Да, похоже, что де Витты действительно одержимы дьяволом!
- Посмотрите, посмотрите, - сказал Корнелиус, схватив тюремщика за
руку, и потащил его к окну. - Посмотрите, что я там прочел!
- Где там?
- На этой доске.
И, бледный, весь дрожа и задыхаясь, Корнелиус указал на виселицу,
возвышавшуюся в глубине площади и украшенную этой циничной надписью.
Грифус расхохотался.
- А, - ответил он, - вы прочли... Ну что же, дорогой господин, вот
куда докатываются, когда ведут знакомство с врагами Вильгельма Оранско-
го.
- Виттов убили, - прошептал, падая с закрытыми глазами на кровать,
Корнелиус; на лбу его выступил пот, руки беспомощно повисли.
- Господа Витты подверглись народной каре, - возразил Грифус. - Вы
именуете это убийством, я же называю это казнью.
И, увидев, что заключенный не только успокоился, но пришел в полное
изнеможение, он вышел из камеры, с шумом хлопнув дверью и с треском зад-
винув засов.
Корнелиус пришел в себя; он стал смотреть на камера в которой нахо-
дился, на "фамильную камеру", по изречению Грифуса, - как на роковое
преддверие к печальной смерти.
И так как Корнелиус был философом и, кроме того, христианином, он
стал молиться за упокой души крестного отца и великого пенсионария и за-
тем решил смириться перед всеми бедами, которые ему пошлет судьба.
Спустившись с небес на землю, очутившись в своей камере и убедившись,
что, кроме него, в ней никого нет, он вынул из-за пазухи три луковички
черного тюльпана и спрятал их в самом темном углу, за камнем, на который
ставят традиционный кувшин.
Столько лет бесполезного труда! Разбитые мечты! Его открытие канет в
ничто так же, как он сойдет в могилу. В тюрьме ни одной травинки, ни од-
ной горсти земли, ни одного луча солнца!
При этой мысли Корнелиус впал в мрачное отчаяние, из которого он вы-
шел только благодаря чрезвычайному событию.
Что это за чрезвычайное событие?
О нем мы расскажем в следующей главе.
Х
Дочь тюремщика
В тот же вечер, когда Грифус приносил пищу заключенному, он, открывая
дверь камеры, поскользнулся и упал. Стараясь удержать равновесие, он не-
ловко подвернул руку и сломал ее повыше кисти.
Корнелиус бросился было к тюремщику, но Грифус, не почувствовав сразу
серьезности ушиба, сказал:
- Ничего серьезного. Не подходите.
И он хотел подняться, опираясь на ушибленную руку, но рука согнулась.
Тут Грифус ощутил сильнейшую боль и закричал.
Он понял, что сломал руку. И этот человек, столь жестокий с другими,
упал без чувств на порог и лежал без движения, холодный, словно покой-
ник.
Дверь камеры оставалась открытой, и Корнелиус был почти на свободе.
Но ему и в голову не пришла мысль воспользоваться этим несчастным случа-
ем. Как врач, он моментально сообразил по тому, как рука согнулась, по
треску, который раздался при этом, что случился перелом, причиняющий
пострадавшему боль. Корнелиус старался оказать помощь, забыв о враждеб-
ности, с какой пострадавший отнесся к нему при их единственной встрече.
В ответ на шум, вызванный падением Грифуса, и на его жалобный стон,
послышались быстрые шаги на лестнице, и сейчас же появилась девушка. При
виде ее у Корнелиуса вырвался возглас удивления, в свою очередь девушка
негромко вскрикнула.
Это была прекрасная фрисландка. Увидев на полу отца и склоненного над
ним заключенного, она подумала сначала, что Грифус, грубость которого ей
хорошо была известна, пал жертвой борьбы, затеянной им с заключенным.
Корнелиус сразу уловил это подозрение, зародившееся у молодой девуш-
ки.
Но при первом же взгляде девушка поняла истину и, устыдившись своих
подозрений, подняла на молодого человека очаровательные глаза и сказала
со слезами:
- Простите и спасибо, сударь. Простите за дурные мысли и спасибо за
оказываемую помощь.
Корнелиус покраснел.
- Оказывая помощь ближнему, - ответил он, - я только выполняю свой
долг.
- Да, и оказывая ему помощь вечером, вы забываете о тех оскорблениях,
которые он вам наносил утром. Это более, чем человечно, сударь, - это
более, чем по-христиански.
