных вопросах; это было слишком, и ему отказали.
После этого завязалась борьба вокруг поправок к законопроекту.
Главная атака была отражена, однако следовало попробовать отбить
территорию частичными наскоками: он пять раз поднимался на
трибуну.
Барнав говорил два часа. Мирабо неоднократно брал слово и
проговорил три часа. Наконец он добился следующего:
Король имеет право проводить подготовку к войне, руководить
вооруженными силами по своему усмотрению, он вносит предложение
о начале войны в Национальное собрание, а оно не принимает
окончательного решения без санкции короля.
Эх, если бы не эта бесплатная брошюрка, которую сначала
распространял неизвестный разносчик, а потом г-н де Босир и которая,
КАК мы уже сказали, называлась: Великая измена графа де Мирабо!
Когда Мирабо выходил после заседания, его едва не разорвали в
клочья.
Зато Барнава народ нес на руках.
Бедный Барнав! Недалек тот день, когда и о тебе будут кричать:
- Великая измена господина Барнава!
Глава 32
ЭЛИКСИР ЖИЗНИ
Мирабо вышел с заседания с гордым видом, высоко подняв голову.
Пока мощный атлет смотрел опасности в лицо, он думал только об
опасности, позабыв о своих убывавших силах.
С ним происходило то же, что с маршалом Саксонским во время
битвы при Фонтенуа: измотанный, больной, он День напролет не