Корнелиус посмотрел на красавицу, пораженный тем, что слышит столь
благородные слова из уст простой девушки.
Но он не успел выразить свое удивление. Грифус, придя в себя, раскрыл
глаза, и его обычная грубость ожила вместе с ним.
- Вот, - сказал он, - что получается, когда торопишься принести ужин
заключенному: торопясь - падаешь, падая - ломаешь себе руку, потом валя-
ешься на полу безо всякой помощи.
- Замолчите, - сказала Роза. - Вы несправедливы к молодому человеку;
я его застала как раз в тот момент, когда он оказывал вам помощь.
- Он? - спросил недоверчиво Грифус.
- Да, это правда, и я готов лечить вас и впредь.
- Вы? - спросил Грифус. - А разве вы доктор?
- Да, это моя основная профессия.
- Так что вы сможете вылечить мне руку?
- Безусловно.
- Что же вам для этого потребуется:
- Две деревянные дощечки и два бинта для перевязки.
- Ты слышишь, Роза? - сказал Грифус. - Заключенный вылечит мне руку;
мы избавимся от лишнего расхода; помоги мне подняться, я словно налит
свинцом.
Роза подставила раненому свое плечо; он обвил здоровой рукой шею де-
вушки и, сделав усилие, поднялся на ноги, а Корнелиус пододвинул к пост-
радавшему кресло, чтобы избавить его от лишних движений.
Грифус сел, затем обернулся к своей дочери:
- Ну, что же, ты разве не слышала? Пойди принеси то, что требуется.
Роза спустилась и вскоре вернулась с двумя дощечками и длинным бин-
том.
Корнелиус снял с тюремщика куртку и засучил рукав его рубашки.
- Вам это нужно, сударь? - спросила Роза.
- Да, мадемуазель, - ответил Корнелиус, бросив взгляд на принесенные
предметы, - да, это как раз то, что мне нужно. Теперь я поддержу руку
вашего отца, а вы придвиньте стол.
Роза придвинула стол. Корнелиус положил на него сломанную руку, чтобы
она лежала ровнее, и с удивительной ловкостью соединил концы переломан-
ной кости, приладил дощечки и наложил бинт.
В самом конце перевязки тюремщик опять потерял сознание.
- Пойдите принесите уксус, мадемуазель, - сказал Корнелиус, - мы пот-
рем ему виски, и он придет в себя.
Но вместо того, чтобы выполнить это поручение, Роза, убедившись, что
отец действительно в бессознательном состоянии, подошла к Корнелиусу.
- Сударь, - сказала она, - услуга за услугу.
- Что это значит, милое дитя?
- А это значит, сударь, что судья, который должен вас завтра допраши-
вать, приходил узнать, в какой вы камере, и ему сказали, что вы в той же
камере, где находился Корнель де Витт. Услышав это, он так зловеще ус-
мехнулся, что я опасаюсь, не ожидает ли вас какая-нибудь беда.
- Но что же мне могут сделать? - спросил Корнелиус.
- Вы видите отсюда эту виселицу?
- Но ведь я же невиновен, - сказал Корнелиус.
- А разве были виновны те двое, которые там повешены, истерзаны, изу-
родованы?
- Да, это правда, - сказал, омрачившись, Корнелиус.
- К тому же, - продолжала Роза, - общественное мнение хочет, чтобы вы
были виновны. Но виновны вы или нет, ваш процесс начнется завтра; после-
завтра вы будете осуждены; в наше время эти дела делаются быстро.
- Какие же выводы вы делаете из этого? - спросил Корнелиус.
- А вот какие: я одна, я слаба, я женщина, отец лежит в обмороке, со-
бака в наморднике; следовательно, никто и ничто не мешает вам скрыться.
Спасайтесь бегством, вот какие выводы я делаю.
- Что вы говорите?
- Я говорю, что мне, к сожалению, не удалось спасти ни Корнеля, ни
Яна де Виттов, и я бы очень хотела спасти. хоть вас. Только торопитесь,
вот у отца уже появилось дыхание; через минуту, быть может, он откроет
глаза, и тогда будет слишком поздно. Вы колеблетесь?
Корнелиус стоял, как вкопанный, глядя на Розу, и казалось, что он
смотрит на нее, совершенно не слушая, что она говорит.
- Вы что, не понимаете разве? - нетерпеливо сказала девушка.
- Нет, я понимаю, - ответил Корнелиус, - но...
- Но?
- Я отказываюсь. В этом обвинят вас.
- Не все ли равно? - ответила Роза, покраснев.
- Спасибо, дитя мое, - возразил Корнелиус, - но я остаюсь.
- Вы остаетесь? Боже мой! Боже мой! Разве вы не поняли, что вас при-
говорят... приговорят к смерти через повешение, а может быть, вас убьют,
растерзают на куски, как растерзали господина Яна и господина Корнеля!
Ради всего святого! Я вас заклинаю, не беспокойтесь обо мне и бегите из
этой камеры! Берегитесь, - она приносит несчастье де Виттам!
- О, о! - воскликнул пришедший в себя тюремщик. - Кто там упоминает
имена этих негодяев, этих мерзавцев, этих подлых преступников Виттов?
- Не волнуйтесь, друг мой, - сказал Корнелиус, кротко улыбаясь. - При
переломе раздражаться очень вредно.
Обратившись к Розе, он сказал шепотом:
- Дитя мое, я невиновен и буду ждать своих судей с безмятежным спо-
койствием невинного.
- Тише! - сказала Роза.
- Почему?
- Отец не должен подозревать, что мы с вами переговаривались?
- А что тогда будет?
- А будет то, что он не позволит мне больше приходить сюда, - ответи-
ла девушка.
Корнелиус с улыбкой принял это наивное признание. Казалось, в несчас-
тии ему мелькнул луч света.
- Ну, о чем вы там шепчетесь вдвоем? - закричал Грифус, поднимаясь и
поддерживая свою правую руку левой.
- Ни о чем, - ответила Роза. - Господин объясняет мне тот режим, ко-
торому вы должны следовать.
- Режим, которому я должен следовать! Режим, которому я должен следо-
вать! У тебя тоже, голубушка, есть режим, которому ты должна следовать.
- Какой режим, отец?
- Не заходить в камеры к заключенным, а если приходишь, то не засижи-
ваться там. Ну-ка, проваливай, да быстрей!
Роза и Корнелиус обменялись взглядом.
Взгляд Розы говорил: "Видите? "
Взгляд Корнелиуса означал: "Да будет так, как угодно судьбе".
XI
Завещание Корнелиуса ван Берле
Роза не ошиблась. На другое утро в Бюйтенгоф явились судьи и учинили
допрос Корнелиусу ван Берле. Но допрос длился недолго. Было установлено,
что Корнелиус хранил у себя роковую переписку де Виттов с Францией.
Он и не отрицал этого.
Судьи сомневались только в том, что эта корреспонденция была ему пе-
редана его крестным отцом Корнелем де Виттом. Но так как со смертью этих
мучеников Корнелиусу не было необходимости что-либо скрывать, то он не
только не скрыл, что бумаги были вручены ему лично Корнелем, но расска-
зал также, как и при каких условиях пакет был ему передан.
Признание свидетельствовало о том, что крестник замешан в преступле-
нии крестного отца. Соучастие Корнелиуса было совершенно явно.
Корнелиус не ограничился только этим признанием. Он подробно расска-
зал о своих симпатиях, привычках и привязанностях. Он рассказал о своем
безразличном отношении к политике, о любви к искусству, наукам и цветам.
Он сказал, что с тех пор, как Корнель приезжал в Дордрехт и доверил ему
эти бумаги, он к ним больше не прикасался и даже не замечал их.
На это ему возразили, что он говорит неправду, так как пакет был за-
перт как раз в тот шкаф, в который он каждый день заглядывал и с содер-
жимым которого постоянно имел дело.
Корнелиус ответил, что это верно, но что он раскрывал этот шкаф
только затем, чтобы убедиться, достаточно ли сухи луковицы, и чтобы пос-
мотреть, не дали ли они ростков.
Ему возражали, что, здраво рассуждая, его пресловутое равнодушие к
пакету едва ли правдоподобно, ибо невозможно допустить, чтобы он, полу-
чая из рук своего крестного отца пакет на хранение, не знал важности его
содержания.
На это он ответил, что его крестный отец Корнель был очень осторожным
человеком и к тому же слишком любил его, чтобы рассказать о содержании
бумаг, которое могло только встревожить их хранителя. Ему возразили, что
